Мой нежный повар
Часть II
Урбанистическая Глава XVI
Мои воланы и рюши, как я и ожидала, произвели нездоровый фурор. В преподавательской, как назло, с утра собралась почти вся кафедра, и меня начали дружно поздравлять с предполагаемым днем рождения, юбилеем, помолвкой... Инна учинила беглый допрос по поводу длинноволосого мужчины, который, по ее словам, просто покорил ее своим красивым низким голосом и корректным обхождением, несмотря на его несколько... некорректный, как она выразилась, вид. Я кое-как отбилась односложными фразами, пообещав поделиться подробностями в будущем. Позвонила Жанна, поинтересовавшись конечными результатами вчерашнего предприятия, я заверила ее, что все обстоит более, чем замечательно и сердечно поблагодарила подругу за деятельное участие в моей судьбе. Затем, соорудив броню из невозмутимого безразличия, я отправилась в аудиторию. Третий курс восторженно охнул, и, кажется, дело не обошлось без ненормативной лексики.
− Аглая Георгиевна, у вас день рождения? – оригинально вопросил один из студентов.
Последовало несколько сомнительного толка комплиментов и мрачный взгляд Миши Сыромятникова с последнего ряда, в общем, все, что я заслужила и не заслужила в полном объеме. Видимо, вскоре, если не уже, мои любовные похождения развалят тот шаткий преподавательский авторитет, который я так долго и тщательно выстраивала.
− Итак, сегодня мы займемся кинематическим анализом системы, – объявила я, невольно подумав, в каком разрезе кинематический анализ работы трехшарнирной арки мог бы соответствовать моей летящей короткой юбке и декольте в рюшах.
Джон позвонил и встретил меня возле университета, когда я уходила домой, и сообщил, что вечером он занят, но до того времени свободен и готов следовать за мной в любом выбранном направлении. Очарованная его необычным послушанием, я, тем не менее, не проявила особой фантазии, потому что банально хотела съездить домой переодеться. Эгоистично решив совместить приятное с полезным, я потащила Джона к себе на Гражданку, хотя меня и смущала смутная перспектива его встречи с моей суровой матушкой. К счастью, когда мы приехали, матушки дома не оказалось, несмотря на то, что, когда я звонила ей в последний раз, она сердито сообщила, что целый день сидит и будет сидеть дома в тоскливом ожидании беспутной дочери.
Я с трудом отговорила Джона и себя отложить его постельные планы, поскольку мама могла вернуться домой в любую минуту, и мысль об этом совсем не располагала к объятиям. Мы устроились на кухне, где Джон занялся приготовлением какого-то скороспелого блюда из муки, яиц и болгарского перца и рассказом о разных видах яичниц и омлетов.
− Джон, расскажи мне об Алене, – решилась я, чувствуя, что если не начну этот разговор сама, он так и будет болтать о разных пустяках.
Он вздохнул, сел за стол, потер подбородок.
− Если не хочешь... или тебе тяжело... – сыграла я отступление, видя, как он посерьезнел.
− Нет, все нормально. Четыре года назад она попала под грузовик, чудом осталась жива, никто не верил, но она выжила. Ей сделали две операции, да еще пластическую, чтобы хоть как-то сгладить шрамы на лице, грубо зашитые. В этом году сделали вторую, летом. Сначала было все нормально, потом вдруг осложнение.
− Поэтому ты уехал? – догадалась я.
− Да. В тот день с утра позвонил домой, Софья забила тревогу, пришлось срочно ехать, первым автобусом. Я хотел тебе сообщить, но ты уехала c... Сергеем...
− Я...
− Ну да...
− А сейчас у нее все в порядке? Я хотела сказать, для нее...
Ну почему я так неуклюжа и глупа, когда дело касается человеческих проблем?
− Да, сейчас все в порядке, насколько это возможно...
− А ваши родители? – спросила я.
− Они развелись, мама умерла, а отец живет сейчас в Москве, у него другая семья. – ответил Джон.
− Извини, – пробормотала я.
