Элизабет Гаскелл Пер. с англ. Валентина Григорьева
Редактор: Елена Первушина Жены и дочери
Часть I Глава XIII
Новые друзья Молли Гибсон
Время летело – уже стояла середина августа, и если в доме требовалось что-то переделать, то это надлежало закончить без промедления. На самом деле, переделки мистера Гибсона и мисс Браунинг продвигались не так быстро. Сквайр узнал, что Осборн может вернуться домой на несколько дней до отъезда за границу, и, хотя, растущая привязанность между Роджером и Молли ничуть его не беспокоила, он, тем не менее, всерьез встревожился, как бы его наследник не увлекся дочкой доктора. Он так беспокоился о том, чтобы она покинула их дом до того, как приедет Осборн, что его жена пребывала в постоянном страхе, как бы он не выказывал свое беспокойство слишком явно перед гостьей.
Каждая юная девушка лет семнадцати, которая к тому же любит задумываться, склонна сотворить божество из первого же человека, который предложит ей новую или более обширную систему обязанностей, чем та, которой она бессознательно руководствовалась до сих пор. Для Молли таким божеством стал Роджер: она прислушивалась к его мнению, к его авторитету почти во всем, хотя он дал ей только пару советов в той лаконичной манере, которая придала им силу заповедей, - твердых принципов ее поведения, показав несомненное превосходство в мудрости и знаниях высоко образованного молодого человека редкого ума перед несведущей девушкой семнадцати лет, которая одарена пониманием. И хотя их сблизили такие приятные отношения, каждый из них в качестве будущего властителя своего сердца представлял совершенно другого человека – свою возвышенную и истинную любовь. Роджер надеялся встретить знатную женщину, равную себе, свою императрицу – красивую, благоразумную, готовую дать совет – такую, как Эгерия[1]. Переменчивое девичье воображение Молли рисовало незнакомого ей Осборна то в образе трубадура, то в образе рыцаря, о котором он написал в одном из своих стихотворений, кого-то скорее похожего на Осборна, чем самого Осборна, поскольку она старалась не наделять воображаемого героя индивидуальными чертами и именем. Не так уж неразумно поступал сквайр, когда думая о ее душевном спокойствии, желал, чтобы она покинула дом до того, как вернется Осборн. И все же, когда Молли уехала из поместья, он беспрестанно скучал по ней; ему было так приятно, когда ежедневно она исполняла обязанности дочери, оживляла трапезы, на которых часто присутствовали лишь он и Роджер, своими наивными вопросами, проявляла живой интерес к их беседам и весело отвечала на его добродушное подшучивание.
Роджер тоже скучал по ней. Порой он размышлял над ее высказываниями, восхищался и наслаждался их глубокомыслием. Другой раз он чувствовал, что по-настоящему помог ей, когда она нуждалась в его помощи, заинтересовав ее книгами, в которых говорилось о более высоких материях, чем в тех романах и стихах, которые она прежде постоянно читала. Он ощущал себя кем-то вроде любящего наставника, которого неожиданно лишили самого многообещающего ученика. Он спрашивал себя, как она обходится без него; ставят ли ее в тупик или приводят в уныние книги, которые он дал ей почитать; как она ладит со своей мачехой? Молли занимала его мысли первые несколько дней после того, как покинула поместье. Миссис Хэмли сожалела о ее отъезде намного сильнее, чем мужчины. Она отвела ей место дочери в своем сердце, а теперь скучала по милой женской болтовне, по шутливым ласкам, непрестанному вниманию, нуждалась в сочувствии к своим горестям, которое Молли так открыто выказывала время от времени – все это заставило мягкосердечную миссис Хэмли полюбить ее.
