| 
Тур Хейердал
Художники: П. Бунин, Н. Гришин
Перевел с норвежского Якуб В. Л.
Издательство "Молодая Гвардия", Москва, 1956 г.
OCR -
ТАЙНА ОСТРОВА ПАСХИ
(аку-аку) Глава III
В вулканических газовых тоннелях
Наша первая маленькая группа бродила по безлюдной долине Анакена вдоль побережья в поисках хорошего места для лагеря. Неожиданно на гребне горы появился одинокий всадник, это был местный пастух. Подъехав к нам он спрыгнул с коня и поздоровался. Он пас овец в этой части острова, в западном конце долины стоял его маленький побеленный домик. Услышав, что мы намерены поселиться в долине Анакена, он тут же указал нам на небольшой каньон, где имелось много просторных пещер. По его словам, это были пещеры Хоту Матуа. В них поселились, высадившись на берег, первооткрыватели острова - король и его спутники. Позднее они построили себе из камыша большие хижины. О Хоту Матуа островитянин говорил с такой же гордостью, как англичанин говорил бы о королеве Виктории. Он не мог себе представить, чтобы кто-нибудь не знал Хоту Матуа. По понятиям жителей острова Пасхи, Хоту Матуа был чем-то средним между Адамом в религии и Колумбом в истории.
Когда же я сказал, что у нас нет необходимости жить в пещерах, потому что мы имеем готовые домики из водонепроницаемой материи, он тотчас же указал в противоположном направлении.
− Если у вас есть палатки, вы можете спать там на берегу, на месте старого дома Хоту Матуа,− сказал он и проводил нас по равнине к плоской террасе у подножия маленького куполообразного пригорка.
Повсюду тут виднелись следы былого величия. Прямо перед бухтой и по обе ее стороны лежали три похожие на храмы террасы, построенные из огромных каменных глыб, обращенных своим фасадом к морю. Они располагались прямо над открытым песчаным берегом и казались крепостными сооружениями для защиты равнины от нападения с моря.
Но эти стены служили основанием для каменных изваяний, ныне поверженных в песок. Все колоссы лежали на земле лицом вниз, макушкой в глубь острова. Судя по этому, фигуры перед своим падением стояли спиной к морю, обратив свой взгляд в сторону открытого храма на равнине. У средней каменной террасы в непосредственной близости друг от друга лежал целый ряд упавших гигантов, а вокруг на равнине валялись огромные каменные цилиндры ржаво-красного цвета, некогда венчавшие их головы. У подножия величественной террасы лежала единственная в этой восточной стороне бухты статуя. Она была гораздо крупнее и шире в плечах, чем ее тощие родичи на соседней террасе.
Здесь, рядом с широкоплечим гигантом, жил некогда сам король Хоту Матуа. Пастух с благоговением показал нам сохранившийся до сих пор в земле солидный фундамент древнего жилища короля. За этим фундаментом виднелась своеобразная пятигранная каменная печь − свидетельство того, что в этом месте находилась кухня короля.
Произвести раскопки в этом месте было очень заманчиво, поэтому мы разбили свой лагерь на плоской площади храма, перед макушкой упавшего гиганта. Пастух поглядывал на меня с большим интересом, не переставая повторять, что на этом месте стоял дом короля. Убедившись, наконец, что мы все хорошо представляем себе, где находимся, и, получив пачку сигарет, удовлетворенный пастух распрощался с нами и ушел.
Вскоре мы начали перевозить на берег свое снаряжение. Захватив с собой двух островитян, мы первым долгом объехали на маленьком алюминиевом плоту всю бухту, изучая волны и шхеры. Посреди бухты камней не было, и волны были несильные. Оставив на берегу сначала фотографа и его оборудование, мы снова направились к моторной лодке, которая ожидала нас на полпути между берегом и судном. Отъехав порядочно от берега, мы увидели идущую с моря огромную волну. Стоявшую впереди моторную лодку подняло высоко на гребень, и, чтобы уйти от приближавшейся второй волны, в ней на всю мощность включили мотор и направились к судну. Мы гребли изо всех сил, выдержали первую волну, но вторая стремительно на нас надвигалась, становясь с каждым мигом все выше и круче. Плот подняло на отвесную стену и перевернуло вверх дном. Меня что-то сильно ударило по голове, и, чтобы избежать еще более резкого удара о понтоны, я побыстрее нырнул вниз. Закрыв глаза, чтобы уберечь их от поднятого волнами песка, я поплыл как можно глубже и дальше, а когда вынырнул по другую сторону перевернутого плота, море было так же спокойно, как и раньше.
Нам предстояло выгружать оборудование, без которого нельзя обойтись на берегу, и вышеописанный случай явился для нас поучительным уроком. Хотя такие огромные валы и не были частым явлением в бухте Анакена, все же приходилось остерегаться крутых волн, которые обрушивались на нас, когда мы всего меньше этого ожидали. Во избежание неприятностей мы укрепили на якоре в бухте, за пределами досягаемости волн, наш самый крупный спасательный плот, и он стал служить своего рода плавучим молом. Моторная лодка без всякого риска доставляла снаряжение с судна до этого мола, где все перегружалось на небольшой понтонный плот; убедившись, что ни одного опасного вала не видно, мы двигались с прибоем к самому берегу. Таким способом и осуществлялись все перевозки. С судна лодку вызывали сиреной, а с берега − сигнальными флажками. Там, где волны прибоя набегали на берег Анакены, всегда слышались проклятья, смех, нередко можно было увидеть насквозь промокшие брюки. Порой волны так расходились, что кок и стюард вплавь доставляли на берег свежевыпеченный хлеб в водонепроницаемых мешках.
И если вода была освежающей и холодной, то песчаный берег радовал своим теплом, и все чувствовали себя превосходно в солнечной долине короля.
Вскоре на площади храма появились зеленые палатки, образовав небольшое мирное поселение между поверженным древним гигантом и владениями, где когда-то прошло детство рода Хоту Матуа. Помогавшие нам при высадке на берег местные жители были крайне поражены, когда, поднявшись на высокую стену, они увидели, где мы разбили наши палатки. Староста взволнованно вздохнул и торжественно произнес;
− Сеньор, в этом же месте построил свой первый дом Хоту Матуа, вот фундамент, а здесь кухня.
Нам вновь стали усердно вбивать в голову это важное обстоятельство, но островитяне не выражали недовольства по поводу выбора места и охотно помогали нам расставлять палатки.
Надвигались сумерки; один из них поймал несколько неоседланных коней, все попрощались и верхом направились в деревню.
В эту ночь я заснул поздно. Я лежал и смотрел на свет луны, который просачивался сквозь тонкую зеленую парусину палатки над моей головой, и слушал шум прибоя, бьющего о берег, где некогда сошел на остров Хоту Матуа. Интересно, на каком судне он приплыл, на каком говорил языке? Как выглядела тогда эта долина? Рос ли тут лес, как на других островах Южных морей? Может быть, именно род Хоту Матуа вырубил и сжег деревья, уничтожив в конце концов лес и сделав облик острова таким, каким он является теперь: вереница холмов без единого деревца, которое могло бы отбросить хоть небольшую тень?
Меня немного беспокоило это полное отсутствие леса и кустарника. Может быть, действительно не стоило ехать на остров Пасхи производить раскопки: ведь может статься, что на острове никогда не было растений, которые бы гнили, увеличивая из года в год слой почвы, и остров всегда оставался таким же, как и сейчас. Казалось, что за исключением песчаных дюн на берегу и овечьего помета среди камней местность не изменилась со времен Хоту Матуа, оставаясь такой же сухой и бесплодной. Если воздвигнутый Хоту Матуа фундамент − достопримечательность для туристов − по сей день виден на поверхности земли, то слой почвы здесь действительно невелик и настолько же малы шансы открыть что-то новое.
