| 
Тур Хейердал
Художники: П. Бунин, Н. Гришин
Перевел с норвежского Якуб В. Л.
Издательство "Молодая Гвардия", Москва, 1956 г.
OCR -
ТАЙНА ОСТРОВА ПАСХИ
(аку-аку)
Глава V
Секрет длинноухих В лагере в Анакене жизнь шла своим чередом. Наше судно стало как бы частью острова Пасхи, таким же его ориентиром, как Птичьи острова вокруг побережья. Белое, оно сияло на солнце близ окружающих бухту утесов. Никогда ни одно судно не задерживалось у этого острова на столь долгое время, за исключением тех, которые были выброшены океаном на скалы и покоятся теперь на его дне; даже верхушки их мачт недоступны дыханию пассатов. Когда ветер с моря слишком сильно сотрясал стены наших палаток, стюард спешил на судно и переносил на сушу дополнительную партию провианта, ибо в такие моменты капитан давал сигнал сиреной и радировал на короткой волне, что он должен с нами распрощаться. Судно обходило остров и укрывалось под скалами позади мыса, у подножия Рано Рараку, где мы бросили якорь в день прибытия на остров. День-два бухта пустовала, и тогда казалось, что чего-то не хватает на хорошо знакомой картине. Но в одно прекрасное утро мы выползали из палаток, разбуженные, как обычно, стуком стюарда по сковороде, и снова видели на привычном месте свой корабль, залитый лучами утреннего солнца.
Освещенные солнцем палатки стали для нас домом, надежной стоянкой в нашей непоседливой жизни на острове. Когда мы видели белое судно за черными скалами и зеленые палатки на фоне желтой травы и золотистого песка, а над головой до самого горизонта синее небо, мы чувствовали себя дома. После дневного пруда прибой манил купаньем, а стюард стучал по сковороде, созывая на вкусный обед. Потом мы лежали в траве, болтая при свете звезд или мерцающем сиянии луны. Некоторые сидели в освещенной фонарем палатке, служившей нам столовой, читали, писали или слушали патефон, другие седлали лошадей и скрывались за гребнем. На суше моряки превратились в настоящих ковбоев, а второй штурман стал их шталмейстером. Когда моряки собирались в деревню Хангароа, на площади храма перед палатками, словно на цирковом манеже, то и дело раздавалось ржание и поднимались на дыбы лошади. Юнга, желая сократить себе путь в деревню, отправился как-то по каменистому склону и сломал руку, доставив немало хлопот нашему доктору. Но чего не сделаешь, чтобы добраться поскорее туда, куда тебя манят настоящие пляски хулы!
В деревне мы скоро со всеми перезнакомились. И только черноглазого доктора встречали редко даже на плясках хулы, а учителя до сих пор не видели ни разу. Ни тот, ни другой не ходили, как все остальные, в маленькую церковь отца Себастьяна, а потому не участвовали и в воскресных обедах, которые после службы устраивались либо у монахинь, либо у губернатора и его супруги. Это нас удивляло, ибо независимо от вероисповедания и мировоззрения человек много терял на острове Пасхи, если не слушал простую воскресную проповедь отца Себастьяна и не присутствовал на красочном полинезийском празднике песни. Праздничное настроение местных жителей невольно передавалось всем, это была их большая сходка, торжественная веха недели.. Когда местный звонарь Иосиф начинал бить в колокола, все, даже самые ленивые, все, кто только мог ползти и идти, облачались в свою лучшую одежду и торжественно отправлялись в церковь на холме. Но вот однажды судьба познакомила нас и с учителем. Губернатор от имени школы несколько раз просил устроить для учащихся поездку вокруг острова на нашем судне. По его словам, это было бы для всех ребят очень полезно. Они могут сойти на берег в Анакене, устроить там полдник, а затем продолжить путешествие дальше и в тот же вечер возвратиться в деревню. Я не был в восторге от этой идеи, но монахини просили за детей, и когда отец Себастьян сказал, что никто из ребят не видел свой остров с моря, я сдался и обещал попросить капитана подвести судно к деревне. Борта на верхней палубе имели наклон вовнутрь, так что никто из детей не мог перелезть через них, и судно вполне годилось для такой прогулки. Впрочем, нам сказали, что местные школьники плавают, как рыбы,- они резвятся в бухте задолго до того, как начинают ходить в школу. Рано утром в штилевую погоду мы бросили якорь близ селения Хангароа. На борт было доставлено сто пятнадцать местных школьников. Они составляли восьмую часть всего населения острова. Детей сопровождали, учитель, доктор с помощником, помощник губернатора, три монахини и семь местных жителей. Губернатор и отец Себастьян отказались принять участие в прогулке. Палуба дрожала от ликующих криков, ребята пели и, по-видимому, пребывали в диком восторге. Каждому хотелось стоять на носу, чтобы лучше видеть, как судно разрезает волны. Но когда с грохотом был поднят якорь и раздался прощальный гудок сирены, большинство ребят успокоилось и с грустью глядело на берег. Казалось, они отправляются не в однодневную поездку вокруг острова Пасхи, а в кругосветное путешествие. Но ведь остров Пасхи и составлял весь их мир.
Когда судно медленно закачалось на волнах, ребята почувствовали себя плохо.. Один из сопровождающих нас островитян попросил прибавить ходу, чтобы быстрее прибыть на место. Затем и он заковылял прочь и улегся на люке, где уже было полно спящих ребят. Вскоре они неподвижно лежали по всей палубе, словно узлы с бельем, и если кто-нибудь из них направлялся к поручням, то не затем, чтобы поглядеть на красивые берега родного острова, а чтобы съеденный завтрак не очутился на палубе.
Из всех наших гостей лишь учитель чувствовал себя хорошо. Толстый и круглый, казавшийся огромным среди окружавшей его стаи ребятишек, он ни на минуту не присел с того самого момента, как появился на палубе. Он сказал, что много плавал по морю в любую погоду и никогда не страдал морской болезнью. Своими черными как смоль волосами и живыми черными глазами учитель отчасти напоминал своего деятельного друга, деревенского врача, причем он также рьяно занимался политикой.
Местные жители считаются гражданами Чили, но не имеют соответствующих прав, пока не отправляются на военном судне в Валпарайсо и не поселяются на континенте среди чилийцев. Учитель считал своим долгом помочь местным жителям перебраться на материк. Взгляд его глаз был тверд, когда он излагал свои политические мысли, но в нем появлялось что-то бесконечно нежное, когда он доставал карандаш, чтобы начертить в записной книжке контуры острова, или когда он гладил кого-нибудь из ребят по голове. Тех, кого укачало, учитель успокаивал на их родном полинезийском языке. Он то сидел около ребят и давал им таблетки, то шел к поручням, волоча сразу двух долговязых , подростков, которые жестами просили дать им дорогу. Когда мы обогнули мыс, море стало спокойнее, и старшие мальчики и девочки ожили. Хотя мы .просили ребят держаться посреди судна, все бросились на нос, где больше всего качало. Учитель с трудом тащил их, зеленых и зевающих, назад к люку, где они сразу принимали горизонтальное положение. Вновь от радости и веселья не осталось и следа, и лишь когда судно вошло в бухту Анакены, все оживились, зашумели, и, пока палубные матросы закрепляли якорные цепи судна, похожего сейчас на покрытую вороньими гнездами скалу, ребята распевали полинезийские песни. Когда судно стало на обычном месте близ лагеря в Анакене, ребята были доставлены на сушу и осмотрели наш лагерь на месте древнего поселения Хоту Матуа. После этого сопровождающие проводили ребят на террасу храма, где они расселись на траве у подножия стены. Из селения приехало верхом еще несколько островитян. Они привезли с собой шесть ягнят и по полинезийскому обычаю зажарили их на раскаленных камнях. День клонился к вечеру. У костра остались обглоданные кости, бухта кишела купающимися ребятами, воздух звенел от песен и криков. Монахини собрали на берегу, группу ребят и начали распевать с ними старую песню предков о первооткрывателе Хоту Матуа, впервые бросившем якорь в бухте Анакены. Учитель посмотрел на часы, похлопал в ладоши и дал распоряжение готовиться к отъезду. Море было спокойно, на берег катились мягкие длинные волны, моторная лодка, как обычно, была пришвартована к большому плоту, стоявшему на якоре несколько поодаль от берега. Ребят доставляли туда небольшими группами на маленьком плоту, а затем моторка отвозила их на судно. Кое-1кго успел нырнуть разок с плота. Машинисты поехали с первой группой ребят, чтобы приготовиться к снятию с якоря, и когда моторная лодка возвратилась, учитель был на берегу, отбирая ребят для второго рейса. Когда моторка снова ушла, несколько озорников без разрешения поплыли на опустевший плот-причал, чтобы там дождаться своей очереди. Тогда учитель сам направился на плот, чтобы навести там порядок, и затем на моторной лодке поехал со следующей группой ребят на корабль. Другие взрослые остались на берегу, чтобы помочь в отправке остальных детей. В этот момент стряслось несчастье. Когда моторная лодка, направляясь к судну, медленно огибала крайний мыс, все ребята неожиданно повскакали с мест. Всем вдруг захотелось протиснуться на нос к сидевшему там с чалкой в руках Туру-младшему. Учитель надрывался, пытаясь водворить порядок, но они не слушали приказаний. Сидевший за рулем боцман дал задний ход и вместе с Туром принялся орать на ребят во весь голос. В эту самую секунду и надвинулась катастрофа з виде спокойной и медленной волны. Моторная лодка грузоподъемностью в две тонны, нагруженная лишь наполовину, глубоко врезалась носом в пологую волну и мигом наполнилась водой. После этого на поверхности остались лишь корма и множество плавающих голов. С судна немедленно спустили спасательную лодку. Судовой врач и я прыгнули на стоявший у берега плот-сходни. Все остальные бросились бежать к мысу, который находился всего лишь в семидесяти-восьмидесяти метрах от места, где произошло несчастье. Пока мы изо всех сил гребли, я обернулся и заметил, что некоторые из ребят поплыли к мысу, но большинство покачивалось на волнах вокруг кормы лодки. Скоро все были на месте катастрофы и поплыли к боцману, который вместе с местным подростком поддерживал два каких-то беспомощных тела. Когда мы подняли их на плот, то узнали в одном из них тринадцатилетнюю дочь старосты - хорошенькую девочку с удивителыно светлой кожей и золотисто-рыжими волосами. Я прыгнул в воду, а врач остался на плоту, чтобы подбирать ребят. В это время возле плота появились первые пловцы с мыса во главе с капитаном. Мы вылавливали детей одного за другим и втаскивали их на плот. Большинство из них не делало даже попыток спастись. Когда плот был уже переполнен, капитан и боцман подплыли с учителем, мощное тело которого само собой держалось на поверхности воды. Чтобы втащить на плот только верхнюю часть его туловища, потребовалось усилие нескольких человек, но тут трое обезумевших от испуга островитян тоже полезли на плот и чуть было его не перевернули. Я заорал как сумасшедший, чтобы они отпустили плот. Двое из них бросились ко мне и так в меня вцепились, что потянули ко дну, и я нырнул, чтобы от них освободиться. С берега подоспели наши моряки, помощник деревенского доктора и полдюжины островитян. Все поплыли к мысу, толкая впереди себя плот. Врач экспедиции, окруженный со всех сторон ребятишками, принялся изо всех сил работать веслом.
