Вальтер Скотт (1771-1832) - поэт и романист, основатель жанра западноевропейского исторического романа, ставшего одним из популярных жанров эпохи романтизма. Творчество Скотта отмечено зарождением реалистических тенденций и историзма в описании событий и характеров.
В 1815 г. издатель Д.Меррей, только что выпустивший новый роман Джейн Остин "Эмма", обратился к В.Скотту с просьбой написать рецензию. Статья без подписи автора была помещена в мартовском номере "Квотерли ревью" за 1816 год и явилась первой крупной критической работой о творчестве писательницы. Статья приводится по тексту: Jane Austin. The Critical Heritage, 1968.
Вальтер Скотт
Перевод: К. Атаровой ЭММА  Хотя некоторые пороки цивилизованного общества встречаются столь часто, что они едва ли осознаются как изъяны нравственного облика, склонность к ним тщательно скрывается даже теми, кто чаще всего им предается, так как ни один любитель удовольствий не согласится добровольно называть себя грубым титулом развратника или пьяницы. Можно подумать, что чтение романов попадает в разряд подобных слабостей, так как среди множества людей, не читающих почти ничего иного, трудно найти хотя бы одного человека, обладающего достаточным мужеством открыто признать, что у него есть вкус к этим легкомысленным занятиям. Таким образом, роман - это чаще всего "пища, вкушаемая в уединении" *, и не только на туалетном столике Лидии Томность можно найти "Тома Джонса" и "Перегрина Пикля", укрывшихся за сочинениями более серьезного и назидательного характера. И, однако, получилось так, что ни в каком другом виде сочинительства, включая даже поэзию, не упражняет свои силы столько разнообразных талантов. Можно, пожалуй, добавить: хотя подобные сочинения бывают украшены и возвеличены усилиями гения, всепобеждающее очарование повествования таково, что и самый худший из когда-либо написанных романов найдет своего благосклонного читателя, предпочитающего лучше зевать над ним, чем обратиться к творениям историка, моралиста или поэта. Правда, мы слышали о таком неописуемо глупом романе, владелец которого, забавляясь необычностью случая, предложил эту книгу, состоящую из двух красиво переплетенных томиков в 1/12 часть листа, любому, кто побожится, что прочитал ее от корки до корки. Но хотя предложение это было сделано пассажирам на борту судна Ост-Индской компании во время скучного и долгого путешествия, "Воспоминания священника Клегга" ** (а таково было название этого злосчастного сочинения), полностью исчерпали силы самого терпеливого и упорного любителя научных знаний на борту корабля и оказались бы прекрасным примером исключения из вышеупомянутого правила, если бы любовь к славе не подвигла боцмана, человека мощного телосложения, отважиться на попытку - и он одержал победу и завладел наградой!
Рассудительный читатель сразу поймет, ведь мы защищаем самих себя, утверждая, что все предаются этому занятию, и подготавливаем его к тому, что имеем более широкое знакомство с этим увлекательным видом литературы, совместимое с более серьезными занятиями, к которым нас принуждают обязанности; однако в действительности, когда мы представляем себе, сколько часов, омраченных усталостью и тревогами, одиночеством старости и безбрачия, даже болью и нищетой, было скрашено чтением этих легкомысленных томиков, мы не можем сурово порицать источник, облегчающий столько человеческих горестей, или считать, что этот род литературы недостоин серьезного критического анализа. Если подобные оправдания приемлемы при обсуждении плодов труда рядового романиста, то вдвойне обязанность критика отнестись с доброжелательностью и беспристрастностью к работам, которые, подобно той, что сейчас перед нами, свидетельствуют о знании человеческого сердца и об умении и решимости обратить это знание на службу чести и добродетели. Автор уже известен двумя романами, указанными на титульном листе; оба они, особенно последний, привлекли - и справедливо - гораздо большее внимание публики, чем та легковесная продукция, которая служит удовлетворению постоянного спроса на курортах и в библиотеках. Они принадлежат к тому типу литературы, которая появилась почти что на наших глазах и которая рисует характеры и ситуации, имеющие более непосредственное отношение к течению обыденной жизни, чем это было дозволено прежними правилами создания романа. При своем появлении современный роман был законным отпрыском рыцарского романа; и хотя художественные приемы и общий склад композиции были изменены в угоду современным требованиям, автор оставался связанным многими особенностями, характерными для исходного романтического стиля. Это прежде всего прослеживается в том, как развертывается повествование и какие чувства приписываются литературным персонажам. Что касается первого, то, хотя