Я хотела спросить, почему же Алена так настроена против меня, но пока подбирала подходящие слова, домой вернулась матушка. Сказать, что она была шокирована, значило бы ничего не сказать. Она просто потеряла дар речи, рассматривая Джона, словно диковинное ископаемое, а тот, знакомясь, не удержался от своей обычной усмешки.
− И ты связалась с этим? – возопила матушка, когда Джон ушел. – Аглая, о чем только ты думаешь? У него же длинные волосы, да еще и серьга в ухе! Он, вообще, нормальный? И кто он? Где он работает? И работает ли? Такой сядет на шею, ты и не заметишь как... Если бы я могла, я бы запретила тебе встречаться с ним...
− Он абсолютно нормальный, мама, – ответила я, хотя мне хотелось сказать совсем другое: – «Нет, он не совсем нормальный, он просто замечательно ненормальный». Стыдно признаться, но мне стало весело. Я чмокнула маму в щеку, сообщила ей, что все прекрасно и чудесно, и удалилась в свою комнату, оставив родительницу в скорбном молчании, которое я, возможно, преждевременно, расценила, как одержанную на поле брани «дочки-матери», победу.
Бывает в жизни время, когда живешь, словно паришь над землей, и парению этому не мешают ни вечные сомнения, ни мелкие пакости жизни, ни дурная погода, ни ежедневная рутина. Все это неважно, потому что внутри бьется живым нервом и поет, пусть и фальшивя время от времени, знание, что на свете есть он, тот, за которым можно пойти на край земли, жить в шалаше и во дворце, неважно, был бы рядом. Правда, пока ни шалаша, ни дворца не намечалось, будущее было смутно, и Монтекки-Капулетти выбрасывали флаги поддержки нашим семействам, а всю неделю шел дождь, словно небеса решили смыть наш город с лица земли, погрузив все вокруг в серую морось, которой не было ни конца, ни края. Мы существовали в дожде, мы выходили в дождь и уходили из дождя, мир был смутен и насыщен мокрой серой питерской осенью.
Мы встретились с Алёной, когда Джон притащил меня к себе. Я волновалась перед этой встречей, подбирала слова и, конечно же, растеряла их все, как только Алена на своем кресле выехала навстречу. Она была аккуратно причесана: длинные, темные, как у Джона, волосы заплетены в затейливо уложенные косички.
− Джон! – воскликнула она радостно, словно не видела его долгое время.
Он подошел, поцеловал ее, что-то прошептал. Чувство своей непричастности к их миру вновь охватило меня. Алена слушала Джона, покачивая головой, затем обратила взор в мою сторону.
− Здрав... ствуйте, – произнесла она так, словно это слово далось ей с большим трудом.
− Здравствуйте, Алена, – ответила я, внутри все сжалось, будто неведомая сила резко повернула рукоятку встроенных где-то там железных тисков.
− Я пришла, вот... к Джону... к вам, – добавила я.
− Вы пока поговорите... девочки, – пробасил Джон, распахивая дверь в свою комнату.
Он был смущен, таким я его никогда не видела.
− Алена, – сказала я, когда та, после некоторых колебаний, заехала в комнату Джона. – Я ведь не желаю зла вашему брату, я хочу, чтобы он был счастлив...
Слова прозвучали фальшиво, я хотела сказать не то, и не так, но терялась под ее упорным упрекающим взглядом.
− Вы хотите жить с моим братом? Хотите выйти за него замуж?– вдруг спросила она, кажется, не обратив внимания на мои жалкие попытки начать разговор. – Почему?
Замуж? Странно, но я совсем не думала о том, чтобы выйти замуж за Джона, просто даже не загадывала так далеко.
− Потому что, потому что... он ... хорошо готовит и играет на саксофоне... – в приступе какой-то нервной дислексии, брякнула я.
Кажется, этот бред подсказала гнусная парочка моих вечных оппонентов-советчиков. Хуже ничего нельзя было придумать. Алена уставилась на меня, широко раскрыв глаза, словно я на ее глазах превращалась в нечто странное, неподдающееся описанию.
− Вы... – начала она дрогнувшим голосом, – вы...