Немного сильнее обычного зашумели две набежавшие на берег волны, и я пощупал шишку на голове. Но раз уж мы добрались сюда, то, прежде чем отправиться дальше, на другие намеченные программой острова, необходимо как следует убедиться, что копать на этом острове действительно бесполезно.
В первые же дни пребывания на острове археологи отправились обследовать его в восточном и западном направлениях. Остальные доставляли на берег снаряжение и готовились к дальнейшей работе экспедиции.
На всем острове не было ни единого ручейка, но на дне кратеров трех древних вулканов имелись болота и заросшая камышом вода. Дрова и питьевую воду нам приходилось доставлять за пять километров, из Вайтеа, овцеводческой фермы в горах в средней части острова, где рос небольшой эвкалиптовый лесок. Питьевая вода шла сюда по трубе с вулкана Рано Арои. Губернатор одолжил нам большую, сделанную кустарным способом баржу, островитяне подвели ее к судну, и в один из тихих дней нам удалось доставить в деревню «виллис» экспедиции. Тем самым мы решили проблему подвоза воды и дров.
На острове Пасхи сохранились остатки древних, доисторических дорог. Управляющий овцеводческой фермой увеличил эту сеть, немного отбросив в сторону камни, и это позволило нам пересекать на «виллисе» весь остров, составлявший в длину около пятнадцати километров.
Отец Себастьян и губернатор помогли нам раздобыть достаточное количество лошадей с кустарными деревянными седлами. На этом острове никто не ходит пешком, потому что повсюду валяются ржаво-коричневые и черные, как кокс, куски раскрошившейся лавы. Этих камней подчас так много, что между ними может уместиться лишь конское копыто. И поэтому даже самый бедный островитянин имеет не менее одного верхового коня. Дети местных жителей учатся ездить верхом, как только начинают ходить. Нам нередко доводилось видеть, как самые маленькие карапузы по трое на неоседланной лошади мчатся галопом по каменистым полям. Первый цепляется за гриву, второй держится за первого, а третий − за второго.
Вдоль побережья имелось много древних колодцев, искусно вырытых и выложенных обработанным камнем. Здесь древние жители острова приучились пить смесь пресной и морской воды. Они добывали эту воду из подземных потоков в тех местах, где потоки эти вливались в море. Теперь тут построены ветряные мельницы, которые качают эту смешанную воду для овец. Тут же мы поили лошадей и брали в лагерь воду для мытья.
Тем временем наш боцман, он же искусный плотник, сколотил полки и столы для палатки-столовой. В стены этой палатки мы вделали сетки от комаров. Они защищали нас от множества давно уже завезенных на остров мух и давали возможность спокойно есть и работать.
− Надо бы спустить стенку с наветренной стороны,− сказала Ивонна.− Сквозь сетку пробивается пыль.
− Пыль здесь, на острове?
− Да, посмотри,− ответила она, проведя указательным пальцем по книжной полке.
Палец оставил заметный след.
Я очень обрадовался. Значит, за несколько сот лет здесь должен был образоваться достаточно толстый слой. Может быть, раскопки на острове Пасхи все-таки не бесполезны! Из-за отсутствия леса ветер и непогода, быть может, сильнее разрушают скалы и, словно снегопад, посылают на покрытую лавой местность целый дождь тонкой, сухой земли. Большая часть ее, правда, сметена в море, но кое-что, очевидно, все-таки оседало в траве.
Вернувшись из своих исследовательских походов, археологи привезли интересные сведения. Они обнаружили остатки древних сооружений из камня и намерены их позднее обследовать. Есть признаки, что до появления европейцев сооружения на этом острове были воздвигнуты носителями двух различных культур. Но мы решили, что для лучшего ознакомления с местными условиями они произведут ряд меньших по объему раскопок вблизи лагеря в Анакене, а уже потом приступят к выполнению более крупных работ.
Выбор пал вначале на пятигранную печь Хоту Матуа и расположенный рядом с нею похожий на лодку фундамент. Такие раскопки ведутся не киркой и лопатой, а специальной маленькой лопаткой. Миллиметр за миллиметром вынимают ею землю, чтобы не повредить находимые предметы. Снятую землю просеивают через тонкое сито, чтобы обнаружить все, что может представить интерес. Мы строго учитывали глубину раскопок, ибо чем глубже уходишь в землю, тем, разумеется, древнее обнаруженные предметы.
Прямо под слоем дерна мы нашли осколок древней каменной чаши, а также наконечники копий и другие острые орудия из черного вулканического стекла. Углубляясь все дальше в землю, археологи находили обломки рыболовных крючков, изготовленных из костей человека и прекрасно отполированного камня. А на глубине фута рядом с печью Хоту Матуа лопаточка наткнулась на камни. Расчистив землю, археологи обнаружили еще одну пятигранную печь наподобие той, что имелась на поверхности. Но если верхняя печь построена Хоту Матуа − родоначальником населения острова,− то кто же жил тут еще до него и готовил пищу подобным способом? Островитяне ничего не понимали, они сами и все приезжие принимали развалины на земле за остатки дома Хоту Матуа, поскольку он, несомненно, жил на этом самом месте. Углубляясь еще дальше в землю, мы нашли много обломков рыболовных крючков, раковин, костей, кусков древесного угля и человеческих зубов.
Продолжая раскопки под нижней печкой, мы были уже уверены, что находимся в далеком прошлом, как вдруг, Билль обнаружил чудесную голубую венецианскую бусину, Он сразу же узнал ее: такими бусинами пользовались европейцы, торгуя с индейцами двести лет тому назад. Значит, мы находились не глубже эпохи первых посещений острова европейцами. Бусина могла быть занесена на остров Пасхи самое раннее Роггевеном, и мы, следовательно, в своих раскопках не ушли еще дальше 1722 года.
Раскрыв судовой журнал Роггевена, где говорится об открытии острова Пасхи, мы прочли, что первый поднявшийся на борт островитянин получил две нитки голубых бус, маленькое зеркальце и ножницы. Вполне естественно, что несколько таких бусин могли попасть в дом короля в Анакене. Копая дальше, мы наткнулись уже на чистый гравий, не имевший никаких следов деятельности человека.
Было ясно, что копать на безлесном острове Пасхи надо. Теперь мы могли всерьез заняться раскопками. Потребовалось нанять достаточное количество местных землекопов, поскольку некоторые из задуманных нами работ требовали гораздо больше людей, чем мы могли выделить из своего состава.
В эти дни мы встречали мало островитян: во избежание краж и недоразумений отец Себастьян настоятельно просил нас запретить доступ в лагерь местным жителям, кроме тех, кто имеет специальные поручения. Пытаться же запретить ребятам знакомство со смешливыми вахинами острова было бесполезно, и он это прекрасно понимал. Но если ребята хотят развлечься, то пусть садятся верхом и едут в деревню, иначе вскоре вся деревня переселится к нам.
Мы согласились с этим предложением и огородили свой лагерь веревкой, которая явилась некоей символической границей запретного района. В большинстве случаев это имело поразительный эффект. Правда, за исключением нескольких пастухов, островитянам вообще не разрешалось появляться в этой части острова, ибо стоило им только выйти за ограду, окружавшую деревню, как они пользовались случаем стащить одну-две овцы. Однако ограничивать свободу передвижения на таком маленьком острове было, конечно, трудно.
В одну из первых ночей недалеко от лагеря были украдены два бидона для воды. Красивая веревка, обозначавшая нашу запретную территорию, была срезана и унесена как ценная добыча. По мнению отца Себастьяна, веревку украли для одной из маленьких лодок, на которой собирались удрать в море.