Капитан и я продолжали плавать среди множества всяких предметов, чтобы проверить, не остался ли кто-нибудь в воде. К нам подплыли три местных жителя. Вода была кристально прозрачна, и, ныряя, я мог видеть на песчаном дне на глубине восьми метров множество ботинок и одежду. Вдруг, к своему ужасу, я увидел на дне что-то похожее на куклу; я нырнул и поплыл изо всех сил вниз. Кукла стала увеличиваться в размерах. Я далеко не первоклассный пловец, а теперь к тому же был уже порядком измотан. На глубине примерно восьми метров мне стало плохо, я не мог выдержать больше ни секунды и вынужден был оттолкнуться вверх, хотя было очень неприятно отступать, когда цель была почти достигнута. Как только моя голова показалась над водой, я увидел рядом с собой Иосифа, местного звонаря и лучшего на острове ныряльщика. Однажды он показывал нам затонувшие корабли недалеко от деревни. Тяжело дыша, я выдавил из себя несколько слов и ткнул пальцем вниз; он тотчас же исчез. Через несколько секунд он показался вновь, покачал, тяжело дыша, головой и снова исчез под водой. Вскоре он вынырнул, держа на вытянутых руках тело мальчика. Мы подняли его на плот и поплыли к берегу. Подошла спасательная лодка. Машинисты принялись нырять. Но на дне моря осталась теперь лишь одежда, сорок восемь ребятишек были уже на судне. Перекличка на борту и на берегу показала, что никто не пропал. К тому времени, когда мы достигли мыса, все дети были перенесены с плота на береговые скалы. Примерно около двенадцати человек нуждались в помощи. Наш врач делал им искусственное дыхание и старался возвратить к жизни пострадавших, в чем ему помотали помощник сельского доктора и все остальные. Сельский доктор, находившийся на мысу и принимавший детей, прыгнул за борт подошедшего плота, так как тащить тяжелого учителя на лавовыэ скалы, куда были перенесены его ученики, оказалось невозможно. В ге страшные часы, когда на остров спустилась ночь, сельский доктор усиленно работал на берегу, стараясь вернуть к жизни своего друга-учителя. Ему помогала наши самые рослые и сильные парни. Все остальные занимались детьми на мысу. Повсюду бегали люди с фонарями,, шерстяными одеялами и одеждой: в лагере Ивонна раскрыла все палатки и приготовила горячую пищу взрослым и детям. Из деревни на лошадях начали прибывать островитяне: повсюду в темноте сновали люди. Это была тяжелая ночь, я никогда ее не забуду. Ужас стоял над долиной Анакена. Луна скрылась за горой, и серая, совершенно бесцветная радуга на черном ночном небосводе как бы еще больше подчеркивала весь ужас этой ночи. Один за другим дети возвращались к жизни, их переносили в палатки и укладывали в постели. Но время шло, а двое так и не очнулись. Одной из них была рыжеволосая девочка, дочка старосты. Староста неподвижно сидел около нее и говорил спокойным голосом:
- Ей хорошо, она всегда была послушной, теперь она у девы Марии. Никогда еще я не соприкасался так близко с людским горем и никогда не видел людей, воспринимавших его так спокойно. Родители погибших детей молча пожимали нам руки обеими руками, они как бы хотели показать, что мы, хозяева судна, не могли предотвратить случившееся. Островитяне, дети которых были спасены, кидались нам на шею и рыдали. В течение нескольких часов в палатках было полно народу-это были школьники, их родители и другие островитяне, узнавшие о происшедшем несчастье. Когда ночная прохлада стала ощутимой, люди начали .укладывать вещи и целыми семьями - по два-три человека - взбирались в деревянные седла. Двое ребят заболели дизентерией и остались с ближайшими родственниками в лагере. Всадники группами скрывались в темноте, увозя с собой свыше сотни ребят. Долина Анакена опустела. Последними пришли с берега восемь человек с носилками, на которых лежало тело учителя. В черном небе, словно траурная рамка, по-прежнему висела радуга. Восемь фонарей, как искры, мелькали в темноте. Сельский доктор посмотрел на меня спокойными черными глазами. - Остров потерял хорошего человека, сеньор. Он пал на своем посту, и его последние слова были: "Кау кау поки!"- "Работайте в воде ногами, ребята!".
В следующий раз я увидел доктора в маленькой церкви отца Себастьяна. Он замер с поникшей головой рядом с телом друга. Детей похоронили накануне. То была простая и торжественная церемония. Вся деревня участвовала в процессии и тихо пела о тех двух, что отправились на небо. Речь отца Себастьяна была короткой, но проникновенной: - Ты любил своих учеников,- сказал он под конец.- Дай бог вам встретиться опять. Мы смотрели, как навсегда уходит из этого мира учитель, и слышали, как бормочет доктор: "Работайте в воде ногами, ребята. Работайте ногами". Местные жители невероятно быстро забыли о происшедшем. Родственники сразу же стали резать скот и устраивать по местному обычаю пышные поминки. Нам они тоже привезли целые горы мяса. Но больше всего нас поразило состояние палаток после того, как все было вычищено, вымыто и поставлено на место. В течение двух столетий местные жители этого острова славились привычкой красть все, что попадется под руку. В темную безлунную ночь островитяне свободно входили и выходили из палаток, где все наше имущество лежало незапертым и без присмотра. Мы не надеялись увидеть вновь ни одной из своих вещей, но жестоко ошиблись. Ни одна вещь не пропала. Ни одна шляпа, ни одна гребенка, даже шнурок от ботинок. Вся одежда и шерстяные одеяла, которые мы дали, чтобы укутать детей, когда их увозили на лошадях, домой, были в полной сохранности возвращены из деревни выстиранными, выглаженными, в опрятных стопках.
Но один из нас, прежде чем броситься в море за ребятами, оставил на берегу свою шляпу и в нее положил часы. Пока их владелец плавал, спасая ребят, какой-то островитянин стащил часы. - Как ужасно было с ребятами!- вот все, что я смог промолвить, когда в первый раз после; несчастья встретил отца Себастьяна на кладбище. Каково же было мое изумление, когда тот спокойно и невозмутимо ответил: - Еще хуже вышло с украденными часами.
- Что ты говоришь?- сказал я, ужаснувшись. Отец Себастьян положил мне руку на плечо и спокойно, не меняя выражения лица, сказал:
- Нам всем не избежать смерти, но красть мы не должны.
Я никогда не забуду этих слов. Внезапно я снова почувствовал, что встретил здесь, на острове Пасхи, большую личность, возможно крупнейшую из всех, кого я когда-либо встречал. Его вероучение было правдой жизни, а не только мудрыми словами, произносимыми в воскресный день в церкви. Он учил других тому, во что верил сам.
Об этом случае он не обмолвился больше ни словом, и мы бок о бок пошли назад в деревню.
Несколько дней спустя я снова встретил отца Себастьяна. В эти дни я приказал прекратить все работы, но местным жителям это не нравилось. "Когда солнце взошло, и село, и вновь взошло, то это было вчера-вчера, а сегодня-сегодня", и теперь они вновь хотели работать, чтобы получить новый паек, большее вознаграждение, еще товаров. На лестнице своего домика сидел староста и вырезал из большого куска дерева птице-человека; во все стороны летели щепки. Когда наш "виллис" проезжал мимо, староста окликнул нас и замахал, показывая свое произведение. Мы остановились около маленького чистого домика отца Себастьяна, белевшего за ярко-красной цветочной грядкой рядом с церковью. Я выскочил из машины и через низкую калитку прошел в сад. В окно я увидел священника. Он позвал меня в свою маленькую простую рабочую комнату, где сидел за столом, заваленным письмами и бумагами. Позади на стене висела полка с книгами на самых различных языках. Они образовывали колоритную рамку вокруг старого бородатого мудреца в белой сутане с опущенным капюшоном, склонившегося над маленьким столом. Для полноты картины не хватало большого гусиного пера в чернильнице, но отец Себастьян писал авторучкой. Зато прессом служил большой каменный топор.
Этот старый священник представлял собой в двадцатом столетии анахронизм, и все же мы чувствовали его совсем своим, хотя он одинаково напоминал ученого монаха со средневековой картины, бюст древнеримского философа и ученого с древнегреческой вазы или шумерской фрески. Казалось, он живет уже тысячи лет, но все равно его голубые глаза, окруженные улыбчивыми морщинками, искрились жизнерадостностью и молодой энергией. Сегодня отец Себастьян испытывал необычайный подъем. Он попросил нас направить рабочую группу в один уголок острова, занимающий особо важное место в преданиях и легендах островитян.
В двадцатый раз услышал я предание о рве Ико, или земляной печи длинноухих. Все те, кто ступал на берег острова Пасхи, слышали это предание; все те, кто писал о тайне острова, упоминали о нем. Местные жители показывали мне следы на земле, где когда-то проходил этот ров, и каждый стремился рассказать всю историю. Отец Себастьян записал ее в своей книге, и на этот раз я услышал из его собственных уст, как само предание, так и просьбу выделить группу для раскопок на рве Ико.
- Я верю в предание,- сказал он.- Я знаю, что наука считает ров естественным, но она могла ошибиться. Я знаю местных жителей. Предание о рве сохранило слишком живые краски, чтобы быть только вымыслом.