− Алена, я... я пошутила, но Джон действительно великолепно играет на саксофоне и чудесно готовит, с этим вы не можете поспорить, уверена в этом... и он очень хороший, я... я... люблю его... – продолжила я, с трудом понимая, что несу.
− Любите его? – переспросила Алена. – Это неправда!
− Отчего же неправда? – пробормотала я, вдруг осознав, что призналась в любви к Джону почти публично.
− Потому что я не верю вам...
− Мне жаль, – сказала я.
Наш разговор, который мог завести неведомо куда, прервал Джон:
− Девочки, ужинать...
Для Алены на кухне был оборудовано специальное устройство: выдвижная столешница. Джон накрыл стол со своим обычным шиком: салфетки в красную крупную клетку, румяные, невероятно аппетитные блинчики, завернутые особым образом, выложенные на большие плоские тарелки с тонкими золотыми полосками по диаметру, пузатая керамическая плошка со сметаной, другая, – фарфоровая, – с вареньем, красновато-золотистый чай в тонких чашках, колотый сахар на блюдечке.
Весь ужин Алена молчала, поглядывая на брата, а я осторожно хвалила Джона, выдавая короткие панегирики его кулинарным и художественно-оформительским талантам, Джон хмыкал и пытался шутить. Я осталась на ночь и долго не могла заснуть, слушала ровное дыхание спящего Джона, размышляла о том, что мы с ним едины лишь тогда, когда попадаем в объятия друг друга, и что у брата с сестрой, кроме похожих черт внешности, есть и другое общее свойство – свято хранить свои тайны.
А в пятницу Джон объявил, что завтра играет с Dicky’s в ДК Ленсовета на Петроградской,
− У саксофониста проблемы, ребята пригласили меня. Хочешь пойти на концерт?
Для меня не было вопроса идти или нет. Мы встретились на Сенной около пяти, на улице лил бесконечный дождь, и мы забежали выпить по чашке кофе.
− Что за программа сегодня у Дики? – со знанием дела спросила я, поскольку уже давно побывала на сайте группы, выяснила, что у них есть больше десятка программ и концертов разной направленности и содержания, а диск, который Дики вручил мне вместе с автографом в тот памятный день, стал одним из текущих любимых.
− «Питерские хроники», – ответил Джон. – Дима поет свои песни, немного аранжировок наших питерских авторов, немного классического джаза, в общем, неплохой микст.
− Расскажи, как ты играл с ними, раньше... – попросила я.
− Это было давно, – расплывчато ответил он, прихлебывая кофе.
− Я слышала, что вы начинали в переходах и всяких клубах.
− От кого слышала? – насмешливо спросил Джон.
− Ну... – замялась я, вспомнив, что слышала это от Миши Сыромятникова.
− От своего мальчика? – спросил догадливый Джон, расползаясь в усмешке.
− От какого такого своего мальчика! – возмутилась я. – Это что у тебя, приступ ревности?
− В какой-то степени, да...
− Ты же не ответил на вопрос.
− Ладно, не сердись, Глаша, – Джон сменил гнев на милость, но все равно увел разговор в другую сторону: – Думаешь, меня обрадовало твое появление в обществе молодого человека?
− Тебя не обрадовало мое появление? – съязвила я.
− Ты же прекрасно знаешь, что я не об этом!
− Откуда я могу знать? – возмутилась я. – Почему ты так не любишь рассказывать о себе?
− Глаша, перестань, – он взял меня за руку.
− Прости, Джон, ладно, я не буду больше спрашивать ни о чем, – раздраженно, слишком раздраженно, сказала я.
Всю дорогу до ДК мы сердито молчали. Джон провел меня через задний ход и устроил в небольшой комнатке, то ли гримерке, то ли курилке. Принес кофе и пирожные.
− Подожди меня здесь, потом усажу тебя в зале, – сказал он.
Я осталась одна, в непонятном состоянии, то ли вполне довольная, то ли обиженная так и незаконченным разговором. Вооружившись журналом, который нашла на столе, и устроившись в огромном старом кожаном кресле, я начала читать какую-то статью о проблемах песенного фольклора. В дверь заглянула знакомая физиономия гитариста Dicky’s.