После этого случая губернатор направил патрулировать в районе лагеря двух местных жителей: Касимируса и Николаса − полицейских деревни. Старый Касимирус был настолько длинным и тонким, насколько Николас был низкорослым и толстым. К тому же он был удивительно похож на неуклюжего сутулого призрака, каких на острове Пасхи вырезают из дерева. Если бы такие скульптурки не были известны уже со времен капитана Кука, то можно было бы подумать, что моделью им послужил Касимирус. Сбоку у Касимируса болталась огромная кожаная портупея со старым револьвером; стоило ему заметить, что к лагерю приближается кто-либо из его соотечественников − независимо от пола и возраста,− как этот страж порядка кричал и размахивал револьвером до тех пор, пока они не исчезали в горах, оставляя за собой лишь облако пыли. А удовлетворенный Касимирус, сутулясь и покачиваясь, снова брел на запретную территорию лагеря и устраивался в тени палаток.
Мы любили старого Касимируса; он был добрым и скромным человеком, хотя и казался полудурачком. Николас тоже был неплох, но не вызывал к себе столько добрых чувств. Самые лакомые остатки пищи с кухни доставались в первую очередь тощему Касимирусу, который поедал их с величайшим аппетитом. В его карманах всегда водились такие ценности, как сигареты. Касимирус чувствовал себя _ на седьмом небе, становился все ленивее и предпочитал подолгу валяться в тени палаток в обществе своего огромного револьвера.
Но однажды он все же решил, что за такую сытую жизнь он должен как-то отблагодарить. Пробравшись на четвереньках ко мне в палатку, он тихим голосом сообщил, что на острове птице-человеков есть пещера с «важными вещами». Еще будучи мальчиком, он побывал там со своим отцом и двумя другими ребятами. Отец попросил ребят подождать, а сам исчез за выступом и залез в тайную пещеру. Вход в эту пещеру Касимирус никогда не видел, он прикрыт камнями, но если я отвезу его туда на нашей лодке так, чтобы никто в деревне об этом не узнал, он покажет место, где стоял тогда, ожидая отца. Если я сам сумею найти пещеру, мы разделим все хранящиеся там сокровища. Глаза старика так и сверкали.
Рассказ этот я не воспринял всерьез. Участники экспедиции Рутледж и отец Себастьян тоже получали такого рода предложения. После того как эти люди завоевали доверие местных жителей, то один, то другой островитянин приходили и сообщали, что знают район, где должна быть тайная, запечатанная пещера. В таких пещерах предки островитян прятали древние деревянные дощечки с иероглифами, или «ронго-ронго», как эти дощечки назывались на языке жителей острова. Такие плитки ронго-ронго стоят целое состояние. Во всех музеях мира их насчитывается не более двух десятков, и островитяне это хорошо знали. Но когда после подобного предложения целая группа отправлялась в пещеру ронго-ронго, дело обычно кончалось продолжительными и бесцельными поисками; найти тайный вход не удавалось. К сожалению, говорили жители, вход затерян, завален осыпями или засыпан землей.
Наступило наше первое воскресенье на острове.
Отец Себастьян однажды намекнул, что если мы хотим послушать пение островитян, то будем желанными гостями в церкви. Созвав всех участников экспедиции − и ученых и моряков,− я рассказал, что церковь на островах Южных морей занимает совершенно особое положение. Она является не только единственной основой, на которой зиждется представление местных жителей о мире, местом, где они находят что-то взамен своей древней вере в Тики и Маке-махе, но и единственным местом общения островитян. Здесь они собираются, нарядившись в свою лучшую одежду: ведь на самом уединенном из островов Южных морей нет ни клуба, ни кинотеатра, ни рыночной площади. Если человек не идет в церковь в воскресенье, то ему лучше не показываться на людях и в остальные дни недели: островитяне фанатичные приверженцы своей церкви и в отказе от ее посещения видят демонстрацию, проявление враждебности. На некоторых островах жители − протестанты, на других − католики, мормоны, или «друзья троицы»,− все зависит от того, какой из миссионеров первым высадился на остров и построил там церковь. Неискушенный гость, сам того не подозревая, легко может оскорбить религиозные чувства местного населения.
− Я атеист и никогда не хожу в церковь,− заявил Карл.− Но если ты считаешь это важным, я охотно пойду туда.
И мы всей группой − атеисты, протестанты и католики,− кто верхом на лошадях, а кто на «виллисе», отправились в маленькую сельскую церковь отца Себастьяна.
На площади перед церковью собралось все население деревни. Люди надели свежевыстиранные и выглаженные, воскресные наряды, все вокруг пестрело яркими красками. Мы вошли в маленькую, без колокольни церковь, битком набитую исполненными благоговения мужчинами и женщинами, взрослыми, детьми и стариками. Деревня опустела, а здесь было полно людей, и те, кто сидел с краю, едва умещались на скамейках.
Но и сюда, в церковь отца Себастьяна, проникало солнце. Его лучи пробивались сквозь щели, освещая веселые краски, радостные лица, а под самой крышей беспрепятственно носились и щебетали залетавшие сюда птички. Отец Себастьян, накинув на свою белую сутану ярко-зеленую мантию, стоял солидный и добродушный, с пышной бородой, напоминая доброго дедушку. Казалось, будто мы слушаем оперу.
Самым торжественным в церемонии было пение. Псалмы исполнялись на полинезийском языке, большая часть их пелась на старые местные мелодии. Пели абсолютно все, за исключением нас. Мы же не могли наслушаться. Это было безукоризненное пение, исполненное с таким чувством ритма, какое свойственно лишь жителям островов Южных морей.
Служба отца Себастьяна была простой, а проповедь − ясной и мудрой. Сидевшие вокруг тесными рядами наши друзья − «разбойники», «пираты» и все их смешливые женщины − были так поглощены происходившим, как дети бывают поглощены фильмом из жизни ковбоев.
Отец Себастьян обратился со специальным приветствием в наш адрес, пожелав успеха экспедиции. Он призвал мужчин и женщин острова всячески нам помогать, пояснил, что, хотя мы и исповедуем другую веру, все мы христиане и у нас общие идеалы.
С этого дня мы как бы больше сблизились со всеми жителями острова: если нас одобряет отец Себастьян, то мы, несомненно, хорошие люди.
После богослужения участников экспедиции пригласили на чудесный обед к губернатору. Помимо хозяев и отца Себастьяна, мы встретили здесь почти всех белых жителей острова − двух монахинь, руководивших колонией для прокаженных к северу от деревни, чилийского капитана авиации, изучавшего здесь возможности строительства аэродрома для будущей трансокеанской воздушной линии, а также двух помощников губернатора. Не было только врача и учителя. Мы ни разу их не встретили, они не присутствовали даже в церкви, и я обратил внимание, что нашего врача попросили понаблюдать за губернатором, который страдает пороком сердца.
Когда мы вечером возвращались домой, нас остановил невысокий коренастый мужчина с черными, как смоль, глазами и взъерошенными черными волосами. Это был сельский врач. Он приглашал всех нас на хулу. Танец хула настолько популярен, что никто не стал отказываться.
Танцы происходили в маленьком домике сестры старосты. К нашему приходу там собралось столько народу, что некоторым пришлось вылезти в открытые окна, иначе мы не сумели бы войти в дверь. К своему ужасу, я увидел, как из рук в руки передается большой кувшин с жидкостью цвета виски, которую разливают в широкие стаканы. Но оказалось, что это агуа пура, «чистая вода», собранная с крыши. Все от души веселились, а когда женщины вытащили наших смущенных моряков и неповоротливых ученых на середину комнаты и заставили их извиваться в танце, как упрей на крючке, в комнате раздались взрывы хохота и на четырех языках посыпались шуточки. Здесь было так шумно и тесно, что стены, наверно, были бы выдавлены наружу, если бы с той стороны их не подпирало еще большее число островитян, которым хотелось заглянуть в окна битком набитой комнаты. Четыре человека пели и играли на гитарах. В разгар веселья ко мне протиснулся деревенский врач, чтобы посвятить меня в глубокие политические проблемы.
− Моя цель − открыть этим людям окно в мир,− сказал он.