Воспоминания об оборонительном рве длинноухих, о катастрофе, положившей конец золотому веку величия острова Пасхи, хранились ведами в памяти населения острова. Они восходят к той поре, когда в далекой голубой мгле истории закончилось шествие статуй.
В давние времена до острова добрались два народа и стали жить бок о бок. У людей одного из них была странная внешность: мужчинам и женщинам с детства привешивали к мочкам ушей грузики, и уши вытягивались до плеч, поэтому их называли "ханау еепе"- длинноухие. Другой народ называли "ханау момоко"- короткоухие.
Длинноухие были энергичным народом, они всегда работали, а короткоухим приходилось много трудиться, помогая им воздвигать стены и статуи. Это вызвало недовольство среди короткоухих. Как-то длинноухие решили очистить остров от лишнего камня, чтобы сделать всю землю годной для обработки. Работа началась в восточной части острова, на плато Поике. Короткоухим пришлось носить камни к обрыву и сбрасывать их в море. Поэтому-то на травянистом склоне плато нет сегодня ни одного камня, в то время как на остальной части острова полным-полно черных и красных камней и глыб лавы.
Скоро короткоухим надоело таскать камни, и они пошли на длинноухих войной. Тогда длинноухие собрались в восточной части острова на очищенном полуострове Поике. Под командой начальника Ико длинноухие вырыли ров длиной в три километра, отделивший плато Поике от остальной части острова. Ров завалили деревьями и ветками так, чтобы он мог стать огромным длинным костром, если расположившиеся ниже на равнине короткоухие пойдут на штурм. Будучи защищенным со стороны побережья обрывом высотой в двести метров, плато Поике напоминало гигантский замок, и длинноухие чувствовали себя в надежном укрытии. Но один из них имел жену из короткоухих. Женщина эта, по имени Моко Пингеи, жила со своим мужем также на Поике. Моко оказалась предательницей и договорилась с короткоухими: она обещала им сидеть и плести корзину там, где они смогут пробраться через ров.
Однажды лазутчики короткоухих заметили, что Моко Пингеи сидит и плетет корзину в конце рва Ико. Один за другим короткоухие пробрались мимо нее, прошли вдоль края плато и окружили все Поике. Другой отряд короткоухих открыто подошел со стороны равнины к траншее. Ничего не подозревавшие длинноухие расположились фронтом и зажгли костер. Тогда первый отряд короткоухих предпринял штурм с тыла. Началось кровопролитие, и длинноухие были сожжены в своем собственном рву.
Лишь трое длинноухих смогли перебраться через ров и бежать в направлении Анакены. Одного из них звали Оророина, другого Ваи, имя третьего забыто. Они спрятались в пещере, которую население острова показывает и по сей день. Здесь их нашли, двоих закололи насмерть острыми кольями, а третьего пощадили и сохранили ему жизнь как последнему из длинноухих. Когда короткоухие вытащили его из пещеры, он кричал - на своем языке: "Орро, орро, орро!",- но никто его не понимал.
Оророина был взят в дом к короткоухому по имени Пипи Хореко, жившему у подножия горы Тоатоа. Здесь он женился на короткоухой женщине из семьи Хаоа и имел много детей, в том числе Инаки-Луки и Пеа. У них, в свою очередь, также было большое потомство, и последние из их потомков и по сей день живут на острове среди короткоухих.
Таково предание о рве длинноухих в его наиболее полном изложении. Отец Себастьян хотел, чтобы я занялся теперь раскопками этого рва. Я знал, что обе экспедиции, бывшие до нас на острове, слышали варианты этой легенды и осматривали остатки рва. Рутледж, хотя и с сомнениями, пришла к выводу, что ров этот является естественным углублением геофизического происхождения, которое длинноухие, вероятно, использовали в целях обороны. Метро пошел дальше, решив, что ров, несомненно, естественного образования, но вид его побудил местных жителей сочинить всю историю. Стремясь объяснить эту географическую особенность острова, они сочинили эту легенду, и предание о длинноухих и короткоухих, несомненно, является лишь выдумкой жителей острова в позднейшие времена.[1]
Один геолог также осматривал этот ров. Он раз и навсегда установил, что ров является естественным образованием и возник до появления человека, когда поток лавы с центральной части острова Пасхи столкнулся с более древним застывшим потоком с плато Поике. На месте встречи образовалась своего рода траншея.
Когда специалист вынес этот приговор, местные жители были озадачены, но продолжали настаивать, что это углубление является оборонительным рвом Ико, земляной печью длинноухих. И отец Себастьян верил в их версию.
- Для меня лично ваши раскопки будут иметь большое значение,- сказал он, и когда я согласился, отец Себастьян чуть не подпрыгнул от радости.
Руководить раскопками рва длинноухих было поручено Карлу. На следующий день мы вместе с пятью местными жителями тряслись на нашем "виллисе" по очищенной от камня тропе, проходившей по равнине у подножия Поике. Над нами, словно одетые в травяной ковер, возвышались пологие скаты плато, а вокруг было черным-черно от лавовых камней. Наверху, на Поике, можно было свободно ехать на "виллисе" в любом направлении, но мы остановились у края зеленого ковра. Вдоль всего склона с севера на юг тянулось небольшое углубление, похожее на полузаваленную канаву. В некоторых местах она была глубокой и отчетливо видимой, в других почти совсем исчезала, потом появлялась вновь и продолжалась до обрыва, то есть до краев полуострова. Там и сям вдоль рва виднелись возвышения, похожие на земляной вал. Мы затормозили и выпрыгнули из машины. Это и был Ко те Ава о Ико - ров Ико, или Ко те уму оте Ханау еепе, земляная печь Длинноухих.
Прежде чем начать раскопки, Карл решил сделать несколько пробных выемок. Мы расставили на большой дистанции друг от друга пятерых островитян и велели каждому из них выкопать в земле четырехугольную яму. Мне никогда не приходилось видеть, чтобы местные жители работали так энергично киркой и лопатой, и поскольку они не могли при раскопках ничего повредить, мы решили немного пройтись вдоль плато. Когда, обойдя гребень, мы вернулись к первой пробной яме, старик, копавший ее, бесследно исчез вместе с инструментом. Но прежде чем мы успели сообразить, в чем дело, из темной ямы вылетели комья земли. Подойдя к яме ближе, мы увидели старика на глубине добрых двух метров. Он так копал, что пот струился с него ручьями. На горчично-желтых стенах ямы выделялась широкая и извилистая красная с черным полоса. Толстый слой древесного угля и пепла! Здесь был огромный костер, и Карл сказал, что пламя было очень сильным или же костер горел долго, иначе пепел не был бы таким красным. Не успел Карл раскрыть рот, как я помчался по склону к следующей яме.
Карл поспешил за мной, и вскоре мы увидели торчавшую над землей голову улыбавшегося звонаря Иосифа. Он нашел в земле такие же остатки костра и протягивал нам полную горсть обугленных головешек. Вокруг же нас не росло ни одного кустика. Мы побежали дальше и увидели в других ямах такую же картину - красная огненная полоса пепла, окруженная черной каймой, которая вилась по стенкам внутри ямы.
Позвали отца Себастьяна, Он бегал в своей развевающейся белой сутане от ямы к яме, разглядывая красный пепел.
Когда мы тряслись в машине по дороге домой в Анакену, лавируя среди чопорных каменных великанов Рано Рараку, отец Себастьян сиял, как солнце. Он вспоминал большой успех этого дня и предвкушал вкусный обед с хорошим датским пивом: мы ехали прямо в лагерь подкрепиться перед увлекательным поединком завтрашнего дня, когда должны были всерьез начаться раскопки на Поике.
На следующее утро мы выделили группу людей и отрыли полный разрез рва. В последующие дни Карл осуществил раскопки, которые раскрыли нам тайну рва. Самая верхняя часть углубления была творением природы и следовала вдоль границы старого потока лавы. Но дальше стало видно, что здесь не обошлось без рук умелых людей. Они врубились в скалу и сделали глубокий искусственный оборонительный ров, прямоугольный в разрезе. Четыре метра в глубину, двенадцать в ширину и два километра в длину - огромное сооружение!
В пепле обнаружили камни для пращей и другое оружие. Из песка и щебня, вынутых при рытье, вдоль рва был построен вал. Наслоения щебня на валу показывали, что его носили вверх в больших корзинах.
Теперь мы знали, что ров Ико был мастерски выполненным оборонительным сооружением. На дне его вдоль всего склона люди собрали огромное количество топлива и зажгли гигантский костер. Мы посмотрели на местных жителей. Теперь уже наступил наш черед широко раскрыть глаза от удивления: они все это знали - из поколения в поколение передавалось предание о том, что это занесенное землей углубление является остатком оборонительного сооружения Ико и местом гибели длинноухих.
Для современного археолога не представляет никакого труда датировать угли древнего костра. Этот возраст в известных границах определяется измерением радиоактивности древесного угля, которая с течением времени равномерно убывает. Большой костер в земляной печи длинноухих горел лет триста тому назад, может быть, немного раньше или позже. Но само искусственное оборонительное сооружение в канаве было построено людьми задолго до окончательной катастрофы. К тому времени, когда длинноухие натаскали дров и зажгли свой костер против короткоухих, ров уже занесло наполовину песком. В нижних слоях мы также нашли остатки очагов. Те, кто первыми строил ров, закидали в одном месте щебнем очаг на земле, в котором горел огонь, приблизительно около четырехсотого года нашей эры. Это самая древняя датировка следов человека во всей Полинезии.
В деревне и у нас в лагере легенда длинноухих зажила новой жизнью. Своеобразные лица гигантских статуй как бы приобрели смысл - все они имели причудливо длинные уши, свисавшие с головы, как у гончих собак.
Однажды под вечер я бродил между статуями длинноухих у подножия Рано Рараку. Лучше всего думается в одиночестве под звездами. А у меня было так много о чем подумать. Чтобы как следует узнать какое-нибудь место, надо провести там ночь. Я ночевал в самых удивительных местах - на алтарном камне в древнем Стонхендже, в сугробе на вершине высочайшей горы Норвегии, в глинобитных хижинах вымерших пещерных поселений Нью-Мексико, у развалин жилища первого инки на острове Солнца на озере Титикако, а теперь хотел переночевать в древнем каменном карьере на Рано Рараку. Конечно, не потому, что я суеверен и полагал, что придут длинноухие и откроют мне свои тайны, нет, просто я люблю необычные ощущения.