Молли также остро ощущала перемену обстановки и винила себя за то, что до сих пор сильно переживает. Но с присущим ей чувством утонченности она не могла не оценить уклад жизни в Поместье. Старые добрые друзья мисс Браунинг баловали и ласкали Молли так часто, что она начала стыдиться их грубой и громкой манеры говорить, их провинциального произношения, отсутствия в них интереса к важным вещам и их жадного любопытства до подробностей чужой жизни. Они расспрашивали ее о будущей мачехе, а она затруднялась им ответить – преданность отцу не позволяла ей отвечать откровенно и правдиво. Ей больше нравилось, когда они начинали расспрашивать обо всем, что происходило в Поместье. Она была счастлива там; она любила всех обитателей, до самой последней собаки, так сильно, что отвечать было нетрудно – она была не прочь рассказать им обо всем: о фасоне платья миссис Хэмли и о том, какое вино сквайр пьет за ужином. И эти рассказы помогали ей вспоминать самое счастливое время в ее жизни. Но однажды вечером, когда после чая они все сидели в маленькой гостиной наверху, наблюдая за тем, что происходит на Хай-стрит, и Молли рассуждала о разнообразных развлечениях в поместье Хэмли, в тот самый момент, когда она рассказывала о познаниях Роджера в естественных науках, о тех диковинах, которые он показал ей, ее вдруг прервала короткая реплика:
- Кажется, ты много времени проводила в обществе мистера Роджера, Молли! – заметила мисс Браунинг, намереваясь этими словами на что-то намекнуть своей сестре, а вовсе не обращаясь к Молли. Но:
Наш добротворец жив-здоров,
Собака околела.[2]
Молли прекрасно поняла выразительный тон мисс Браунинг, хотя поначалу ее озадачила причина, вызвавшая его; мисс Фиби же, напротив, была слишком поглощена вывязыванием пятки чулка, чтобы понять намеки сестры.
- Да, он был очень добр ко мне, - медленно ответила Молли, размышляя над поведением мисс Браунинг и не желая говорить больше, пока не поймет, к чему та клонит.
- Осмелюсь спросить, ты скоро снова поедешь в поместье Хэмли? Ты знаешь, он ведь не старший сын. Фиби! От твоих бесконечных «восемнадцать, девятнадцать» у меня болит голова, следи за разговором. Молли рассказывает нам, как много времени она проводила с мистером Роджером, и как он был добр к ней. Я слышала, милая, он очень красивый молодой человек. Расскажи нам о нем побольше. Вот, Фиби, слушай! Как он был добр к тебе, Молли?
- О, он подсказал мне, какие книги читать; а однажды он заставил меня посчитать, сколько пчел я увидела…
- Пчел, дитя?! Что ты имеешь в виду? Должно быть, вы с ним сошли с ума!
- Вовсе нет. В Англии живут двести видов пчел, а он хотел, чтобы я заметила разницу между ними и мухами. Мисс Браунинг, я же вижу, что вы вообразили, - сказала Молли, красная, как рак, - но вы ошибаетесь. Это заблуждение. Я больше не скажу ни слова о мистере Роджере или о Хэмли, если вам в голову приходят такие глупые мысли.
- Скажите, пожалуйста! Эта молодая леди поучает старших! Глупые мысли, как бы не так! Кажется, они у тебя в голове. Позволь мне сказать тебе, Молли, ты слишком молода, чтобы задумываться о поклонниках.
Молли пару раз назвали дерзкой и грубой, и, конечно, небольшая дерзость вырвалась наружу.
- Я не уточнила, что это за «глупые мысли», мисс Браунинг, правда, мисс Фиби? Разве вы не видите, дорогая мисс Фиби, что это ее собственное толкование, и согласно ее фантазии возник этот глупый разговор о поклонниках?
Молли пылала от негодования, но она молила о справедливости не того человека. Мисс Фиби попыталась примирить их подобно слабоумному человеку, который закроет неприятного вида рану вместо того, чтобы лечить ее.
- Я ничего об этом не знаю, моя дорогая. Мне кажется, то, что сказала Салли, было очень верно… очень верно, в самом деле. И я думаю, милая, ты не поняла ее, или, возможно, она не поняла тебя, или я, возможно, не поняла вас обеих. Поэтому нам лучше больше не говорить об этом. Сестра, какую цену, ты говорила, собираешься заплатить за драгет в гостиную мистера Гибсона?
Мисс Браунинг с Молли так и просидели до вечера – обе были недовольны и сердиты. Они пожелали друг другу доброй ночи и распрощались очень холодно. Молли поднялась в свою маленькую спальню, чистую и аккуратную, где полог на кровати, оконные занавески и стеганое покрывало были сделаны из тонкого и изящного лоскутного шитья. Покрытый черным лаком туалетный столик был заполнен маленькими коробочками, к нему крепилось небольшое зеркало, которое так искажало лицо, что в него глупо было смотреть. Эта комната казалась девочке самым изящным и роскошным местом на свете по сравнению с ее собственной пустой и отделанной белым канифасом спальней. А теперь она спала в ней как гостья и все причудливые украшения, которые она когда-то разглядывала с большого одолжения, поскольку они были аккуратно завернуты в оберточную бумагу, были предоставлены в ее пользование. И все же, как мало она заслуживала этой радушной заботы; какой дерзкой она была; какой рассерженной была с тех пор! Она плакала слезами раскаяния и юношеского страдания, как вдруг раздался легкий стук в дверь. Молли открыла, на пороге стояла мисс Браунинг в поразительном наряде, состоящем из ночного чепца и скудного одеяния в виде цветной хлопчатобумажной кофты, накинутой поверх убогой и короткой белой нижней юбки.