«Это было бы недурно,− подумал я,− ведь скоро здесь нечем будет дышать». Но он имел в виду другое, и мне пришлось выйти с ним на улицу и выслушать его серьезную речь.
Врач и учитель стоят в оппозиции ко всем остальным белым на острове.
− В наших жилах течет индейская кровь − сказал он, показывая на свои горящие черные глаза.− Мы хотим, что бы жители получили возможность выезжать с этого острова и знакомиться с жизнью на материке.
«А отец Себастьян этого не хочет,− подумал я.− Он боится, что островитяне сопьются, как только получат неограниченный доступ к алкоголю. Он боится, что любой человек сможет злоупотребить их доверием и они потеряют там человеческий облик».
− Мы хотим поднять их жизненный уровень до современного,− продолжал врач.− Мы хотим, чтобы все босые обулись.
«А отец Себастьян считает это неразумным»− подумал я. Однажды я сам слышал, как он говорил, что островитянам, никогда не носившим обувь, привычнее ходить босиком по этому острову, где обувь быстро приходит в негодность из-за острых камней лавы. Если же кто и начинает носить обувь, то кожа ступни становится тонкой, и когда ботинки изнашиваются, люди до крови ранят себе ноги. «Видно, все эти проблемы имеют две стороны,− решил я.− Отец Себастьян занимается ими всю жизнь, тогда как молодой врач прибыл лишь с последним рейсом военного судна».
− Прежде чем уйти, вам бы следовало заплатить музыкантам тысячу песо или лучше пятнадцать долларов в твердой валюте. Они этого ждут,− добавил он.
− Но ведь все люди, собравшиеся здесь, угощаются нашим шоколадом и курят наши сигареты. Они веселятся не меньше, чем мы,− ответил я.
− А разве в Европе вы не платите оркестру, который играет для вас? Если вы не отблагодарите музыкантов только потому, что они местные жители, никто в другой раз не
пригласит вас на пляски.
Я тихо позвал своих парней, мы поблагодарили хозяев и пошли домой, не заплатив музыкантам. Но приглашения на хулу в деревню Хангароа не прекращались все время, пока мы находились на острове.
Мы наняли на работу большое число местных жителей, Некоторые из них жили дома, в деревне, и каждое утро приезжали на работу верхом, другие перебрались в пещеры, поближе к месту раскопок. Чтоб освободить как можно больше своих людей, мы также наняли четырех женщин для стирки и уборки в лагере. Одна из них, Эрория, оказалась неутомимой работницей и превосходным человеком. Тому, кто ее не знал, она казалась грозовой тучей. Но стоило только вызвать ее широкую улыбку, а это было нетрудно, как суровое лицо ее озарялось ослепительным светом, а туча испарялась, как утренняя роса. Вот уже много лет она служила экономкой у отца Себастьяна, и он уступил ее нам для присмотра за лагерем, как честнейшую и самую надежную женщину. Как это ни удивительно, Эрория и ее старая седовласая золовка Мариана были самыми ревностными исследователями пещер. Со свечкой и небольшой железной тяпкой для раскопок они исходили весь остров в поисках древних пещер-жилищ. В полу этих пещер они откапывали каменные топоры и костяные орудия для небольшой коллекции отца Себастьяна.
− Только в пещерах и можно что-то найти,− сказал нам однажды отец Себастьян.− Возьмите с собой Эрорию и Мариану и попросите их показать все древние пещеры, которые они разыскали.
Когда раскопочные группы развернули свою работу, мы оседлали четырех лошадей, захватили с собой Эрорию и Мариану и вместе с фотографом поехали осматривать древние пещеры.
В первый день мы с утра до вечера ходили по темным пещерам. Некоторые из них были совсем открытыми, и достаточно было только нагнуться, чтобы войти внутрь. Другие были тщательно заложены камнями − оставалось лишь небольшое квадратное отверстие, проникнуть в которое можно лишь на четвереньках. Большинство пещер представляло собой настоящие мышеловки − в них нельзя пробраться даже на четвереньках, нужно вначале просунуть выпрямленные в коленях ноги, и, вытянув руки над головой, извиваясь, подобно змее, пролезть сквозь длинную крайне узкую шахту. Все эти шахты были выложены искусно обработанными плитами. В некоторых пещерах шахта шла через каменную стену, горизонтально, а иногда спускалась вниз наклонно. Но были и такие, где шахта уходила в землю вертикально, как дымоход, и приходилось притормаживать плечами и бедрами, пока не провалишься сквозь потолок в черную, как ночь, пещеру.
Большинство пещер были настолько низкими, что мы ходили в них, нагнув голову. В некоторых можно было только сидеть или стоять, согнувшись в три погибели. Здесь жители острова Пасхи обитали в прошлом, по крайней мере в те неспокойные времена, когда люди не чувствовали себя безопасно в камышовых хижинах на поверхности земли, Здесь они укрывались, когда на остров приезжали представители нашей расы.
Большая часть пещер была размером со среднюю ванную. В них было так темно, что не удавалось различить даже собственную руку, если не поднести ее к отверстию узкой шахты. Полом служила холодная земля, на которой отбросы многих поколений образовали толстые напластования. Тысячи рук и колен настолько ее утрамбовали, что она стала твердой, как автопокрышка. Крышей и стенами служила голая скала, нередко выровненная искусной каменной кладкой.
В одном месте мы спустились в нечто вроде огромного колодца, выложенного камнем. Достигнув дна, мы пролезли через узкое отверстие и обнаружили три просторные пещеры, расположенные этажами наклонно друг над другом. Это место вызывало чувство особого благоговения у Эрории: тут проживал ее дед, и место это принадлежало некогда ее роду.
Обе женщины основательно изрыли здесь пол своей тяпкой. Я поднял с рыхлой земли отпиленный кусок человеческой кости. С одной стороны в нем имелась дырка, и его можно было вешать на шею как амулет.
Немного ближе к берегу Мариана показала заросший фундамент древней, сделанной в виде лодки хижины из камыша. Следы от таких хижин мы повсюду находили на острове. Здесь родился ее свекр, отец Эрории, здесь он жил до тех пор, пока все население не переехало в деревню Хангароа, чтобы пройти обряд крещения.
«Значит, это было не так давно», − подумал я, бросив взгляд на обеих женщин; по внешнему виду и манерам женщин можно было подумать, что они жили во времена Ноя.
Фундамент домика напоминал борт довольно крупной шлюпки; с обеих сторон он заканчивался острием и был выложен из великолепно обработанных камней с красивыми изгибами. На верхней его поверхности виден был ряд глубоких отверстий, куда вставляли ветви, бывшие когда-то остовом самой хижины. Если все хижины, остатки которых мы находили повсюду на острове, использовались одновременно, то население острова Пасхи было когда-то весьма значительным.
Эрория и Мариана обнаружили множество древних жилых пещер. В большинстве из них обе женщины уже орудовали своими тяпками, но некоторые пещеры еще не были «открыты», то есть никто не бывал в них с тех пор, как отсюда ушли последние жители, завалив входы глыбами лавы. Когда я однажды хотел проникнуть внутрь и откатил такую глыбу в сторону, то обнаружил под ней четырнадцать неподвижно сидящих скорпионов. В другом месте вход в пещеру был настолько узким, что мне пришлось совсем опорожнить карманы, и лишь после многократных попыток, сняв рубашку, я с трудом сумел протиснуться внутрь.
В темноте фонарик осветил белые человеческие кости. Осторожно приподняв один череп, я нашел под ним черный обсидиановый наконечник для копья и осиное гнездо. Я поблагодарил судьбу за то, что в гнезде не было обитателей, не то досталось бы мне прежде, чем я сумел бы выбраться из тесной западни.