Волшебный жезл лишился прежних чар,
А рыцари растаяли, как пар,
читатель все же ожидал погрузиться в поток приключений гораздо более интересных и необычайных, чем те, которые случаются с ним самим или с его ближайшими соседями. Герой уже больше один-на-один не обращал в бегство армии своим мечом, не рассекал надвое великанов и не завоевывал королевств. Но ему полагалось претерпевать злоключения на суше и на море, погрязать в нищете, противиться искушениям, встречать то удары судьбы, то ее ласки; и его жизнь представляла собой тревожное поле страданий и побед. Правда, немногие романисты отваживались лишить своего героя финального умиротворения и счастья, хотя, согласно общепринятой моде, он мог их достигнуть не ранее последней главы повествования, лишь миновав завершающие, самые ужасные испытания; поэтому, хотя преуспеяние занимало ничтожное место в рассказе о его жизни, мы должны были верить, когда автор расставался с героем, что оно будет долгим и ничем не омраченным. Героиня обычно была осуждена на
неменьшие тяготы и опасности. Как правило, её насильно умыкал, как сабинянку, какой-нибудь неистовый поклонник. И даже если ей удавалось избегнуть страшных бандитов в масках или коварного развратителя, если ей не заматывали насильно голову плащом, не сажали в карету с опущенными шторами и не везли неизвестно куда, то и тогда на ее долю выпадали скитания, нужда, клевета, одиночество, заточение; не раз будет она прикована к одру болезни, не раз останется без единого шиллинга, прежде чем автор соблаговолит защитить ее от преследований. Ожидалось, что читатель должен сочувствовать всем этим ужасным случайностям, так как события, столь далеко выходящие за пределы его будничного опыта, должны были сразу же возбуждать его любопытство и интерес. Но постепенно читатель осваивался в мире вымысла, и приключения, происходящие в нем, сопоставлял не с теми, что происходят в реальном мире, а лишь друг с другом. Как бы ни были велики горести героя или героини, читатель был исполнен непоколебимой веры в талант автора, который, как он вверг их в несчастья, так в свое время, когда все события, по выражению Тони Лампкина***, встанут на свои места, вызволит своих любимцев из беды. М-р Крабб прекрасно выразил и свои, и наши чувства на этот счет:
Пусть терпят те красавицы мученья, Мы знаем - недалеко избавленье, И не успеют прелести лица Поблекнуть, как воспрянут их сердца Под мирной сенью брачного венца, А за былые горести в награду Жизнь впереди сулит одни услады. Перевод Ю. Левина
Короче говоря, романист в прежние времена должен был все время топтаться между концентрическими кругами вероятности и возможности, и, поскольку ему не позволялось переступить последний, его повествование, чтобы поправить дело, почти всегда преступало границы первого. Так вот, хотя можно утверждать, что превратности человеческой жизни подчас проводят человека через столько же удивительных обстоятельств, сколько описано в самом нелепом из подобных романов, все же причины этих обстоятельств и люди, в них замешанные, меняются по мере развития судьбы искателя приключений и не способствуют созданию ловко слаженного сюжета - предмета стремлений каждого умелого романиста, - в котором все наиболее значительные действующие лица внесут каждый свою долю в действие и в подготовку драматического финала. В этом даже более, чем в разнообразных и резких поворотах фортуны, заключается неправдоподобие романа. Жизнь человека либо бьет ключом, либо застывает в неподвижности, как спокойное или даже зацветшее озеро. В последнем случае человек стареет среди своих сверстников, которых он знает с детства, получает ровно столько радостей и горестей, сколько уготовано ему его рождением, вращается в одном и том же мире, и, помимо смен времен года, на него влияют и он влияет на один и тот же круг людей, с которым он с самого начала был связан. Наоборот, жизнь человека выдающегося, искателя приключении напоминает реку, чье среднее течение значительно удалено от места ее впадения в океан, равно как и от скал и диких цветов, которые отражались в ее истоках; резкие смены времени, места, обстоятельств гонят такого человека вперед, от одной ситуации к другой, и обычно его