- Я боялась, что ты уже спишь, дорогая, - сказала она, входя и закрывая дверь. – Но я хотела сказать тебе, что сегодня мы недопоняли друг друга. И думаю, возможно, это произошло по моей вине. Фиби не должна об этом знать, она считает меня безупречной. А раз здесь нас только двое, мы поладим лучше, чем если бы одна из нас думала, что другая не допустит промаха. Мне даже кажется, что я была немного сердита. Мы больше не будем об этом говорить, Молли; только пойдем спать друзьями, и всегда ими и останемся, дорогая, правда? Теперь поцелуй меня, не плачь, а то твои глазки опухли… и аккуратно потуши свечу.
- Я была неправа… это моя вина, - сказала Молли, целуя ее.
- Чепуха! Не возражай мне! Я говорю, что это моя вина, и больше я не хочу слышать об этом ни слова.
На следующий день Молли отправилась вместе с мисс Браунинг посмотреть на те изменения, которые производились в доме отца. На нее эти улучшения оказали тягостное впечатление. Бледно-серый цвет стен в столовой, который так хорошо сочетался с темно-красным цветом полушерстяных портьер, казавшихся тонкими, когда они были хорошо вычищены от пыли, теперь изменился на розово-оранжевый цвет очень яркого оттенка. Новые портьеры были того бледного цвета морской волны, который только входил в моду. Мисс Браунинг назвала комнату «очень яркой и прелестной», а Молли из-за возобновившейся между ними симпатии с трудом удержалась, чтобы не возразить ей. Она могла только надеяться, что коричнево-зеленый коврик смягчит яркость и прелесть. То здесь, то там стояли подмости, и отовсюду доносилось ворчание Бетти.
- Давай поднимемся и посмотрим спальню твоего отца. Он спит наверху в твоей спальне, чтобы в его комнате можно было все переделать заново.
Молли не слишком отчетливо помнила, как ее привели в эту самую комнату попрощаться с умирающей матерью. Она увидела белые простыни и среди белого муслина бледное, изнуренное и тоскливое лицо с огромными горящими глазами, в которых читалось желание еще раз коснуться маленького, нежного и теплого ребенка, но ее мать была слишком слаба, чтобы заключить дочь в объятия, уже коченея от смертного холода. Всякий раз, бывая в этой комнате после того печального дня, Молли живо представляла себе изнуренное страданиями лицо среди подушек, очертания фигуры под одеялом; и девочка не вздрагивала от подобных видений, а скорее лелеяла их, сохраняя воспоминания о материальном облике своей матери. В ее глазах стояли слезы, когда она шла за мисс Браунинг в эту комнату, чтобы увидеть ее в новом виде. Почти все в ней изменилось – местоположение кровати и цвет мебели; теперь там стоял роскошный туалетный столик с зеркалом, заменив старомодный комод и зеркало на стене, скошенной книзу. Все эти вещи прежде служили матери в ее коротком замужестве.
- Видишь ли, мы должны все содержать в порядке для леди, которая провела большую часть жизни в особняке графини, - пояснила мисс Браунинг, которая уже вполне примирилась с браком, благодаря приятной обязанности меблировать комнаты, которой ее наделили впоследствии. – Кромер, драпировщик, хотел убедить меня купить диван и письменный стол. Эти мужчины скажут, что модно все, лишь бы продать мебель. Я сказала: «Нет, нет, Кромер, в спальнях спят, а в гостиных сидят. Приберегите мебель для ее истинного назначения, а не пытайтесь ввести меня в заблуждение». Моя мать устроила бы нам хороший нагоняй, если бы застала нас в наших спальнях днем. Мы держали наши вещи для прогулки в шкафах внизу; там же было сделано очень аккуратное место для мытья рук, которые за день приходится мыть много раз. Захламлять комнату диванами и столами! Никогда не слышала ничего подобного! Кроме того, сотни фунтов надолго не хватит. Я не смогу ничего сделать в твоей комнате, Молли!