Возвращаясь к вечеру домой, мы ехали по каменистым, склонам к западу от лагеря. Повсюду валялись глыбы лавы и громоздились каменные осыпи. У одной из них, ничем не отличавшейся от тысяч других, мы сошли с коней. Сын Марианы рассказывал ей, что здесь он видел вход в пещеру «другого типа». Как можно опознать нужное место на этой большой каменистой территории, было для меня загадкой, особенно когда я узнал, что «адрес» этого жилища Мариане сообщили лишь устно. Но зато, я думаю, разобраться в городском лабиринте улиц было бы для нее гораздо труднее. К этому времени мы с фотографом уже считали, что женщины, потомки жителей пещер, хорошо обучили нас лазить в узкие шахты; мы слепо выполняли их советы и всегда забирались в шахту сначала ногами, вытягивая руки над головой, и если шахта не была вертикальной, то перемещались на спине, носом вверх. В этой же пещере старая Мариана вначале легла на живот и посветила в квадратное отверстие, которым начиналась отвесная шахта, потом попросила меня повернуться лицом в определенном направлении и проталкиваться ногами вперед, сохраняя все время это положение. Благодаря силе тяжести я медленно спускался вниз, тормозя по мере надобности бедрами и плечами − здесь было так тесно, что пришлось поднять руки вверх и прижать их друг к другу над головой. На этот раз труба заканчивалась в глубине тупиком, и я очутился на дне с беспомощно зажатыми над головой руками.
В нижней части одной из стенок имелось небольшое квадратное отверстие. Медленно опускаясь вниз, приняв сидячее положение, зажатый между тщательно укрепленными камнями, я распрямил ноги, чтобы просунуть их в это боковое отверстие. Затем надо было лечь плашмя и вслед за ногами подтягивать туловище, пока, наконец, не растянешься на спине в тесной горизонтальной трубе с вытянутыми над головой руками. «Нет, лучше уж современная квартира с лифтом»,− подумал я. Как неприятно лежать под землей, когда носом упираешься в камень, а руки сжаты за головой, и ты даже не можешь подтянуть их к корпусу! При таком положении рук чувствуешь себя в этой крысиной норе окончательно скованным. Кажется, что каменные стены все теснее сжимают твою голову и кричат: «Руки вверх, ты взят в плен!». Лучше не обращать внимания на этот «крик», не пытаться освободить руки − это бесполезно; лучше ни о чем не думать и ползти дальше, отталкиваясь пятками и двигая плечами, пока, наконец, не сможешь согнуть колени и свободно болтать в пустоте ногами или же не почувствуешь, что подошвы уперлись в стену и дальше передвигаться по шахте нельзя. Если ноги уперлись в стенку, то, значит, ход делает новый поворот под прямым углом и надо, оставляя руки в том же положении за головой, перевернуться на живот и двигаться ногами вперед дальше в следующую тесную вертикальную шахту, которая заканчивается последним хитроумным поворотом. Там оказываешься зажатым еще крепче, пока с трудом не перевернешься опять и не попадешь в горизонтальный тоннель. Но неожиданно пол и стены исчезают, и ты, наконец, оказываешься в пещере. Можно освободить руки, очистить лицо от песка, как угодно двигаться и постараться, прежде чем зажечь фонарь, не стукнуться головой о потолок.
Побывав в двух таких пещерах, я научился тащить за собой в руке карманный фонарик. Это позволяет видеть по мере продвижения тесную шахту позади себя. Такая шахта всегда красиво выложена гладкими камнями без помощи скрепляющего раствора. В поперечном разрезе она представляет собой квадрат, напоминающий узкую дымовую трубу. Часть отполированных камней внутри шахты взята из фундамента древних камышовых хижин и имеет симметрично расположенные отверстия − значит люди, построившие когда-то эти входы в пещеры, сносили светлые идиллические домики из камыша, чтобы построить себе взамен эти отвратительные крысоловки.
Во время первого путешествия в темный подземный мир острова Пасха у меня не было с собой даже спичек. Гладкий пол таил много неожиданностей, и мне, словно слепцу, пришлось ждать в темноте. Я прислушался и услышал, как в шахту спускается кто-то из моих спутниц. Вскоре рядом со мной очутилась старая Мариана. Она зажгла свой огарок, но это мало помогло. Здесь, в глубине, стояла кромешная тьма. Я различал лишь горящие глаза Марианы на фоне оттененных светом морщинок и шапку пепельно-серых волос − словно причудливое лицо за оконным стеклом. Она зажгла еще один огарок свечи и вручила его мне.
Держа свечки в, вытянутых руках, мы постепенно стали различать изгибы и выступы стен. На полу валялось несколько больших наконечников копий. Наконец появилась и Эрория − спуск в шахту был для нее нелегок. Женщины рассказали мне, что пещера эта не была обычным жилищем. Это убежище военного времени, куда враг проникнуть не мог. Если это действительно было убежищем, то, судя по толщине слоя плотно утрамбованных отбросов на дне пещеры, войн тут было много, и они были продолжительными. Я не мог понять, как люди отваживались забираться в эти крысоловки даже в военное время. Ведь достаточно было врагу завалить шахту камнями, как они оказались бы закупоренными навсегда. Но искусство, видимо, и заключалось в том, чтобы держать эти убежища в секрете. Если это удавалось, то небольшой вход закрывали за собой камнем, и найти беглецов было очень трудно.
В одной из стен мы обнаружили среди камней небольшое отверстие. Я полез в него, а за мной по пятам Мариана и Эрория. Мы попали в новую, более крупную пещеру. Пробравшись затем сквозь маленькое отверстие в дальнем ее углу, мы очутились в большом помещении. Потолок скрывала темнота, его нельзя было разглядеть даже при свете свечей. Мы пошли дальше. Кое-где помещение было просторным, как железнодорожный тоннель, кое-где нам приходилось ложиться плашмя на живот и ползти по-змеиному, пока потолок не становился выше, образуя новое просторное помещение, Каждый раз, когда я оборачивался и проверял, поспевают ли за мной женщины, я видел прямо перед собой вытянутое лицо Марианы − она не отставала от меня ни на дюйм.
Мариана научила меня избегать расшатавшихся глыб, нависавших под потолком, дыр и трещин в полу. В одном из помещений мы увидели ручеек. Вода пересекала наш путь и уходила в боковое ответвление, куда мы и направились. Здесь люди прорубили в полу канавку, по которой вода стекала в несколько искусственных ям и собиралась там, как в тазу. В нижней из этих луж я вымыл руки, а из верхней напился. По сравнению с той, которую мы получали наверху, эта вода казалось столь же вкусной, как самое благородное вино: холодная, чистая, приятная. Я подумал, что древние жители пещер умели наслаждаться водой лучше и понимали в ней толк больше, чем мы, горожане, получающие из наших металлических труб лишь третьесортную жидкость.
В глубине горы пещера многократно разветвлялась и самые дальние проходы имели форму узких катакомб с плоским полом; потолок и стены образовывали красивые дугообразные линии без каких-либо выступов или неровностей. Все время казалось, что это сооружение создано людьми, но в действительности оно представляло собой лишь каналы от скопления газов, оставленные в раскаленной массе в ту эпоху, когда весь остров Пасхи представлял собой жидкую лаву. На отдельных весьма протяженных участках гладко отполированные на вид сводчатые ходы настолько сужались, что даже если вы ползли, лежа на животе, они облегали вас, словно хорошо подогнанный к вашей фигуре костюм. Некоторые из ходов заканчивались небольшими куполами в виде колокола, другие были забиты камнями или настолько сужались, что ползти дальше было невозможно.
Мы осмотрели большое количество этих огромных пещер, в которых одно помещение сменялось другим, словно жемчужины, нанизанные на шнур, ведущий в преисподнюю. Все они имели тщательно заложенный камнями выход на поверхность, и попасть сюда можно было только по узким коленчатым или зигзагообразным трубам-проходам, где любой враг оказался бы совершенно беспомощным. Во многих из наиболее крупных пещер протекали ручейки; две пещеры имели под землей настоящие водоемы, а в глубине третьей мы обнаружили выложенный камнем колодец с ледяной водой; место вокруг было вымощено плитами и обнесено каменной террасой трехметровой высоты.