Я взобрался вверх по горному уступу, по лежащим гигантским фигурам, пока не очутился в самой гуще скульптур. В одном месте великан был взят из ниши, и она зияла пустотой, как театральный балкон, над которым нависла каменная крыша. Отсюда открывался величественный вид на всю местность, и здесь можно было укрыться в случае дождя.
Впрочем, стояла чудная погода. Солнце садилось за крутые стены Рано Као в противоположном конце острова. Красные, пурпурные и фиолетовые стайки облачков прикрывали ложе бога солнца. Прежде чем скрыться, серебряные лучи заходящего солнца сверкнули, отражаясь в бесконечной шеренге волн, далеких и беззвучных. Днем я их не видел - настолько они далеки, но вечернее солнце наполнило пенящиеся гребни моря светом, и серебряная пыль повисла в воздухе у подножия вулкана. Это было божественное видение. И вместе с богами, стоявшими вдоль всей скалы, с балкона великанов смотрел на спектакль самой природы одинокий человек.
Я срезал несколько пучков жесткой травы и подмел в ногах покинутого ложа великана, очистив его от песка и овечьего помета. Затем я воспользовался последними лучами угасающего солнца и приготовил себе удобную постель из травы и папоротника. Было слышно, как внизу, на равнине, две молоденькие девушки напевают нежные полинезийские песни о любви. Они ехали верхом неведомо куда, наполняя долину смехом и песнями Южных морей, а их лошади бесцельно петляли по степи. Но когда человек на горе забрался в свою одинокую постель, а солнце потащило за собой по небосводу ночной мрак, обе девушки, словно вспугнутые колдовством, внезапно замолчали, повернули своих лошадей, и понеслись галопом к одиноко стоявшему около бухты домику пастуха. Сам пастух также направился туда. Я видел, как он шагал по равнине и все время останавливался, поджигая траву. Стояла засуха, ливней давно не было, и трава стала жесткой и желтой. Надо было спалить ее, чтобы на ее месте выросла свежая и зеленая. Пока было светло, я видел лишь дым от горевшей травы, расстилавшийся туманной пеленой по всей, равнине. Но вот опустилась ночь, и темнота поглотила дым. Чем темнее становилось, тем ярче делался огонь, и горевшая трава походила на тысячи красных костров в черной, как деготь, ночи. Бриз на горе был холодным, я плотно затянул спальный мешок под подбородком. Лежа в ночной тиши в каменном карьере длинноухих, я старался ощутить все его своеобразие, разглядеть его в новом свете. На этом балконе я вновь почувствовал себя в театре. Это было грандиозное представление. Силуэты огромных статуй походили на черные театральные кулисы, воздвигнутые на фоне усыпанного звездами темно-синего занавеса, а простиравшаяся внизу во мраке долина служила им декорацией. Все в новых и новых местах вспыхивал там огонь, и казалось, будто тысячи невидимых короткоухих с факелами идут широким фронтом на штурм карьера.
Время утратило свое значение. Ночь, звезды и люди среди мерцавших внизу огней были такими же, как и в давние времена.
С этой картиной перед глазами я задремал. Внезапно я услышал, как кто-то тихо и осторожно крадется по сухой траве. Кто это мог быть? Островитяне, которые охотятся в темноте за моей одеждой? Вдруг что-то прошуршало у самой моей головы, я быстро повернулся и зажег фонарь. Он вспыхнул и затлел красным светом. Эти проклятые сырые батареи. Кругом ни души. В слабом свете фонаря я различил лишь гигантскую статую, застрявшую по пути с расположенного выше карниза; она лежала, как огромная аркада над карнизом, где я находился; голова ее была отколота. Кроме того, несколько громадных бровей и два колоссальных носа торчали из травы рядом со мной, отбрасывая на скалу, причудливые тени. Небо надо мной затянулось тучами, и начал моросить дождь, но там, где я лежал, было сухо. Я погасил фонарь и попытался заснуть, но опять вдруг началось шуршание, послышался шорох. И когда мне вновь удалось извлечь из фонаря слабый свет, я увидел коричневого таракана величиной с большой палец. Я пошарил вокруг себя и схватил грубо отесанный каменный топор, каких много было в карьере. Но не успел я ударить, как заметил, что рядом со мной неподвижно сидит еще один, а дальше-третий и четвертый. Таких больших тараканов я никогда не видел на острове Пасхи. Я стал светить вокруг себя и обнаружил, что повсюду сидят огромные жирные бестии. Они сидели кучками рядом со мной, надо мной, а два даже взобрались на мой спальный мешок и шевелили там своими усами. Отвратительное зрелище! Они как бы подкарауливали меня, тараща большие глупые шаровидные глаза. Стоило мне погасить фонарь, как они задвигались во всех направлениях. Один храбрец даже ущипнул меня за ухо. А снаружи лил дождь. Я схватил каменный топор, ударил по самым крупным и ближайшим ко мне тараканам и стряхнул забравшихся на спальный мешок. Но вот фонарь совсем погас, а когда в нем снова затеплился огонек, я увидел, что повсюду опять полно тараканов. Несколько больших чудовищ, подобно каннибалам, жрали остатки своих собратьев, раздавленных мною. И вдруг над головой я увидел устремленные прямо на меня страшные глаза и оскаленную беззубую пасть. Ужасная морда оказалась страшным духом маке-маке, когда-то в давние времена высеченном в скале. При дневном свете я не заметил изображения, но слабый свет фонаря бросил тени на бороздки и сделал эту морду причудливо выпуклой. Я раздавил каменным топором еще несколько тараканов, но в конце концов решил отступить перед превосходящими силами противника, иначе мне пришлось бы сражаться всю ночь. Когда-то, будучи еще мальчишкой-бойскаутом, я заучил мудрое изречение: все существа красивы, надо к ним только как следует приглядеться. Некоторое время я смотрел прямо в крупные, будто отполированные шоколадного цвета глаза шагавшего шестиногого таракана, затем с головой забрался в спальный мешок и решил соснуть. Но мое ложе было слишком жестким, и мне не спалось. Я думал о том, насколько тверда эта порода - не для сна, а для рубки.
Я снова схватил каменный топор и изо всех сил швырнул его в стену карьера. Я и прежде делал это и хорошо знал, что топор отскакивает от скалы, оставляя после себя лишь светлое пятнышко. Однажды наш капитан тоже побывал здесь и попробовал крепость породы молотком и стальным зубилом. Полчаса потребовалось ему, чтобы вырубить углубление величиной с кулак. А ведь мы подсчитали, что лишь в тех нишах, которые видны с этого места, было вырублено свыше двадцати тысяч кубических метров! По мнению же археологов, эту цифру можно с уверенностью удвоить. Просто невероятно! Снова я почувствовал сказочность дерзаний длинноухих, и не дававшая мне покоя мысль возникла вновь. Почему бы не попробовать? Каменные топоры по-прежнему лежали там, где их бросили скульпторы, а у последнего представителя длинноухих были потомки, жившие в селении. Почему бы не возобновить работу в карьере? Факельное шествие каннибалов на равнине давно захлебнулось. Но наверху, на горном карнизе, вокруг меня пировал, поедая своих сородичей, рой маленьких каннибалов. Вокруг все шуршало и шелестело, а я, потеряв счет времени и пространству, погрузился в сон, как Голиаф среди хлопотливых каннибалов и как карлик среди спящих великанов под звездным небом, широко раскинувшимся над горой. На следующее утро над равниной светило золотистое солнце, и только множество крылышек и скрюченных ножек, валявшихся вокруг меня, говорило о том, что вторжение тараканов не было сном. Я оседлал коня и то рысью, то галопом поехал по древней, заросшей травой дороге, ведущей по направлению к деревне. Когда я рассказал отцу Себастьяну о своем намерении, лицо его засветилось лукавой улыбкой, и он тотчас присоединился к моему плану с условием, чтобы мы выбрали отдаленный уголок каменного карьера и не внесли перемен в ту картину Рано Рараку, которая открывалась снизу с равнины. Но я не хотел, чтобы в работе над статуей мне помогали случайные люди. Зная, что отец Себастьян является крупнейшим специалистом по вопросам родословной острова и написал генеалогию острова Пасхи, я рассказал ему, что ищу местных жителей, происходящих от последнего длинноухого.
- Сейчас осталась лишь одна семья, восходящая по прямой линии к Оророина,- сказал отец Себастьян.- Это семья, избравшая себе в прошлом столетии, когда было введено христианство, родовое имя Адам, или Атан, как его выговаривают местные жители. Старшего из братьев Атан ты ведь знаешь - это Педро Атан, староста.
- Староста!- я был удивлен и не мог сдержать улыбку.
- Да, он немного паяц, но далеко не глуп и притом добрый человек,- заверил отец Себастьян.
- Но ведь он совсем не похож на местного жителя,- сказал я.- Тонкие губы, узкий нос, светлая кожа.
Он чистокровный островитянин, а их среди местного населения осталось всего лишь восемьдесят-девяносто человек. Кроме того, он является и настоящим длинноухим по прямой отцовской линии.
Я мигом вскочил на коня и помчался по глинистому прогулку деревни к ограде, за которой в глубине сада, наполовину скрытый кустами и деревьями, стоял маленький побеленный домик.
Староста сидел и вырезал чудесный набор шахмат - фигурки изображали птице-человеков, каменных гигантов и другие известные мотивы острова Пасхи. - Это для тебя, сеньор,- сказал он, сияя от радости, и показал мне свое маленькое мастерское произведение. - Ты художник, дон Педро,- ответил я.
- Да, лучший на острове,- раздался быстрый, самоуверенный ответ. - Правда, что ты еще и длинноухий?
- Да, сеньор,- ответил он торжественно и встал по стойке "смирно", точно солдат на поверке.- Я длинноухий, настоящий длинноухий, и горжусь этим,- сказал он с пафосом, ударяя себя в грудь. - Кто сделал эти большие статуи?
- Длинноухие, сеньор,- раздался выразительный ответ. - Я слышал, некоторые жители говорят, что их сделали короткоухие? - Это наглая ложь, они пытаются присвоить себе славу моих предков. Все здесь сделали длинноухие. Разве ты не видел, сеньор, что у статуй длинные уши? Ты ведь не думаешь, что короткоухие делали изваяния длинноухих? Эти статуи воздвигнуты в память о вождях длинноухих. - Он говорил это с таким волнением, что грудь у него вздымалась, а тонкие губы дрожали.