- Я вполне довольна ею, - ответила Молли. – Почти все вещи в ней принадлежали маме, когда она жила с моим двоюродным дедушкой. Мне бы не хотелось ничего там менять. Я так люблю ее.
- Ну, нам это не грозит – деньги заканчиваются. Кстати, Молли, кто должен купить тебе платье на свадьбу?
- Я не знаю, - ответила Молли. – Думаю, я буду подружкой невесты, но никто не говорил мне о платье.
- Тогда я спрошу твоего отца.
- Пожалуйста, не надо. Сейчас ему приходится тратить много денег. Кроме того, я охотнее бы не поехала на свадьбу, если бы меня попросили остаться.
- Чепуха, дорогая. Все в городе будут об этом говорить. Ты должна пойти, ради своего отца ты должна быть хорошо одета.
Но мистер Гибсон подумал о платье Молли, хотя ничего не сказал ей об этом. Он поручил будущей жене купить Молли все, что необходимо; и через некоторое время очень искусная портниха приехала из столицы графства примерить платье, которое одновременно было таким простым и элегантным, что сразу же очаровало Молли. Когда его доставили домой уже готовым, Молли сама переоделась, чтобы показать его барышням Браунинг. Взглянув на свое отражение в зеркале, она вздрогнула, заметив, как преобразилась. «Интересно, красива ли я», - думала она. – «Я почти уверена, что да… в этом платье, разумеется. Как сказала бы Бетти: «Одежда красит человека».
Когда Молли спустилась вниз в своем наряде для свадьбы, краснея от робости, и представила себя на обозрение, ее встретили возгласами восхищения.
- Право слово! Я бы тебя не узнала!
(«Во всем блеске», - подумала Молли, обуздывая свое разыгравшееся тщеславие.)
- Ты настоящая красавица… правда, сестрица? – сказала мисс Фиби. – Милая, если бы ты всегда так одевалась, ты бы выглядела намного прелестнее твоей дорогой матери, которую мы всегда считали такой привлекательной.
- Ты ни капли на нее не похожа. Ты похожа на своего отца, а белый цвет всегда оттеняет смуглую кожу.
- Разве она не красавица? – настойчиво повторяла мисс Фиби.
- Что ж, если и так, то это Бог сделал ее такой, а не она сама. Кроме того, и портниха приложила к этому руку. Какой прекрасный индийский муслин! Платье будет стоить уйму денег!
За ночь до свадьбы мистер Гибсон и Молли отправились в Эшком в желтом дилижансе, которым владел Холлингфорд. Мистер Престон, или скорее, милорд предложил им погостить в Особняке. Дом соответствовал статусу главного особняка поместья и понравился Молли с первого взгляда. Это был каменный дом со множеством фронтонов и окон со средниками, увитый виргинским плющом и поздно цветущей розой. Молли не была знакома с мистером Престоном, который стоял в дверном проеме, приветствуя ее отца. Как молодая девушка она тут же завоевала его расположение, и впервые в жизни столкнулась с поведением подобного рода – отчасти лестью, отчасти флиртом – так некоторые мужчины считают необходимым вести себя с каждой женщиной до двадцати пяти лет. Мистер Престон был очень красив и знал это. У него были светло-русые волосы и бакенбарды; бегающие, серые и красиво очерченные глаза обрамляли темные ресницы; легкость и гибкость фигуры поддерживали атлетические упражнения, в которых ему не было равных, и которые обеспечили ему допуск в более высшее общество, чем то, в которое он имел право входить. Он превосходно играл в крикет и так метко стрелял, что любая семья, желавшая, чтобы их охотничьи сумки были полны 12-го или 1-го[3], была рада заполучить его в гости. Он учил юных леди играть в бильярд в сырую погоду или всерьез увлекался игрой, когда требовалось. Он знал наизусть половину пьес для частного театра и был незаменим в организации импровизированных шарад и живых картинок. У него были личные причины флиртовать с Молли. Он так приятно проводил время с вдовой, когда она впервые приехала в Эшком, что вообразил, будто на его фоне ее менее элегантный, менее красивый и немолодой муж будет выглядеть не слишком привлекательно. Кроме того, он испытывал сильное чувство к некой даме, которая отсутствовала, и это чувство ему необходимо было скрывать. В общем, он решил, что даже будь «крошка Гибсон», как он ее назвал, менее привлекательна, он был бы обречен провести с ней последующие шестнадцать часов.