В этих просторных убежищах могло укрываться все население острова Пасхи, однако было очевидно, что каждый ход в пещеру принадлежал отдельному роду или родовой группе. Это был период, когда на острове бушевали кровавые гражданские войны и никто не мог спать спокойно в хижине из камыша.
Расхаживая под землей в больших темных убежищах, я подумал, как глупо поступали жители этого солнечного островка Южных морей, прячась в убежищах, вместо того чтобы мирно жить под солнцем со своими соседями. Но затем я подумал и о мире двадцатого столетия, где мы тоже начали копать себе глубоко под землей убежища, испытывая чувство страха, поскольку сами мы и наши соседи начали играть с атомной бомбой. И я простил примитивных прародителей Эрории и Марианы. Видения прошлого и будущего смешались друг с другом в подземных темных закоулках.
Я начал пробираться вверх по длинной зигзагообразной шахте и с облегчением вздохнул, выбравшись на залитую солнцем землю, где мирно паслись овцы и спокойно стояли лошади, прислушиваясь к шуму волн океана.
Нам потребовалось восемьдесят минут, чтобы пройти и проползти по всем ходам первой большой пещеры. Выбравшись на поверхность через самую дальнюю шахту, мы встретили фотографа, который рассказал, что не на шутку переволновался. Опустившись до середины шахты, он ощутил приступ клаустрофобии[1] и решил выбраться назад и подождать нас наверху. До сих пор у нас уходило на осмотр пещеры не более двух-трех минут, ибо нам не было необходимости там копать. Поэтому, терпеливо прождав три четверти часа, фотограф забеспокоился, сунул голову в шахту, окликнул нас и, не получив ответа, не на шутку испугался. Он долго звал и аукал, голос звучно резонировал в шахте, но услышал его в конце концов лишь старый Касимирус, который примчался издалека со своим револьвером и, пока мы выбирались из пещеры, преданно поджидал нас вместе с фотографом.
Мариана вылезла последней. Подняв с камней оставленную ею большую соломенную шляпу, она попросила нас всегда брать с собой головной убор или другую вещь и оставлять у входа в пещеру, если мы спускаемся вниз в одиночку. Однажды несколько чилийских матросов, рассказала она, захватили с собой одного островитянина и спустились в пещеру в поисках сокровищ. Внизу у них испортился фонарь. Потом кончились спички. В темноте матросы заблудились и не смогли найти выхода. Жизнь им спасли оставленные наверху куртки и бескозырки − их обнаружил один островитянин и понял, что кто-то находится под землей.
Археологи произвели раскопки в ряде пещер. Жители их оставляли отбросы тут же, на полу, и во многих местах кучи отходов выросли под самый потолок. Здесь же валялось множество рыбьих костей и ракушек, иногда попадались куриные, реже черепашьи кости. В меню жителей пещер входило крысиное и человеческое мясо, которое жарили на раскаленных камнях в земле.
В этих пещерах жили каннибалы. Если не считать маленькой местной крысы, единственной дичью, которую они могли поймать на острове, были их двуногие враги. При тусклом свете примитивных каменных светильников они растеряли на полу среди отбросов множество тонких швейных игл из человеческих костей. Простейшие орудия из камня, кости, вулканического стекла, а также нехитрые амулеты из костей и ракушек − вот все, что мы обнаружили в этих жилищах.
Но что-то здесь все-таки было не так! Могли ли эти жалкие примитивные людоеды быть творцами гигантских классических изваяний гордых властителей, которые возвышались над островом? Как мог народ, еще не проявив себя в других сферах культуры, дать столь гениальных инженеров и талантливых художников, какими были создатели этих гигантских монументов? И как сумели люди, не жившие даже вместе общим поселением, а ютившиеся в тесных пещерах, организовать обработку каменных монолитов?
По узкому проходу я опустился в пещеру, где при свете парафинового фонаря сидел Билль и осторожно копал лопаточкой. Рядом с ним лежал мешочек, полный обожженных человеческих костей.
− Все те же нехитрые следы,− сказал он, откапывая два коренных зуба.− Смотри, здесь сидели эти старые свиньи, пожирая друг друга, а зубы выплевывали на пол.
Человеческое мясо на этом острове употребляли в пищу не только в особо торжественных случаях. Среди островитян еще сохранились легенды о воинах, которые рыбе и цыплятам предпочитали мясо своих собратьев. Распространены также легенды о более ранней эпохе величия острова, когда народ «длинноухих» мирно жил с предками нынешних жителей острова, «короткоухими». Но длинноухие заставляли короткоухих слишком много работать. Это привело к войне, во время которой во рву сгорели почти все длинноухие.
С того дня пришел конец созданию статуй, многие из воздвигнутых гигантов были обвязаны канатами и сброшены со своих пьедесталов. Родовые усобицы и людоедство продолжались вплоть до той эпохи, когда в период детства родителей нынешнего поколения островитян здесь высадился отец Эугенио и мирно объединил в деревне Хангароа все население острова.
Отец Себастьян был убежден, что на остров Пасхи пришли два разных народа с различными культурами, и местные жители упорно утверждают, что так оно именно и было. В своей книге отец Себастьян указывает, что жители острова Пасхи во многом отличаются от населения других островов Тихого океана, в частности среди них встречаются несомненные потомки белых людей[2]. Об этом же рассказывали Роггевен и первые путешественники. Отец Себастьян пишет, что по бытующим здесь ныне преданиям многие из предков островитян в очень давние времена имели белую кожу, рыжие волосы и голубые глаза.
Когда отец Эугенио первым из европейцев поселился на этом острове и собрал всех жителей в деревне Хангароа, он был поражен, обнаружив среди них немалое количество людей с абсолютно белой кожей. Когда пятьдесят лет тому назад на острове побывала экспедиция Рутледж, жители его все еще делили своих предков по цвету кожи на две расы и рассказывали, что последний король был белым человеком. К людям с белой кожей относились с уважением, и они были предметом восхищения. Точно так же, как на других островах Южных морей, островитяне, занимающие видное положение, подвергались специальному ритуалу обесцвечивания кожи, чтобы как можно больше походить на своих столь почитаемых предков.
Однажды к нам зашел отец Себастьян, чтобы проводить нас в пещеру Ана о Кеке, священное место обесцвечивания кожи девушек неру. Так называли специально избранных молодых девушек, которых в прежние времена заточали в глубокой пещере, чтобы к особым религиозным праздникам они имели как можно более бледную кожу. В течение долгого времени эти девушки не видели людей и дневного света, пищу им просовывали в пещеру специально выделенные для этого женщины. Островитяне до сих пор помнят, что оспа, свирепствовавшая на острове после возвращения с континента увезенных в свое время в рабство жителей, не проникла к девушкам неру, и они умерли в пещере от голода, ибо никто больше не приносил им пищу.
Вход в пещеру Ана о Кеке, что означает «Пещера заката солнца», находится на восточной оконечности острова. Чтобы попасть туда, нам пришлось пройти мимо самого крайнего в восточной части острова вулкана Катики, за которым расположены три холма, где испанцы когда-то поставили свои первые кресты. Здесь тоже находилась пещера-жилище, а рядом с ней в скале была высечена страшная голова дьявола, Во время дождя вода стекала ей прямо в пасть, имевшую такие размеры, что я без труда забрался в нее и спрятался под нижней ее губой. Но отец Себастьян повел нас дальше, к самому краю крутого обрыва, который опоясывает этот высокий полуостров, ниспадая прямо в море.