- Я думаю, что честь создания статуй принадлежит длинноухим,- сказал я.- Теперь я хочу, чтобы мне вырубили такую же фигуру. Но работать над ней должны только длинноухие. Как ты думаешь, вы справитесь с этой задачей?
Староста стоял неподвижно, губы его дрожали, затем выпалил:
- Справимся, сеньор, справимся! Каких она должна быть размеров?
- Ну... средней величины. Метров пять-шесть...
- Тогда нужно шесть человек. Нас всего четверо братьев, но есть другие длинноухие, по материнской линии. Подойдет? - Вполне. Я поскакал к губернатору и договорился, чтобы Педро Атан был временно освобожден от исполнения своих обязанностей старосты. Он и его родные получили разрешение отправиться на Рано Рараку вытесать из камня статую.
Накануне начала работ меня попросили приготовить еду.
Статую заказал я и поэтому должен обеспечить питание - таков старый обычай.
Кончился день, наступил вечер, но никто не приходил за провизией. Лагерь засыпал. Заснули Ивонна с Анеттой в крайней палатке рядом с упавшим богатырем, потом один за другим остальные, и вскоре все палатки погрузились в темноту. Только Гонсало, Карл и я продолжали писать в палатке-столовой.
Вдруг мы услышали странное тихое пение, оно становилось все громче и громче. Звуки рождались в середине лагеря. Затем послышались ритмические удары о землю. Во всем этом было что-то совершенно незнакомое и доисторическое. Гонсало поднялся с таким видом, будто свалился с луны, Карл широко раскрыл глаза, да и сам я прислушивался как зачарованный. Я ни разу не слышал ничего подобного за все время своих блужданий по Полинезии.
Открыв застежку-"молнию", мы вышли в ночную мглу. Фотограф в пижаме тоже вышел из своей палатки. В палатках стали зажигать огни. При слабом свете, проникавшем через москитную сетку столовой, мы увидели группу сгорбившихся фигур, сидевших посреди площадки между палатками и стучавших по земле палицами, веслами и каменными топорами, украшенными затейливой художественной резьбой.
Головы всех были украшены коронами из перистых листьев, а на лицах двух малышей, сидевших с краю, были надеты бумажные маски птице-человеков с большими глазами и огромными носами. Они кланялись и кивали, пока остальные раскачивались, пели и отстукивали такт. Но еще больше, чем необычное зрелище, завораживала нас мелодия - словно привет из исчезнувшего мира. Резкий, гротескный, одиноко звучавший голос в этом мужском хоре производил неописуемо своеобразное впечатление. Когда глаза освоились с темнотой, я увидел, что голос принадлежит очень старой, худой, как щепка, женщине. Все имели сосредоточенный вид, и песня продолжала звучать, пока один из наших ребят не вышел из палатки с фонарем. Тогда хор сразу замолчал, все пробормотали "нет" и спрятали свои лица.
Когда фонарь исчез, песня возобновилась. Сначала ее затянул запевала, а затем подхватили остальные, причем старуха запела последней. Я почувствовал себя далеко-далеко: песню, похожую на эту, я слышал у индейцев пуэбло в Нью-Мексико. К тому же выводу пришли все наши археологи. Когда песня окончилась, и участники хора встали, мы увидели, что в масках птице-человеков выступали дети. Я принес блюдо сосисок, которое стюард приготовил в палатке-камбузе. Забрав блюдо с собой, островитяне окрылись в темноте.
Староста возвратился в венке из папоротника, с торжественным видом и вернул пустое блюдо. Я шутливо сделал ему комплимент за невиданное представление, но староста даже глазом не моргнул.
- Это очень старый ритуал, древняя песня каменотесов,- сказал он серьезно.- Они пели ее главному богу Атуа, чтобы была удача в той работе, которую им предстоит сделать.
В старосте чувствовалось сегодня что-то особенное, необычайными были и песня, и вся манера ее исполнения. Я чувствовал себя растерянным, сбитым с толку. Видимо, это не было спектаклем, предназначавшимся для нашего или их собственного развлечения, а настоящим древним ритуалом. Подобных церемоний я не видел в Полинезии лет двадцать, с тех пор, как расстался со старым отшельником Теи Тетуа в долине Оуиа на Фату-Хиве. Повсюду в Полинезии местные жители уже утратили старые обычаи, разве что выступают для туристов в соломенных юбках. Когда они играют и поют, то это в большей или меньшей степени привозные мелодии хулы, а если рассказывают предания, то чаще всего излагают их так, как пишут в своих книгах белые путешественники. Но эта маленькая ночная церемония предназначалась не для нас, мы были лишь случайными ее свидетелями, потому что заказали этим людям вытесать статую.
Я намеренно попытался шутить со старостой и его людьми, но он вежливо взял меня за руку и сказал, что шутки неуместны, когда речь идет о древней песне, обращенной к богу. - Наши предки не знали того, что знаем мы,- сказал он. - Они полагали, что бога зовут Атуа, а поправить их было некому. Так стоит ли порицать их за это?
Затем взрослые и дети побрели со всем своим танцевальным снаряжением по площади храма и исчезли в темноте. Они отправились в одну из пещер Хоту Матуа, где им предстояло провести ночь. На следующее утро мы поехали в карьер на Рано Рараку и нашли здесь старосту и пятерых длинноухих. Они давно уже поднялись на каменный склон карьера и собирали там старые каменные топоры, которые сотнями валялись на карнизах, в земле и на земле, напоминая гигантские конусовидные клыки. Рядом с балконом, где я ночевал, была большая плоская стена, не видимая снизу. Она была создана древними скульпторами, вырубавшими здесь статуи, и напоминала зияющий разрез в скале. Теперь мы должны были продолжить здесь работу. Старые насечки от ударов топора сохранились по всей стене, словно следы от гигантских когтей. Наши друзья с самого начала ясно представляли себе, что им надлежит делать. Они сложили старые каменные топоры вдоль скалы, где им предстояло работать, и каждый из них поставил перед собой выдолбленную тыкву, наполненную водой. Староста с вчерашним венком из листьев папоротника на голове носился вокруг и проверял, все ли готово. Затем он произвел вдоль стены ряд замеров, пользуясь для этого лишь руками и растопыренными пальцами. Потом каменным топором нанес на скале какие-то знаки. Он, несомненно, знал пропорции по собственным фигуркам из дерева. Теперь все было готово. Но вместо того, чтобы тут же начать работу, он учтиво попросил у нас извинения и исчез со своими людьми за выступом в скале.
Было очевидно, что длинноухие готовят новую церемонию, и мы с интересом ожидали, что же произойдет. Но вот они медленно, важные и степенные, возвратились назад и выстроились вдоль стены, держа наготове топоры. Ритуал, очевидно, уже совершился по ту сторону выступа. Они держали топоры, как кинжал, в кулаке, и по сигналу старосты затянули вчерашнюю песню каменотесов. Одновременно, в такт мелодии, каждый поднимал руку и ударял топором о камень. Изумительное зрелище, замечательная мелодия! Недоставало лишь характерного голоса старухи, но удары топоров, которые резонировали в горе, вполне возмещали этот пробел.
Это зрелище было так зажигательно и заразительно, что мы были буквально загипнотизированы. Певцы увлеклись работой, весело улыбались, пели и рубили, рубили и пели. Особенно увлекся долговязый старик, работавший с самого края. От избытка чувств он принялся приплясывать в такт ударам и песне: "Кнакк-кнакк, кнакк, кнакк, кнакк-кнакк-кнакк". "Гора тверда, камнем по камню, топор в руке тверже, гора поддается, кнакк-кнакк-кнакк" - эти звуки раздавались далеко по равнине. Впервые за сотни лет снова зазвучали удары топора на Рано Рараку. Песня замерла, но удары топора продолжали раздаваться размеренно и непрерывно. Шестеро длинноухих взяли топоры и занялись ремеслом, которое вынуждены были оставить их предки. После каждого удара в породе оставался небольшой след - не след, а скорее серое пятнышко, но с каждым ударом оно становилось все заметнее. Через определенные интервалы каменотесы брали тыкву и брызгали водой на скалу в том месте, где рубили. Находясь по соседству, мы слышали звон и удары, раздававшиеся в горах среди неподвижных гигантов. Так прошел первый день. Когда я лег спать, удары топора еще звенели в ушах, хотя в карьере все уже давно затихло; и во сне я по-прежнему видел коричневые мускулистые спины и острые топоры, врубающиеся в породу. Староста и его друзья, смертельно усталые, спали в пещере Хоту Матуа. Старая женщина сходила в лагерь, принесла огромное блюдо с мясом и полный мешок хлеба, масла и сахара, и длинноухие досыта наелись перед сном. В последующие два дня работа в карьере шла точно таким же образом: каменотесы рубили, и пот с них струился градом.
На третий день мы уже могли различить в скале контур гиганта. Длинноухие рубили до тех пор, пока не сделали на каменной стене вертикальные бороздки; затем они пошли поперек, срубая острые выступы между бороздками. Они рубили, брызгали водой и снова рубили, постоянно меняя топоры, острия которых быстро притуплялись.
Прежние исследователи считали, что когда топор изнашивался, его просто выкидывали. Этим они и объясняли поразительное множество каменных топоров, валявшихся повсюду в карьере. Но это предположение оказалось ошибочным. Когда топор притуплялся, староста поднимал с земли топор и ударял топором по топору. Осколки камня летели в воздух, и топор снова становился острым. Делал он это с такой же легкостью, как конторщик затачивает карандаш. Мы поняли, что большая часть всех оставшихся в карьере топоров использовалась одновременно. Каждый скульптор имел несколько топоров и пользовался ими поочередно. Над одной статуей работало немного скульпторов. Вдоль статуи средних размеров - метров пяти, то есть такой же, какую заказали мы, могло разместиться шесть человек. Одна-две сотни каменотесов могли обрабатывать большое количество фигур, и поэтому-то так много их одновременно высекалось в карьере. Над целым рядом статуй пришлось прекратить работу по чисто техническим причинам еще до того, как карьер был вообще заброшен. На одних скульпторы обнаружили в камне трещины, на других -твердые, как кремень, включения, не позволявшие обработать лицо фигуры.