Хозяин провел гостей в обшитую деревянными панелями гостиную, где в камине пылали и потрескивали дрова, а темно-красные занавеси не впускали прохладу убывающего дня. Стол был накрыт к ужину – белоснежная скатерть, блестящее серебро, чистые, сверкающие бокалы, вино и осенние фрукты на буфете. И, тем не менее, мистер Престон продолжил извиняться перед Молли за простоту своего холостяцкого жилища, за небольшую комнату – огромную столовую экономка уже готовила для завтрашнего завтрака. Затем он позвал служанку, чтобы та показала Молли ее комнату. Ее проводили в самую уютную спальню: в камине горел огонь, на туалетном столике были зажжены свечи, темные шерстяные занавеси окружали белоснежную постель, повсюду стояли огромные китайские вазы.
- Это комната миледи Харриет, когда ее светлость приезжает в особняк с милордом графом, - пояснила служанка, высекая тысячи искр из тлеющего полена хорошо направленным ударом. – Я помогу вам раздеться, мисс? Я всегда помогаю ее светлости.
Молли, прекрасно понимая, что кроме белого муслинового платья на свадьбу и того, что было на ней надето, у нее больше ничего нет, отпустила добрую женщину и была рада остаться одна.
Уже звонили к ужину? Было почти восемь часов, и готовиться ко сну казалось более естественным занятием, чем переодеваться в этот поздний час. Единственное, что сделала Молли, это воткнула красную, дамасскую розу в пояс своего серого шерстяного платья – на туалетном столике стоял огромный букет осенних цветов. Она попробовала воткнуть еще одну темно-красную розу в свои черные волосы прямо над ухом, получилось очень мило, но слишком кокетливо, и она поставила розу обратно. Темные дубовые панели, которыми были обиты стены дома, казалось, излучали теплый свет; в комнатах было много каминов, они были в холле, и даже на лестничной площадке. Мистер Престон, должно быть, услышал шаги и, встретив ее в холле, провел в маленькую гостиную, которую с одной стороны закрывали раздвижные двери, как он объяснил, они вели в огромную гостиную. Комната, в которую вошла Молли, немного напомнила ей Хэмли – желтая сатиновая обивка семидесятилетней или столетней давности, все аккуратно сохранено и тщательно вычищено; огромные индийские шкафы, китайские кувшины, испускающие пряные ароматы; огромный, ярко горящий камин, перед которым стоял ее отец в своем утреннем костюме, серьезный и задумчивый, каким и был весь день.
- Это та самая комната, которой пользуется леди Харриет, когда приезжает сюда с отцом на день или два, - заметил мистер Престон.
Молли попыталась спасти отца, заговорив сама.
- Она часто сюда приезжает?
- Нечасто. Но думаю, ей нравится здесь бывать. Возможно, она считает, что приятно сменить обстановку после официальной жизни, которую она ведет в Тауэрсе.
- Я думаю, в этом доме очень приятно останавливаться, - сказал Молли, вспомнив какой сердечный уют пронизывал весь дом.
Но к ее смятению мистер Престон, казалось, воспринял комплимент на свой счет.
- Боюсь, подобная вам молодая девушка может ощутить все недостатки холостяцкого жилища. Я очень обязан вам, мисс Гибсон. Вообще, я провожу довольно много времени в комнате, в которой мы будем ужинать, и у меня есть что-то вроде конторы поверенного, где я храню книги, бумаги и принимаю посетителей.