− Привет, – сказал он, словно мы с ним были сто лет знакомы. – Диму не видела?
− Привет, – ответила я, словно старому знакомому. – Нет, не видела.
− А Джи куда подался?
− Не знаю... он меня тут посадил и минут пятнадцать как ушел.
− Понял, – ответствовал гитарист. – Кстати, я – Артем, если ты позабыла...
− Очень приятно, Аглая...
«Интересно, – думала я, когда за Артемом закрылась дверь, – насколько быстро распространяются в разных кругах сведения о личной жизни входящих в эти круги?»
− П-п-приветствую, – снова услышала я и, оторвавшись скорее от своих мыслей, чем от чтения, увидела в дверях Дики.
− Здравствуй-те... – ответила я.
Дики вошел в комнату, поправил свою неизменную шляпу.
− Д-д-давай на ты, удобней будет, – бросил он. – Д-д-джи здесь?
− Я пришла с ним, – зачем-то сказала я, чувствуя себя слегка посвященной в некое братство. – Хорошо, давай на ты...
− Что ж ты т-т-тогда сразу не сказала, что к Джи п-п-пришла, морочила меня авт-т-тографом?
− А может быть, я хотела ваш... твой автограф получить? – закокетничала я.
− Т-т-тоже верно, – согласился Дики. – Ладно, п-п-пошел. Если Джи п-п-придет, скажи, мы ап-п-паратуру разгружаем, п-п-пусть подходит.
− Хорошо, – ответила я, вдруг почувствовав острейшую необходимость поговорить с Дики о Джоне, прямо сейчас.
Дики уже открывал дверь, когда я окликнула его:
− Дима!
− Да... – он обернулся.
− Можно вас... тебя кое о чем спросить?
− К-к-кое о чем? – переспросил он.
− О... Джи..
− Хм- м-м... в п-п-пределах т-т-того, что он сам хотел бы рассказать...
Чертовы конспираторы... А может, мне и не стоит заводить это разговор?
− Я не могу знать пределы Джона, – нелепо сказала я. – Но я попробую...
Дики подошел, уперся руками в спинку стоящего посреди комнаты стула и в ожидании уставился на меня.
− Я хотела спросить про... Алену и Джона
«Зачем ты завела этот разговор? Это глупо и наивно и, возможно, ты как-то подставляешь Джона» – сурово, но запоздав, спросил рассудок.
«Будь что будет» – отчаянно бросила ему я.
Дики помолчал, снял шляпу, пригладил редкие волосы, окаймляющие формирующуюся лысину, снова водрузил шляпу на место.
− П-п-понятно.. А что говорит Джи? О рассказал тебе о несчастном случае со своей сестрой?
− Да, рассказал...
− А еще что-нибудь?
− Что еще? Нет, ничего...
Дверь распахнулась, вошел Джон.
− П-п-привет, Джи, – повернулся к нему Дики, последовал традиционный мужской приветственный ритуал пожимания рук.
− Привет, Дима... Беседуете?
− Б-б-беседуем, – сказал Дики. – Знакомлюсь с твоей Аг-г-лаей...
− С моей... – ответствовал Джон. – Именно.
− Джи...
− Дима...
− Ребята, в чем дело? – спросила я.
Кажется, в комнате сгустилась, напряглась атмосфера...
− Все нормально, Аглая, – сказал Джон, глянул на меня, сощурив глаза.
− Нет, не нормально, – заупрямилась я.
− Расскажи ей, Д-д-джи...
Джон молча смотрел на меня, потом перевел взгляд на Дики.
− Вот вы где? – дверь распахнулась, и Григ во всей своей полнокровной красе нарисовался в проеме. – Вы что здесь застряли? Привет, – кивнул он мне, зачем-то подмигнув.
− Погоди, Гриша, – сказал Джи. – Мы сейчас...
− Мужики, только спокойно... – пробормотал Григ, оглядывая нашу троицу с какой-то тревогой.