приключения связаны друг с другом только тем, что произошли с одним и тем же лицом. Подобная история напоминает замысловатый вымышленный рассказ лишь настолько, насколько старинная драматическая хроника жизни и смерти какого-нибудь выдающегося лица, где самые разнообразные участники появляются и исчезают, словно на страницах истории, напоминает обыкновенную драму, где каждый персонаж играет отведенную ему роль и каждый момент действия ведет к общей развязке. Мы возвращаемся ко второму существенному различию между романом, каким он был раньше, и реальной жизнью, а именно к различию в изображении чувств. Романист заявлял, что он подражает природе, но это была, как говорят французы, la belle nature (Прекрасная природа (франц.). Действительно, люди изображались только в самом сентиментальном настроении, с сознанием, очищенным чувствительностью, доходящей до нелепости. В серьезных романах герой обычно В любви, как рыцарь, верен был обету. И хотя в романах более юмористического толка он получал некоторую свободу действия, то ли в соответствии с реальной жизнью, то ли позаимствованную из "безнравственной" драмы, однако высокие качества требовались даже от Перегрина Пикля и Тома Джонса; и герой, в каких бы прегрешениях он ни был повинен, был каждый раз старательно оправдан от обвинения в непостоянстве сердечном. Героиня была, конечно, еще более безукоризненна, и подарить ее привязанность кому-либо, помимо возлюбленного, которому читатель предназначил ее с первой встречи, было бы таким преступлением против чувств, на которое в прежние времена ни один мало-мальски благоразумный автор не отважился бы. Таким образом, в этом и заключаются два наиболее существенных и важных обстоятельства, отличающих прежние романы от тех, что вошли в моду сейчас, и сближающих их с рыцарскими романами. И нет сомнения, что умышленным закручиванием и распутыванием интриги, сочетанием событий, новизной и странностью поразительно непохожих на те, что происходят в повседневной жизни, писатели прежних лет развивали то естественное и сильное чувство заинтересованности, которое основывается на любопытстве; так же как чистотой, возвышенностью и романтичностью изображения чувств они ублаготворяли те лучшие склонности нашей натуры, в силу которых мы любим созерцать человеческие добродетели, даже когда заведомо неспособны им следовать. Но как бы ни были могущественны источники подобных чувств и интереса, они, как и любые другие, могут иссякнуть вследствие привычки. Подражатели, которые бросались толпами по каждой тропинке, проложенной великими художниками, вызывали у публики ощущение пресыщенности. Первый писатель нового направления возносится, как правило, на вершину славы, на высоту, которая глазам его удивленных почитателей представляется поначалу почти чудесной. Время и подражание быстро умаляют чудо, каждая очередная попытка является ступенью постепенного сближения прежде обожествляемого автора и читателя, раньше считавшего его величие недосягаемым. Тупость, посредственность или достоинства подражателей в равной степени губительны для первооткрывателя, так как показывают, как можно утрировать его недостатки или приблизиться в какой-то мере к его совершенству. Материал (а и гений, и его презренный подражатель работают с одним и тем же) тоже становится затасканным и привычным. Жизнь общества в наш цивилизованный век предоставляет мало случаев, которые можно описывать в мрачных, темных тонах, вызывающих удивление и ужас: грабители, контрабандисты, бейлифы, пещеры, темницы, сумасшедшие дома - все было испробовано, пока интерес к этому не иссяк. Таким образом, в романе, как и в любом другом сочинении, рассчитанном на вкусы публики, когда самые богатые и легко разрабатываемые залежи истощены, предприимчивый автор, если он хочет добиться успеха, должен обратиться к тем, которыми пренебрегали его предшественники как неприбыльными или которых избегали потому, что они требовали слишком большого умения и труда для извлечения из них выгоды. Соответственно за последние пятнадцать-двадцать лет возник стиль романа, отличающийся от предшествующего тем, на чем основан интерес; он не смущает нашу доверчивость и не волнует наше воображение буйным разнообразием событий или теми картинами романтических увлечений и чувствительности, которые раньше были столь же неизменной принадлежностью вымышленных характеров, сколь редко они встречаются среди тех, кто живет и умирает наяву. Эти волнующие события, в значительной степени потерявшие