Так мы познакомились с техникой изготовления скульптур. Но больше всего нас интересовало, сколько времени займет рождение гиганта. По подсчетам Рутледж, на это требовалось всего пятнадцать дней. Метро также считал, что работа с мягкой породой идет быстрее, чем предполагает большинство исследователей, но срок в пятнадцать дней казался ему чересчур коротким. Рутледж и Метро, несомненно, совершали ту же самую ошибку, что и мы и многие другие, а именно, судили о степени твердости по поверхности статуи. Чувство благоговения не позволяло нам поступить так, как поступили первые испанцы, считавшие, что статуи были сделаны из глины. Они изо всех сил ударили по фигуре киркой так, что искры полетели. В действительности фигуры высечены из очень твердого камня, разрушенного снаружи выветриванием.
После третьего дня работы темпы длинноухих снизились, Они пришли ко мне со скрюченными, разбухшими пальцами и сказали, что хотя они и привыкли целый день работать топором и зубилом, но все же они не профессиональные скульпторы м о а и, высекавшие статуи. Поэтому они не в состоянии поддерживать неделю за неделей такой же темп, как их предки.
Мы уселись поудобнее на траву, и каждый стал про себя прикидывать. Староста пришел к выводу, что завершение работы над статуей средних размеров потребует двенадцати месяцев, если две группы будут работать посменно в течение дня. Долговязый старик подсчитал, что понадобится пятнадцать месяцев. Билль исследовал породу и согласился со старостой: работа над статуей займет год, к тому же надо добавить время на ее перемещение.
Ради интереса наши скульпторы наметили фигуре пальцы и лицо и отполировали поверхность сточенной от употребления пемзой, которую древние ваятели оставили после себя в карьере.
В этот вечер я посадил на плечо маленькую Анетту и вместе с Ивонной пошел к пещере наших длинноухих скульпторов по другую сторону долины Анакены. Они увидели нас еще издалека, и, когда мы приблизились, сидели улыбаясь, занимались каждый своей работой и, ритмично раскачивая корпусом, тихо напевали песню о Хоту Матуа. Это была очень старая и хорошо известная здесь на острове Пасхи песня; мелодия ее не менее пленительна, чем у наших европейских популярных песенок. Приятно было слушать ее исполнение в деревне, но еще приятнее здесь, в пещере самого Хоту Матуа. Даже трехлетняя Анетта выучила песню по-полинезийски и принялась петь и танцевать с двумя маленькими местными гномиками из пещеры. Мы с Ивонной пригнулись, вошли в пещеру и уселись на предоставленное нам место на соломенной циновке.
Островитяне были в восторге от нашего визита. Староста сиял, как солнце, и благодарил за ту хорошую провизию, которую им ежедневно присылает наш кок, особенно за чудесные сигареты. Староста и двое других парней вытесывали похожими на крючки топориками традиционные деревянные фигурки. Один из них вставлял в причудливую голову бородатого призрака глаза из белых хрящей акулы и черного обсидиана. Старая женщина, которая прислуживала нашим каменотесам, плела шляпу, другие просто лежали, жевали соломинки и глядели в вечернее небо; черный котелок бурлил на костре около пещеры.
- Ты вроде никогда не отдыхаешь,- сказал я старосте.
- Мы, длинноухие, любим работать и всегда работаем. Да и ночью-то я сплю немного, сеньор,- ответил он.
- Добрый вечер,- раздался голос человека, которого мы вначале не заметили - он лежал на циновке из листьев папоротника в темной нише в стене.- Правда, у нас здесь уютно?
Здесь действительно было уютно, и мне понравилось, что сами они это хорошо понимали. Постепенно начало темнеть, через входное отверстие мы видели, как по небу плывет месяц. Старуха вытащила старую перевернутую жестянку с углублением в дне. В ней был бараний жир и домотканый фитиль. Эта имитация древней каменной лампы светила удивительно хорошо. Худой старик объяснил нам, что его предки никогда по ночам не пользовались светом из боязни привлечь врагов.
- И поэтому воины научились хорошо видеть в темноте,- добавил староста.- Теперь же мы настолько привыкли к фонарям, что почти слепы в темноте.
Одно воспоминание вызывало другое.
- И в те времена они никогда не спали так.- Старик лег плашмя на спину, открыл рот и, раскинув руки, захрапел, как мотоцикл.- Они спали вот так.- Он перевернулся на живот, свернулся в клубок так, что грудь его покоилась на коленях, а лоб на кулаках, макушкой ко мне. В одной руке он держал острый камень.
- Так они могли мигом вскочить и убить врага,- объяснил старик.
И чтобы проиллюстрировать, как это происходило, он вскочил и стрелой бросился на меня, издавая рев каннибала, Ивонна закричала, а в пещере раздался оглушительный хохот. Дети прибежали в испуге посмотреть, что случилось, но тут же принялись танцевать вокруг костра, а длинноухие продолжали рассказывать нам предания своих дедов.
- Наши предки ели тогда мало,- сказал старик,- и ни когда не ели ничего горячего. Они боялись растолстеть, им приходилось всегда быть готовыми к войне. Ведь это была Эпоха сбрасывания статуй, или Хуримоаи.
- Она называется так потому, что воины сбрасывали статуи,- пояснил лежащий наверху человек.
- Но с кем же воевали короткоухие? Ведь все длинноухие сгорели?- спросил я.
- Они воевали друг с другом. Тогда каждый род имел свой участок. Тот, у кого на территории была большая статуя, гордился этим; и когда они воевали между собой, то сбрасывали статуи на чужом поле, для того чтобы досадить
противнику. Мы, длинноухие, не столь воинственны, у меня есть девиз, сеньор Кон-Тики: "Не волнуйся".
Он успокаивающе положил мне руку на плечо, словно показывая, как надо усмирять вспыльчивых.
- Почему ты так уверен, что являешься длинноухим?- спросил я осторожно.
Староста поднял руку и начал перечислять по пальцам:
- Потому что мой отец Хосе Абрахан Атан был сыном Тупутахи, который был длинноухим, а тот был сыном Харе Каи Хива, являющегося сыном Аоигату, сына Ухи, сына Мотуха, сына Пеа, сына Инаки, который был сыном Оророины, единственного длинноухого.
- Всего десять поколений,- сказал я.
- Значит, одно пропущено, потому что одиннадцатое поколение - я сам,- сказал староста и принялся вновь считать по пальцам.
- Я тоже из одиннадцатого поколения,- раздался голос из ниши,- только я самый младший. Педро - старший, он знает больше всех, и поэтому он глава нашего рода.
Староста ткнул себя в лоб и с хитрой улыбкой произнес:
- У Педро есть голова на плечах. Поэтому Педро глава длинноухих и староста всего острова. Я ведь не очень стар, хотя и люблю считать себя древним старцем.
- Почему же?
- Потому что старые люди умнее, только они что-то и знают.
Я попытался расспросить, что же происходило до того, как короткоухие уничтожили длинноухих и началась Эпоха сбрасывания статуй. Но узнать ничего не удалось. Их род начинался с Оророины, и никто не знал, что было раньше. Длинноухие прибыли вместе с Хоту Матуа, когда был открыт остров. Но староста добавил, что короткоухие говорили о своем роде то же самое, точно так же, как они, пытались приписать себе славу создания статуй. Никто не помнил, прибыл ли Хоту Матуа с востока или с запада.
Лежавший наверху человек сказал, что Хоту Матуа, наверное, прибыл из Австрии. Никто его не поддержал, и он быстро отступился от своих слов и добавил, что слышал об этом на борту одного судна. Все предпочитали говорить об Эпохе сбрасывания статуй, которая была для них гораздо ближе. О старухе с корзиной, предавшей его род, староста говорил с такой злобой, что на глазах у него выступили слезы и ему пришлось проглотить подступивший к горлу комок. Эта история, несомненно, будет жить очень долго, передаваясь от отца к сыну в течение еще одиннадцати поколений, несмотря на девиз "не волнуйся".
- Среди наших предков встречались красивые люди,- сказал староста.- На этом острове было два типа людей - одни темные, другие светлые, как вы, с белой кожей и светлыми волосами. Они были белыми людьми, но все же коренными жителями острова Пасхи. В нашем роду было много белых, которых звали "охотеа", или светловолосыми. У моей матери и тетки волосы были более рыжие, чем у сеньоры Кон-Тики.
- Гораздо рыжее,- подтвердил его брат в нише.
- Весь наш род на протяжении своей истории имел много представителей такого типа. Среди нас, братьев, таких уже нет. Моя дочь, которая утонула, имела белую-белую кожу и совсем рыжие волосы; такие же волосы у моего взрослого сына Хуана. Он двенадцатый потомок Оророины.
Это была сущая правда. И у сына и у дочери старосты волосы были такого же цвета, что и каменные пукао на статуях с тонкими губами и длинными ушами, которые когда-то украшали стены острова в его вторую культурную эпоху.
Статуи низвергнуты, а ваятели сгорели на Поике, но историю их рода можно проследить вплоть до наших дней по характерному цвету волос его представителей: огромные красные пукао, рыжие волосы людей, описанных первооткрывателями и миссионерами, светлые волосы последних потомков Оророины, ближайших родственников старосты.
Мы и сами чувствовали себя чуть ли не светловолосыми длинноухими, когда выбрались из пещеры Хоту Матуа и побрели домой в окутанный мраком лагерь по другую сторону равнины. Для Анетты время было уже слишком поздним.
Несколько дней спустя мы стояли вместе со старостой и смотрели на ряд поваленных статуй на площади храма возле нашего лагеря. Билль только что сообщил из Винапу, что его землекопы из местных жителей применили какой-то новый способ, когда водружали на место огромную глыбу, выпавшую из каменной стены. Я подумал, что, может быть, тут есть какая-то связь с вековой загадкой перевозки и установки гигантских статуй. Простой метод, примененный островитянами в Винапу, последние воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Кто знает, может быть, этот прием они унаследовали от своих предков? Я вспомнил, что уже однажды спрашивал старосту, как статуи доставлялись из карьера, и получил обычный ответ: фигуры двигались сами собой. Сейчас я решил попытать счастья снова:
- Староста, ты ведь длинноухий, тебе, должно быть, известно, как устанавливали этих гигантов?
- Да, сеньор, это дело нехитрое.
- Нехитрое? Да ведь это одна из величайших загадок острова Пасхи!
- Но мне это известно, я могу поставить такого моаи.
- А кто тебя этому научил?