− Все в норме, Григ... – сказал Дики. – Дела давно минувших дней...
Григ вышел, выразительно глянув на часы.
− У меня б-б-была д-д-девушка... – начал вдруг Дики, – много лет назад...
− И эта девушка ушла ко мне, – продолжил Джон.
− А п-п-потом вернулась обратно, – в тон ему выдал Дики.
Я уставилась на них, кажется, даже открыв рот.
− Аглая, дело в том, что я увел у Димы девушку, давно, еще когда мы играли вместе... – сказал Джон.
− Т-т-только начали набирать очки... – вставил Дики.
Кажется, его все это забавляло. Или он скрывался под маской этакого пофигиста?
− Да, только начали.
− Он увел д-д-девушку, и ушел сам...
− А потом вернул ее...
− Ладно т-т-тебе, Джи...
Джон погладил подбородок, усмехнулся.
− Дима, все в прошлом... Я люблю Аглаю...
Что? Что он такое сказал? Эта самая Аглая здесь присутствует, или ее совсем нет в этой комнате?
Дики взглянул на меня, потом на Джона, махнул рукой.
− П-п-поздравляю... Я пошел. Д-д-жи, не задерживайся, мы на сцене. Ап-п-паратуру, думаю, ребята уже разгрузили. К-к-кстати, я п-п-понял, п-п-почему ты вдруг согласился играть с нами: из-за Аглаи? Так?
Джон смотрел на меня.
− Да, наверно, ты прав, Дима... Я хотел найти тебя, Глаша, и уговаривал себя, что не стоит этого делать. А когда Дима предложил сыграть, согласился... Странное накатило настроение... Наверное в этом было что-то... гм-м-м... мистическое, – он усмехнулся.
− Когда с Аленой случилось несчастье, Людмила ушла... не сразу, через какое-то время, ушла к Диме... вернулась, – тихо продолжил Джон, когда за Дики закрылась дверь.
− Я поняла... – прошептала я. – Алена с тех пор защищает тебя от женщин? Джон, ты сказал, что...
− Мне пора, – он проигнорировал мои слова и, сжав меня за плечи, поцеловал, старательно и нежно, долго и убийственно. – Посиди здесь, подожди еще немного, Глаша...
Разрывая душу и смеясь над собственной сентиментальностью, пел саксофон, саркастично басил контрабас, их вольную бесшабашность втягивала в свой ритм гитара, которой вторили клавиши рояля.
«Мы прорвемся, – с оптимистичным пафосом философствовал рассудок. – Мы прорвемся, потому что он любит тебя, потому что ты не можешь жить без него. Мы прорвемся, и он научится доверять тебе, а ты – верить ему, и вы с Алёной сумеете понять друг друга, это не будет просто, но, надеюсь, нам всем хватит сил и терпения, потому что любовь и доверие есть то, на чем держится мир».
«Ох, не знаю, но очень этого хочу» – ответила я, а естество очнулось, потому что музыка стихла, зашумел, зашевелился зал. Загремели аплодисменты, зажигался свет, музыканты раскланивались, жали друг другу руки, фанатки тащили им цветы и свой восторг. Зрители начали подниматься, я выбралась из своего ряда и двинулась к сцене. Саксофонист с длинными волосами, распущенными по плечам, спустился по боковой лесенке, подхватил меня и увлек в полутьму бокового выхода. Мой нежный повар...
Мы вышли на Каменноостровский. Что-то изменилось вокруг... ах, да, дождь, он стих, и влажный серый проспект был залит странным розоватым светом исчезающего где-то за громадами домов, невесть каким образом пробившегося сквозь кордоны облаков и туч солнца. Несколько мгновений и все преобразилось: пропитанный влагой и выхлопными газами проспект начал погружаться в полупрозрачную вечернюю дымку, розовый свет таял, оставляя за собой, там наверху, прощальные знаки – отблески на стеклах, – удивительно чистое безоблачное небо, сдавленное антеннами и крышами, темнело, наполняясь густой синевой.
К о н е циюль-декабрь, 2008 г.
Copyright © 2008 Ольга Болгова 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