Дул сильнейший восточный ветер; он рвал с нас одежду, и все чувствовали себя крайне неустойчиво. Отец Себастьян так уверенно шел по краю обрыва, что мы четверо, следуя за ним, испуганно умоляли его держаться подальше от обрыва. Но наш друг в развевавшейся по ветру длинной сутане и большущих черных ботинках продолжал спокойно идти дальше по самому краю обрыва. Он искал нужное место, но не помнил точно, где оно находится. Вдруг он радостно улыбнулся, поднял вверх руки − вот, здесь оно! Отломив кусок коричневато-желтой породы, отец Себастьян показал, что камень здесь рыхлый и следует идти осторожно. Затем он направился прямо к краю обрыва, и не успели мы оглянуться, как отец Себастьян вдруг исчез.
От растерянности Карл присел на землю и схватился за шляпу; я подполз к обрыву и осторожно посмотрел вниз. Моему взору открылся обрыв, а далеко внизу, у подножия горы, медленно катились пенящиеся волны. Океан, насколько хватает глаз, был покрыт белыми гребнями, в шуме волн и свисте ветра тонули все остальные звуки. Слева, на узком карнизе, я увидел белую сутану отца Себастьяна. Ударяя в отвесные скалы, ветер все время менял направление. Преодолевая его бурные порывы, плотно прижимаясь к скале, отец Себастьян осторожно спускался вниз.
Как я восхищался этим старым священником! Глубокая вера придавала ему смелость, он не испытывал чувства страха перед лицом опасности. Казалось, что он способен идти по воде. Вот, улыбаясь, он обернулся ко мне, указал знаком вниз и поднес ко рту пальцы − дал понять, чтобы я захватил с собой пакеты с едой, там внизу мы позавтракаем. На резком ветру я чувствовал себя так неуверенно, что отполз подальше от края и скинул рубашку. Затем взял пакеты с завтраком и пошел по карнизу вслед за отцом Себастьяном.
Когда я стал спускаться, он опять исчез, и я не видел его белой сутаны. Прямо под нами, на глубине двухсот метров, катили волны. Покорение горных вершин отнюдь не является моей стихией, и, чувствуя себя далеко не так уверенно, как он, я осторожно спустился на карниз, прижался к скале и последовал за отцом Себастьяном. Двигался я очень осторожно и на каждом шагу пробовал, выдержит ли под ногами порода. Но больше всего беспокоил ветер.
Так добрался я до небольшого выступа в скале, где единственной опорой служило что-то похожее на кусок застывшей лавы, отделенный от каменной стены трещиной. Если этот кусок выдержал отца Себастьяна, то он, видно, выдержит и меня. Я слегка толкнул его ногой, однако, нажать на него сильнее не решился.
Заглянув за выступ, я снова обнаружил отца Себастьяна. Он виднелся в скале, вернее торчали его голова и плечи, зажатые в отверстии, вдвое меньшем, чем отверстие собачьей конуры. Он лежал и смеялся. Именно таким он навсегда остался в моей памяти − Диогеном в бочке острова Пасхи с тонкими очками на носу, широкими белыми рукавами и пышной бородой. Увидев меня, он помахал рукой и крикнул:
− Добро пожаловать в мою пещеру!
Из-за шума океана я с трудом разобрал его слова. Затем отец Себастьян опустил бороду к узкому карнизу и подвинулся в глубь тесной трещины, чтобы освободить мне место, так как ниже входа скала обрывалась прямо в море. Я перебрался на этот карниз и протиснулся вслед за ним в пещеру. Шум, ветер и свет исчезли, тут было очень тесно, но вскоре потолок стал выше. Здесь, в чреве горы, царила полная тишина. Внутрь слегка проникал свет, и вскоре мы стали различать друг друга. Я включил карманный фонарик и увидел на неровных стенах множество странных знаков и изображений.
Это и была пещера Ана о Кеке. Тут бедные девушки сидели неделями, может быть, месяцами, ожидая, пока кожа у них не побелеет настолько, что их можно будет показывать народу. Высота потолка была менее полутора метров, и разместиться в пещере могла лишь дюжина детей, и то если их посадить вдоль стен.
Вскоре еще кто-то спустился в пещеру, стало совсем темно. Это был один из сопровождавших нас островитян. Отец Себастьян немедленно послал его за остальными: нечего им бояться, если он, шестидесятивосьмилетний старик, прошел впереди. Вскоре все мы сидели и наслаждались завтраком. Показав на небольшое отверстие в задней стене, отец Себастьян рассказал, что если ползти этим путем, можно проникнуть в другую пещеру, на глубину трехсот восьмидесяти метров. Но путь этот самый ужасный из всех, которые он когда-либо проходил, и он никогда не согласится повторить это путешествие. Примерно в средней части проход настолько сужается, что человек едва может по нему двигаться, а в самой пещере, как в погребальном склепе, валяются зубы и остатки костей. Как можно было внести туда тело умершего, для отца Себастьяна осталось загадкой. Двигать труп впереди невозможно, а волочить его за собой − значит закрыть себе выход.
Я натянул рубашку и решил спуститься в эту пещеру. Отец Себастьян рассмеялся при мысли о том, что меня ожидает; он уверял, что я вернусь, как только увижу, что там за спуск. Сопровождать меня вызвался лишь один островитянин, и мы полезли в отверстие.
Пещера разветвлялась, но ходы тотчас же сходились вновь, образуя узкий проход, по которому нам приходилось пробираться ползком. Вскоре потолок стал выше, и мы очутились в длинном тоннеле, настолько высоком и просторном, что в целях экономии времени мы стали передвигаться бегом. Фонарь у нас был плохой и светил лишь в полсилы. Еще в лагере испортились батарейки, и на всякий случай у меня в кармане брюк был огарок свечи и коробка спичек. Чтобы сберечь батареи, я все время гасил фонарь, и мы пробегали, проходили и проползали в темноте такое расстояние, какое успевали разглядеть при каждой вспышке света. Раза два мы стукались головой о потолок, и небольшие, похожие на капли кусочки камня скатывались по затылку и шее. В одном месте пол был глиняный, и по нему протекал ручеек. Проход становился все ниже и ниже, нам пришлось согнуться и продвигаться на четвереньках по воде и грязи. В конце концов проход стал настолько низким, что мы вынуждены были лечь плашмя на живот и двигаться дальше ползком. Ледяная грязь набивалась в рубашку и брюки.
− Отличная дорога!− крикнул я назад.
Мой спутник, месивший грязь позади меня, улыбнулся. Путь становился все хуже и хуже. Я начал понимать, что имел в виду отец Себастьян. Но раз он сумел здесь пройти, то и мы не должны отступать с полпути. В следующий момент я чуть не передумал. Хотя я уже наполовину погрузился в воду и жидкую грязь, проход неожиданно настолько сузился, что, несмотря на все попытки, я не мог найти дорогу дальше. Карманный фонарик воды не боялся, но как очистить стекло, когда я сам лежал плашмя в грязи? В тусклом свете фонаря было видно, что проход не только узкий, но и настолько низкий, что казалось пути дальше нет. Но сумел же здесь пробраться отец Себастьян, не было бы только хуже. Я медленно протиснул грудь, чувствуя, что с трудом, но продвигаюсь. Сверху и снизу давила скала, но пядь за пядью, раздвигая грязь, я пробирался вперед. Все это было так трагикомично, что я не удержался и снова крикнул ползущему за мной бедняге: «Отличная дорога!» Но чувство юмора уже покинуло его.
− Плохая дорога, сеньор, − раздалось в ответ.
Так, словно зажатые в стальные тиски, проползли мы метров пять и, преодолев это «игольное ушко», попали туда, где лежат скелеты. Здесь снова было сухо, свод стал выше, и мы опять могли то карабкаться на четвереньках, то быстро идти по проходам. Когда несчастные девушки неру хотели поразмять ноги и немного погулять во время своего длительного пребывания в пещере, прогулка их здесь отнюдь не напоминала романтическое гулянье при луне.