пикантность из-за многократного и неблагоразумного их использования, были заменены искусством воспроизведения природы, какой она встречается в обыденной жизни, и точным и потрясающим изображением - вместо роскошных сцен мира воображаемого - того, что каждый день происходит рядом с читателем. Изощряясь в решении этой задачи, автор приносит явные жертвы и сталкивается с особыми трудностями. Тот, кто рисует 1е beau ideal (Прекрасный идеал (франц.), в значительной мере избавлен, если изображаемые им сцены и чувства впечатляющи и интересны, от трудной задачи примирения их с возможностями обыденной жизни; но тот, кто рисует сцены, происходящие сплошь и рядом, подставляет свое произведение под удары критики, обширные возможности которой дает читателю его собственный житейский опыт. Сходство статуи с Геркулесом мы оставляем на совести автора; но любой может критиковать изображение, выдаваемое за портрет друга или соседа. Здесь нужно нечто большее, чем портретное сходство. Изображение должно передавать дух и характер так же, как и внешнее сходство, и, будучи лишено всего того, что, по выражению Байе ****, призвано "возвышать и удивлять", оно должно восполнять это, обнаруживая глубину знания и мастерство исполнения. Вот почему мы делаем отнюдь не малый комплимент автору "Эммы", когда говорим, что, точно описывая события и характеры, встречающиеся в жизни на каждом шагу, она создала зарисовки такой силы и оригинальности, что мы даже и не вспоминаем о волнении, вызванном рассказом о необычайных событиях или возникающем из наблюдений над умами, нравами и чувствами, далеко превосходящими наши собственные. В литературе подобного рода она стоит почти особняком, так как сцены, принадлежащие перу мисс Эджуорт *****, показывают более светскую жизнь, отмеченную более романтическими событиями и замечательной силой воплощения и проявления национального характера. Автор "Эммы" ограничивается в основном средними классами общества; те из ее персонажей, которые занимают самое высокое положение, недалеко ушли от благовоспитанных провинциальных джентльменов и леди, а те, кто обрисован с особой тщательностью и оригинальностью, стоят, пожалуй, еще ниже на общественной лестнице. Повествование во всех ее романах состоит из таких обыденных событий, какие может наблюдать почти каждый; а действующие лица ведут себя согласно принципам и побуждениям, в которых читатели узнают свои собственные, равно как и принципы и побуждения своих знакомых. Род морали, предлагаемый этими романами, также применим и к обыденной жизни, как станет ясно из короткого резюме двух первых произведений и более полного обзора того, которое в настоящее время занимает наше внимание. "Разум и чувствительность", первое из этих сочинений, представляет собой историю двух сестер. Старшая - благоразумная молодая леди, владеющая своими чувствами, - постепенно влюбляется в молодого человека с прекрасными душевными качествами и скромными дарованиями, который, к несчастью, оказывается связанным необдуманной и неудачной помолвкой. В младшей сестре преобладает влияние чувствительности и фантазии; она, как этого и следовало ожидать, тоже влюбляется, но с большим безрассудством и безудержностью. Ее возлюбленный, одаренный всеми достоинствами внешнего блеска и живости, оказывается неверен ей и женится на богатой. Интерес и достоинства этой вещи всецело связаны с поведением старшей сестры, которой приходится и переносить с твердостью свои собственные разочарования, и поддерживать сестру, которая безудержно отдается своему горю. Замужество недостойной соперницы в конце концов освобождает возлюбленного старшей от неблагоразумной помолвки, в то время как младшая, поумневшая под воздействием нравоучений, примера и жизненного опыта, дарит свою привязанность вполне уважаемому и чуть-чуть слишком серьезному поклоннику, который питал к ней безответную любовь на протяжении всех трех томов.
* * ** ..."пища, вкушаемая в уединении"... - Книга притчей Соломоновых, IX, 17.
** "Воспоминания священника Клегга" (1736) - сочинение пресвитерианского богослова Джеймса Клегга (1679-1755), написанное в духе протестантских проповедей.
*** Тони Лампкин - персонаж комедии Голдсмита "Ночь ошибок" (1773).
**** Байе - персонаж из фарса У.Бекингема "Репетиция" (1672), в образе которого был высмеян поэт-лауреат Джон Драйден.
***** Эджуорт,, Мария (1767-1849) - ирландская писательница, автор печатавшихся в 1809-1812 гг. "Повестей из светской жизни", а также педагогических трудов.
|