Староста напустил на себя важный вид и подвинулся вплотную ко мне:
- Сеньор, когда я был м.аленьким-маленьким мальчиком, мне приходилось подолгу сидеть на полу перед дедом и его старым зятем Пороту. Точно так же как сейчас учат в школе, они учили меня разным вещам. Я многое тогда узнал. Они заставляли меня повторять все снова и снова, пока я не запоминал каждое слово. Я выучил также и песни.
Староста казался столь искренним, что я почувствовал себя озадаченным. Правда, он уже показал в каменном карьере, что умеет не только языком болтать, но в то же время мы знали его как страшного фантазера.
- Если тебе известно, как устанавливались статуи, почему же ты давно не рассказал об этом тем, кто бывал здесь раньше и спрашивал об этом?- заметил я.
- Никто меня не спрашивал,- гордо ответил староста. Он явно считал, что дальнейшие пояснения излишни.
Я не поверил ему и сделал широкий жест, предложив уплатить сто долларов в тот день, когда крупнейшая в Анакене статуя будет стоять на постаменте. Я знал, что на всем острове Пасхи нет больше ни одной статуи, которая стояла бы на своем старом аху, и был уверен, что мне никогда не придется увидеть какую-либо статую стоящей, если не считать слепые фигуры, временно поставленные когда-то в глубоких ямах у подножья Рано Рараку.
- Договорились, сеньор,- староста быстро протянул мне руку.- На следующем военном судне я поеду в Чили, и тогда мне понадобятся доллары.
Я рассмеялся и пожелал ему удачи. Все же он большой чудак.
Вскоре из деревни прискакал с запиской его рыжеволосый сын. Отец просил меня поговорить с губернатором, чтобы тот разрешил ему с одиннадцатью людьми вновь перебраться в пещеру Хоту Матуа в Анакене и поднять крупнейшую статую. Я оседлал коня и поскакал к губернатору. И губернатор и отец Себастьян рассмеялись, услышав про затею старосты, и сказали, что все это, как и я сам думал, пустое хвастовство. Но староста дон Педро стоял перед нами со шляпой в руке, у него нервно дрожали губы. И я сдержал слово. Губернатор в письменном виде дал свое благословение. Отец Себастьян от души повеселился.
- Посмотрим, что из этого выйдет,- заметил он.
Скоро староста появился с двумя своими братьями и группой родственников - длинноухих по материнской линии. Стюард дал им провизию, и двенадцать человек вновь удалились в пещеру Хоту Матуа.
Перед самым заходом солнца староста пришел к нам в лагерь, вырыл между палатками глубокую круглую яму и исчез.
Когда совершенно стемнело и наступила полная тишина, как и в прошлый раз, начали раздаваться какие-то удивительные таинственные звуки и странные хлопки, которые усиливались, превратившись в громкое пронзительное пение хора во главе со старухой с надломленным голосом.
Во всем лагере зажгли свет, и палатки засветились, словно большие зеленые бумажные фонарики. Все выползли в темноту без фонарей: мы помнили, что песня исполняется только во мраке. Но это представление было совсем иным. Местные жители украсили себя листьями и ветвями, некоторые раскачивались и танцевали, топая, словно в экстазе, ногами, а старая женщина сидела с закрытыми глазами и вела весь хор своим странно звучавшим низким голосом. Младший брат старосты стоял обеими ногами в вырытой яме, в которой, как мы заметили позже, был помещен сосуд с каменной плиткой сверху. Ногами он ритмично выбивал глухой барабанный звук, который придавал зрелищу еще более мистический характер.
В слабом зеленом свете, который просачивался сквозь стенки палаток, мы едва различали собравшихся. Неожиданно из темноты выступила хрупкая фигура, и все мы широко раскрыли глаза. Это была молодая девушка, босая, с длинными развевающимися волосами, одетая в свободное светлое платье. Она порхнула в зеленый круг света, как сказочная нимфа, и начала легко, с выпрямленной спиной, не вращая бедрами и без ритма хулы, танцевать перед барабанщиком и певцами. Это было так красиво, что мы затаили дыхание; она была немного смущена и очень серьезна. Гибкая, стройная, грациозная, она словно не касалась травы босыми светлыми ногами. Кто она? Откуда? Мы думали, что давно уже познакомились со всеми красавицами на острове. Неужели длинноухие прятали эту нимфу в пещере девушек?
Наконец наши моряки пришли в себя, почувствовав, что все это не сон, и начали шептаться друг с другом, со старой Марианой и Эрорией. Мы узнали, что девушка - племянница старосты и еще так молода, что никогда прежде не ходила на праздник плясать хулу.
Тем временем захватывающие песни и танец продолжались. Три раза мы слушали и смотрели все представление, но поняли лишь припев, в котором говорилось об одном моаи, который по приказу Кон-Тики должен быть поднят на аху в Анакене. Мелодия совершенно не походила на песню каменотесов, но была столь же пленительной и ритмичной. Наконец, барабанщик выбрался из ямы, и длинноухие, шурша листьями, собрались уходить. Мы снова снабдили их продуктами. Один из наших парней спросил, не согласятся ли они спеть и станцевать какую-нибудь из обычных мелодий хулы, но они дружно отказались. Песню каменотесов еще можно спеть, объяснил нам староста, но другие к такому случаю не подходят. Исполненные две песни были серьезными, они должны принести удачу в работе. А другие песни лучше спеть как-нибудь потом, не то они оскорбят предков и удачи в работе не будет.
Мы снова прослушали песню каменотесов, после чего наши гости, шурша листьями своих нарядов, направились через площадь храма и исчезли в темноте, уводя с собой одетую в светлое нимфу.
Едва только солнце начало пробиваться через стенки палатки, я проснулся от чьих-то шагов. Это двенадцать длинноухих пришли посмотреть на крупнейшую в Анакене статую, уткнувшуюся носом в землю рядом с нашей палаткой, Это была коренастая фигура с плечами шириной почти в три метра и весом в двадцать пять - тридцать тонн, следовательно, на каждого из двенадцати длинноухих приходилось свыше двух тонн.
Неудивительно, что они стояли кольцом вокруг гиганта и почесывали затылки.
Но похоже было, что они полагались на старосту; он же ходил вокруг гиганта и сохранял поразительное спокойствие.
Первый машинист Ульсен тоже почесал себе затылок, покачал головой и рассмеялся.
- Да, если староста справится с этим дьяволом, то он чертовски силен, а!
- Ему не одолеть его ни за что на свете.
- Нет, куда там!
Во-первых, великан лежал у подножья стены и голова его находилась гораздо ниже по склону, во-вторых, постамент отстоял на расстоянии четырех метров от большой плиты, на которой первоначально возвышался гигант. Староста показал на маленькие коварные камни, которые, по его словам, были выбиты из-под плиты короткоухими, чтобы повалить статую.
Затем он начал организовывать работу с такой уверенностью и поразительным спокойствием, будто никогда ничем другим и не занимался.
Единственными их орудиями были три круглые ваги - деревянные бревна, число которых впоследствии сократилось до двух, и множество собранных вокруг валунов и камней, Остров сейчас безлесен, если не считать нескольких куп недавно посаженных эвкалиптов, но вокруг озера и кратера вулкана Рано Као всегда росли деревья. Даже первые путешественники-открыватели нашли там лес из торо миро и гибискуса, так что появление деревянных орудий было вполне понятным.
Лицо фигуры было зарыто в землю, но людям старосты удалось подвести под него концы бревен. Три-четыре человека повисли на других их концах, а староста лег плашмя на живот и стал засовывать под голову фигуры маленькие камешки. Когда одиннадцать парней с силой нажимали на концы бревен, нам казалось, что фигура немного дрожит или чуть-чуть двигается, но вообще-то ничего как будто не менялось, только камешки, которые выбирал, лежа на животе, староста, становились все крупнее.
Когда наступил вечер, голова великана приподнялась над землей на целый метр, а образовавшееся пространство было плотно набито камнями.
На следующий день одна из ваг была признана лишней, и на каждую из двух оставшихся теперь приходилось по пяти человек. Староста поручил укладку камней под статую младшему брату, а сам стал на стену храма, вытянул руки, как дирижер оркестра, и короткими четкими криками начал подавать команду, размахивая в такт руками.
- Этахи, эруа, этору! Раз, два, три! Раз! Два! Три! Взяли! Подсунули! Еще нажмем! Раз, два, три! Раз, два, три!
Сегодня островитяне подсунули концы обеих ваг под правый бок великана, который стал незаметно подниматься. Это были сперва миллиметры, потом дюймы, которые превратились в футы. Затем они перевели оба бревна под левый бок и повторили ту же процедуру. Эта сторона стала медленно подниматься вверх, и все время под фигуру подсовывалось множество камней. Потом работавшие вновь возвратились к правой стороне, потом опять к левой и так поочередно меняли стороны. Статуя постепенно поднималась, лежа уже горизонтально на все выраставшей горке камней.
На девятый день работы гигант лежал на животе на верхушке тщательно выложенной башни, высота которой достигала трех с половиной метров от земли. Было страшно смотреть, как гигант весом около тридцати тонн вытянулся на высоте почти в человеческий рост над нашими головами. Десять парней не доставали больше до ваг. Они повисали, качаясь на привязанных к концу бревен веревках. А гигант еще не начал подниматься, и не было видно ни малейшего кусочка его "фасада", он лежал, растянувшись, упираясь всем своим туловищем в плотную каменную башню.
Работа становилась опасной для жизни. Анетте больше не разрешалось подъезжать к статуе с детской коляской, наполненной маленькими камнями для старосты. Теперь только рослые, сильные парни, покачиваясь, подходили босиком, как неандертальцы, с тяжелыми каменными глыбами в руках. Староста действовал с величайшей осторожностью и проверял устойчивость каждого камня. Вес колосса был столь велик, что некоторые из камней крошились, как кусочки сахара. Один неосторожно положенный камень мог привести к катастрофе, но все было тщательно продумано, каждая небольшая деталь четко взвешена и рассчитана. У нас сердце уходило в пятки, когда мы смотрели, как парни ставили босые ноги на неровности башни и взбирались наверх с огромными каменными глыбами. Но каждый из них был начеку, а староста ни на секунду не ослаблял внимания. Он держал, в руках все нити начатого дела и не произносил ни одного лишнего слова.