От мокрой грязи я продрог и закоченел. Посветив назад, чтобы посмотреть, следует ли за мной мой смуглый друг, я обнаружил, что меня преследует живое глиняное чучело; лишь его глаза и зубы выступали на фоне таких же глиняных стен.
Наконец пещера закончилась крутой и скользкой глиняной горкой, поднимавшейся к отверстию в своде. После многочисленных бесплодных попыток мне в конце концов удалось взобраться под купол. Он имел вид колокола и, казалось, был сделан людьми, хотя в действительности представлял собой лишь полость, образованную скоплением газов. Здесь я нашел огарок свечи, оставленный когда-то отцом Себастьяном. Моя свечка по-прежнему лежала в заднем кармане. Я попробовал зажечь найденный огарок, но это мне не удалось, так как спички отсырели.
Пот струился по лицу. Воздух был тяжелым, я поспешил скатиться с глиняной горки к ожидавшему меня спутнику, и мы поползли назад так быстро, как только позволяли слабый свет фонаря и теснота прохода.
Передвигаясь то ползком, то во весь рост подземными ходами, мы, вероятно, походили на кротов, да и чувствовали себя ими. Добравшись до «игольного ушка», мы бодро плюхнулись в грязь и воду, протискиваясь в щель. Островитянин двигался за мной по пятам, и дюйм за дюймом мы ползли вперед, чувствуя, как сжимают грудь объятия неподатливого камня.
Длинным был путь туда, но обратный показался нам еще длиннее. Мы все еще пытались шутить: ведь скоро мы выберемся на землю. Одежда моя промокла насквозь. Я был грязен, меня одолевала усталость, пот струился по лицу. Воздух вокруг был спертым. Теперь мы уже молча ползли вперед, вытянув вперед руки и стараясь не опускать в грязь фонари.
Кажется, только что было просторнее? Но теперь снова стало теснее. Казалось даже странным, что все еще тянется этот узкий проход, что мы еще не попали в наружный тоннель. Эта мысль вяло бродила в моем усталом мозгу, пока я подтягивался вперед, чтобы протащить в эту узкую щель свое тело. Наконец при слабом свете фонаря прямо перед самым носом я увидел, что проход вдруг круто поднимается вверх и протиснуться туда не удастся. Может быть, гораздо легче было преодолеть это место, когда мы спускались в пещеру, и я не предусмотрел, насколько трудно будет пройти его обратно? Как ни странно, но ничего этого я не помнил. Ценой невероятных усилий я еще немного просунул вперед свое тело. Миллионы тонн давили мне в спину и на грудь. Изогнувшись, я попытался заглянуть в узкое отверстие, К своему ужасу, я обнаружил, что этот подъем нам не одолеть.
− Дальше некуда,− сказал я тому, кто двигался за мною следом.
− Ползите дальше, сеньор, другой дороги нет,− простонал он в ответ.
По лицу моему пот струился уже градом. Я протиснулся еще чуть-чуть вперед, − голова свернута набок в тесном проходе между камнями, а грудь сдавлена дьявольскими клещами. Подняв фонарик вверх, я увидел, что отверстие там меньше моей головы.
В тот же миг я погасил фонарь: необходимо экономить каждую искру, нас могут ждать еще большие неприятности, а подумать над создавшимся положением можно и в темноте. Тут я почувствовал, как мое тело сдавил каменный массив всего полуострова Поике. Ох, как тяжело! Надо совсем расслабиться, сделаться как можно тоньше. Но все равно гора давит и сверху и снизу.
− Ползи назад!− крикнул я своему спутнику.− Дальше нельзя.
Он наотрез отказался, умоляя меня протискиваться дальше: другой дороги из этого ада нет.
Не может быть! Проход здесь делал небольшой поворот. Я снова зажег фонарь и, немного подавшись назад, осмотрел почву у себя под руками. Похоже на смесь земли и сыроватой глины. Отчетливо виднелись отпечатки рубашки и пуговиц, а там, где я держал руки,− следы пальцев. Но дальше − суглинок и гравий, которых не касались ни люди, ни животные.
Я снова погасил фонарь. Какой тяжелый воздух! Грудь в дьявольских клещах. Пот по-прежнему струится градом. Может быть, древний проход завалило от сотрясения, вызванного нашим движением или голосами? Если обвалился потолок и загородил проход впереди, то как мы прокопаем себе выход на поверхность, если теснота не позволяет откидывать назад землю и камни? Как долго сможем мы протянуть в этом спертом воздухе, прежде чем остальные поймут, что произошло, и придут к нам на помощь? Или, быть может, мы сбились с пути, и попали в проход, который, заканчивается тупиком? Но как могло это случиться, если вся пещера представляет собой единый узкий тоннель и в той части, где мы находимся, не превышает по размеру ширину человеческого тела?
Островитянин напирал на меня сзади. Куски глины облепили тело, а гора давила весом всех своих миллионов тонн; чем больше я о них думал, тем сильнее они давили.
− Ползи назад!− крикнул я.
Он начал в полном отчаянии давить мне на пятки; ведь он не видел, что отверстие там мало, а я не мог пропустить его вперед, чтобы он сам в этом убедился.
− Ползи назад! Назад!
Казалось, островитянин впал в безумную панику. Я неистово заорал: «Назад! Назад!» − и стал толкать его ногой. Это помогло, дюйм за дюймом он начал двигаться назад, а я пополз за ним. Медленно, небольшими рывками, ползли мы, стараясь не застрять. Больше всего я боялся за голову, ведь ее не сожмешь, как грудь.
Но вот, наконец, стало свободнее. Я ничего не понимал, голова кружилась от недостатка воздуха. Неужели мы вернулись к тому месту, где сложены скелеты? Посветив, я увидел впереди два отверстия: направо вверх шел небольшой подъем. Здесь мы совершили ошибку и поползли влево, вместо того, чтобы свернуть направо. Я крикнул своему спутнику, который продолжал машинально двигаться назад:
− Сюда!− Здесь, в пещере, голос звучал как-то особенно странно.
Я пополз в левый проход. Островитянин все так же машинально следовал за мной.
К моему ужасу, проход опять становился все уже и уже. Посветив, я увидел впереди то же самое маленькое отверстие и понял, что мозг работает уже не совсем отчетливо − второй раз я пополз не в том направлении, хотя прекрасно знал, в какое отверстие следовало направиться.
− Ползи обратно,− простонал я, и оба мы стали чисто механически выполнять все движения. Снова, протискиваясь назад, я все время повторял одно слово: «Правая, правая, правая».
Вот и то место, куда выходят оба отверстия. Мы пробрались в правое и вскоре смогли подняться, бежать и ползти, чувствуя в тоннеле легкое движение прохладного свежего воздуха. Преодолев последнее отверстие, мы, наконец, попали в уютную пещеру с надписями на стене, где нас ожидали друзья.
Как чудесно выбраться из-под земли на шумный ветер, как чудесно увидеть ослепительное солнце и бескрайний простор, обрыв внизу, а перед собой всю вселенную, бесконечное небо и океан!
− Ну, как, сдались?− с нетерпением спросил отец Себастьян, от души посмеявшись над нашим видом.
− Нет,− ответил я. Но неудивительно, что в такой пещере имеются скелеты.
− Это называется, ты был в пещере, где бледнят кожу?− спросила Ивонна, когда я вернулся в лагерь. По моему виду этого нельзя было сказать.
Я пошел на берег и, не раздеваясь, бросился в соленые волны.
**********
[1] Клаустрофобия - болезненный страх закрытого помещения. (Прим. ред.)
[2] Р. Sebastian Englert: "La Tierra de Hotu Matu'a" Chila 1948 раg. 203, 205. (Прим. авторa)
Впервые в Интернет на "A'propos - сентябрь, 2009 г. 
|