Таким мы его еще не видели. Раньше мы считали старосту большим чудаком и надоедливым хвастуном. Наши парни его недолюбливали за назойливость и похвальбу, за бесстыдно высокие цены, которые он заламывал за свои деревянные фигурки, хотя они, бесспорно, были лучшими на острове. Но сейчас это был спокойный, выдержанный, врожденный организатор, наделенный к тому же немалой практической смекалкой. Мы смотрели на него теперь другими глазами.
На десятый день подъем достиг кульминации. Теперь длинноухие также незаметно для глаза стали подталкивать статую основанием вперед, к постаменту, на который ее надлежало поставить.
На одиннадцатый день они начали переводить великана в стоячее положение, для чего вновь стали наращивать каменную горку, на этот раз под лицом, подбородком, грудью.
На семнадцатый день среди длинноухих появилась старая морщинистая женщина. Вместе со старостой она выложила перед статуей на огромной плите, где предстояло водрузиться гиганту, полукруг из мелких камней. Это была чистая магия. Статуя стояла теперь в опасном наклонном положении. В любой момент под действием собственного веса она могла соскользнуть вперед и упасть с отвесной стены аху к берегу. Не говоря уже о возможности соскользнуть, статуя может повалиться в любом направлении, когда ее будут наклонять с башни на постамент.
Поэтому староста обвязал вокруг лба гиганта веревку и привязал ее растяжками к кольям, вбитым в землю с четырех сторон.
И вот наступил восемнадцатый день работы. Одни начали тянуть за веревку к берегу, часть людей притормаживала за другую, обвязанную вокруг кола, вбитого посреди лагеря, третьи осторожно подталкивали фигуру бревном. Внезапно гигант начал явственно шевелиться. Прозвучала команда:
- Держи крепче! Крепче держи!
Гигант поднялся во весь свой могучий рост и начал опрокидываться, башня осталась без противовеса, камни и огромные глыбы с шумом посыпались вниз, нагромождаясь друг на друга и поднимая облако пыли. Но колосс спокойно покачался в стоячем положении и так и остался стоять - широкоплечий и прямой, глядя на лагерь и не обращая внимания на то, что декорация вокруг изменилась с тех пор, как он стоял на том же постаменте и смотрел на ту же площадь храма.
Гигант так величественно возвышался над равниной, что изменился весь пейзаж. Широкая спина походила на береговой знак, который можно было видеть далеко с моря. Теперь на месте древней обители Хоту Матуа в тени широкой фигуры гиганта мы уже не чувствовали себя дома. С любого места в лагере мы видели на близком расстоянии его огромную голову; он возвышался над крышами палаток, как старый норвежский горный тролль. Ночью, когда мы ходили по лагерю, казалось, будто огромный тролль спустился из роя звезд и собирается перешагнуть через светившиеся в темноте палатки.
Впервые за сотни лет один из гигантов острова Пасхи стоял на своем месте на вершине а х у. Приехали губернатор с семьей, священник.и монахини. Вокруг слышался топот копыт, все, кто только мог оставить деревню, прибыли в Анакену взглянуть на подвиг старосты.
Длинноухие разобрали каменную башню, и староста, скромно потупившись, купался в потоке всеобщих похвал, Он доказал, что знает ответ на одну из древнейших загадок острова Пасхи. Да неужели кто-нибудь ожидал меньшего от него, дона Педро Атана,- мудреца, старосты острова и сеньора длинноухого? Заплатите только - и он установит все имеющиеся на острове статуи на а х у, и все будет как в старые добрые времена. Заработанные на этот раз деньги он разделил со своими помощниками, но если только ему удастся поехать в Чили, когда прибудет военный корабль, он заставит раскошелиться самого президента, чтобы все статуи могли подняться. С помощью одиннадцати человек и двух бревен он поднял этого великана за восемнадцать дней. То ли еще будет, если ему дадут больше людей и больше времени!
Я отвел старосту в сторону и торжественно положил ему руки на плечи. Он стоял, как смирный школьник, и с интересом глядел на меня.
- Дон Педро, староста, может быть, теперь ты сможешь рассказать, как твои предки перевозили фигуры по острову?
- Они двигались сами, шли пешком,- быстро ответил староста.
- Чушь!- сказал я разочарованно и немного раздраженно.
- Не волнуйся. Мы должны уважать наших предков, говоривших, что они шли. Но рассказавшие мне об этом не видели этого своими собственными глазами. Кто знает, не применяли ли они миро манга эруа?
- Что это такое?
Староста нарисовал на земле у-образную фигуру с перекладинами и пояснил, что это салазки для камней, сделанные из ствола с отходящим сучком.
- Этими салазками они, во всяком случае, пользовались для перевозки крупных глыб при постройке стен,- задумчиво добавил он.- А толстые канаты они делали из прочной коры - хау-хау - такие же толстые, как у вас на судне. Я могу сделать для тебя миро манга эруа и такой канат.
В нескольких шагах от лагеря один из археологов только что откопал статую, целиком засыпанную песком и не обозначенную поэтому номером в списке отца Себастьяна. Фигура не имела глаз, значит работу над ней прекратили еще до того, как установили ее в назначенном месте. Я указал старосте на эту фигуру.
- Можешь ты с твоими людьми перетащить этого моаи через равнину?
- Нет, для этого нужна помощь и других жителей деревни, а они не захотят. Нас будет недостаточно даже вместе со всеми твоими землекопами.
Статуя была совсем не так уж велика, меньше средних размеров, и мне пришла в голову идея.
Староста помог мне купить в деревне двух огромных быков. Длинноухие зарезали их и зажарили на горячих камнях в большой земляной печи. Затем мы пригласили жителей деревни на пир. Вскоре вся равнина около палаток заполнилась гостями. Кругом паслось множество оседланных коней гнедой и вороной масти. Длинноухие осторожно раскопали песок, покрывавший печь, и все увидели дымящийся ковер из сочных банановых листьев. Несъедобный ковер из зелени свернули, показались дымящиеся, зажаренные целиком туши. Восхищенная толпа с наслаждением вдыхала запах сочнейшего в мире жаркого. Мужчины и женщины уселись группами на траве, зажав в руках огромные куски мяса, а длинноухие стали разносить горки свежеиспеченного батата, тыквы и початки кукурузы; все это испекли вместе с бычьими тушами в насыщенной паром подземной раскаленной печи. Скоро появились гитары, раздались песни и смех, и на площади храма начали плясать хулу.
Тем временем длинноухие приготовили все для перетаскивания статуи, и сто восемьдесят развеселившихся островитян со смехом и криками встали вдоль длинного каната, крепко привязанного к шее гиганта. Староста, одетый в новую белую рубашку с клетчатым галстуком, принялся с блеском руководить работой.
- Раз, два, три! Раз, два, три!
Бах! Канат лопнул, мужчины и женщины со страшным хохотом покатились друг через друга. Староста смущенно улыбнулся и приказал сложить канат вдвое. Теперь, словно освободившись, колосс заскользил по равнине так быстро, что Ласарус, помощник старосты, вскочил на его голову и, стоя на нем, как гладиатор на боевой колеснице, принялся размахивать руками. Длинные ряды островитян терпеливо тянули статую и ревели в диком восторге. Скорость была так велика, будто они тащили пустые ящики.
Через некоторое время мы остановили это шествие. Теперь мы убедились в том, что сто восемьдесят островитян, наевшись до отвала, могут тянуть по равнине статую весом в двенадцать тонн. Но, имея деревянные салазки и большее число людей, можно тащить фигуры еще больших размеров.
Наконец-то мы узнали, что с помощью воды и каменных топоров можно высекать из горной породы статуи, если иметь для этого достаточное количество времени. Мы узнали, что канаты и деревянные салазки позволяют перетаскивать гигантов с места на место, было бы только для этого достаточное количество рук; мы узнали, как гиганты могут с легкостью воздушного шара подниматься вверх и становиться на вершину стен, если только знать верный способ.
Теперь оставалась лишь одна загадка практического характера: как поднимались круглые пукао на макушку стоящих фигур? Но ответить на этот вопрос было уже нетрудно. Башня из камней, с помощью которой великан становился на ноги, поднималась, как готовые леса, до самой головы, и красный пучок волос можно было либо вкатить, либо поднять с помощью того же простого способа. Когда статуя с головным украшением стояла на своем месте на стене, все камни удалялись, и фигура оставалась в безмолвном одиночестве.
И лишь после того как исчезли все скульпторы, возникла загадка: как все это осуществлялось без железа, без кранов, без машин? Ответ был прост. На этот маленький остров прибыли люди с жаждой деятельности в крови, обладающие развитым практическим умом. В условиях мира и спокойствия, располагая неограниченным временем, они, опираясь на богатый опыт прежних поколений, создали своя вавилонские башни. В течение сотен лет жили они на самом одиноком в мире острове, не зная врагов, и единственными соседями их были рыбы и киты. Наши раскопки показали, что лишь в третью эпоху на острове Пасхи стали изготовлять наконечники для копьев и другое оружие.
Недалеко от палаток лежал гигантский цилиндр из красного камня. Много веков назад его притащили сюда с другого конца острова, где в каменном карьере из красного камня вырубали пукао. Староста предложил перекатить его на бревнах те двести метров, которые оставались до нашего лагеря, и водрузить на голову поставленного им гиганта, Но как раз в те дни, когда длинноухие ставили великана, на смену уже решенным загадкам пришла новая тайна острова.
Она вторглась в нашу работу, и красное головное украшение осталось лежать нетронутым на том месте, где оно остановилось передохнуть в последний раз перед прибытием во владения короля. Новые события теперь целиком поглотили все наши мысли.
 Вверху: гигант на киле. Судя по оставшимся в карьере незаконченным статуям, последней от скалы освобождалась спина. Каменные топоры, оставшиеся лежать на рабочем месте, свидетельствуют о том, какими примитивными орудиями рубили скульпторы твердую как кремень породу. Внизу: впервые за многие сотни лет в древнем каменном карьере вулкана вырубается статуя. На переднем плане видны, полые тыквы с водой и сваленные в кучи старые топоры - вот все, что составляло орудие каменотесов. |
 Чувствуешь себя ничтожно малым, углубляясь в землю вдоль корпуса исполина с острова Пасхи. Но каким образом не вооруженные техникой неизвестные ваятели древности перевозили и ставили этих гигантов? |
**********
[1] А. М е I г а и х. Еthnolgy of Еаster Island. Honolulu 1940, pp.72-74. (Прим. автора)[
Впервые в Интернет на "A'propos" - сентябрь, 2009 г. 
|