Затем они приступили к ужину. Молли считала, что все блюда, поданные на стол, были бесподобны и безукоризненно приготовлены, но мистер Престон, казалось, был недоволен едой, он несколько раз извинялся перед гостями за то, что это блюдо приготовлено плохо, что тому блюду не достает особого соуса, и относил это на счет недостатков холостяцкого хозяйства, холостяцкого здесь, холостяцкого там, пока Молли не стало раздражать само это слово. Уныние, в котором ее отец пребывал до сих пор и из-за которого он оставался молчаливым, доставляло ей беспокойство. Ей хотелось скрыть состояние отца от мистера Престона, поэтому она говорила, всячески избегая выражать личное отношение, которое их хозяин приписывал всем ее словам. Она не знала, когда ей оставить мужчин, но отец подал знак, и мистер Престон проводил ее назад в желтую гостиную, многократно извинившись за то, что оставляет ее там одну. Она наслаждалась одиночеством, чувствуя, что вольна бродить и изучать все диковинки, находившиеся в комнате. Среди вещей был шкаф в стиле Людовика XV с прекрасными миниатюрами, покрытыми эмалью и встроенными в изящное деревянное изделие. Она поднесла свечу к шкафу и внимательно вглядывалась в эти лица, когда вошли ее отец и мистер Престон. Мистер Гибсон по-прежнему выглядел измученным и обеспокоенным, он подошел и похлопал дочь по спине, взглянул, что она рассматривает, а затем вернулся к молчанию и огню. Мистер Престон взял свечу из ее рук и с готовностью принялся удовлетворять ее любопытство.
- Говорят, это мадемуазель де Сент-Квентин, первая красавица при французском дворе. А это мадам Дюбарри[4]. Вы видите некое сходство мадемуазель де Сент Квентин с кем-то, кого вы знаете? – задавая ей этот вопрос, он немного понизил голос.
- Нет, - ответила Молли, снова взглянув на портрет. – Я не видела никого, кто был бы вполовину так же прекрасен.
- Но разве вы не видите сходства… особенно в глазах? – снова спросил он нетерпеливо.
Молли усердно старалась найти сходство, но снова безуспешно.
- Этот портрет мне постоянно напоминает… мисс Киркпатрик.
- Разве? – пылко спросила Молли. – О! Я так рада… я никогда ее не видела, поэтому, конечно, не могу судить о сходстве. Вы знакомы с ней, правда? Пожалуйста, расскажите мне о ней.
Мгновение он колебался, прежде чем заговорить. И слегка улыбнулся, прежде чем ответить.
- Она очень красивая, это конечно, понятно, когда я говорю, что эта миниатюра не отражает всей ее красоты.
- А кроме того? Пожалуйста, продолжайте.
- Что вы имеете ввиду, говоря «кроме того»?
- О! Я полагаю, она очень умная и воспитанная?
Молли хотела спросить совсем не это, но ей было трудно выразить неопределенную широту невысказанного интереса.
- Она умна от природы. Она богато одарена. От нее исходит такое обаяние, что кажется, будто она окружена сиянием. Вы спрашиваете меня об этом, мисс Гибсон, и я искренне отвечаю. Я бы не высказал мои восторженные похвалы другой юной леди.
- Я не понимаю, почему, - сказала Молли. – Кроме того, если вы не станете делать это вообще, я думаю, вы должны сделать это в моем случае. Вы, возможно, не знаете, но она приедет жить к нам, когда закончит школу, и мы с ней почти ровесницы, значит, мы будем как сестры.
- Она будет жить с вами? – спросил мистер Престон, для которого эти слова стали новостью. – И когда она заканчивает школу? Я думал, она будет на свадьбе, но мне сказали, она не приедет. Когда она заканчивает школу?
- Думаю, это будет на Пасху. Вы знаете, она сейчас в Булони, а это длительное путешествие, чтобы совершать его одной, к тому же папа очень хотел, чтобы она была на свадьбе.
- А ее мать помешала этому? Я понимаю.
- Нет, ее мать не причем. Это школьная директриса, она посчитала эту поездку нежелательной.
- Это почти одно и то же. Она вернется и будет жить с вами после Пасхи?
- Думаю, да. Она серьезная или веселая девушка?
- Она никогда не была серьезной, когда я видел ее. Искрящаяся, думаю, это слово подошло бы ей. Вы пишете ей? Если да, напомните ей обо мне и расскажите, как мы с вами говорили о ней… вы и я.
- Я никогда не писала ей, - ответила Молли довольно кратко.
Пришло время чаепития, а после этого они все отправились спать; Молли слышала восклицание отца у камина в его спальне, а затем ответ мистера Престона:
- Я горжусь своим проницательным стремлением обеспечить всем удобства, а также своей способностью обойтись без них, если будет нужно. У милорда дров в изобилии, и я балую себя тем, что зажигаю камин в своей спальне девять месяцев в году. И, тем не менее, я путешествовал в Исландию, не содрогаясь от холода.
[1] Эгерия – нимфа, советчица Нумы, легендарного второго короля Рима.
[2] Голдсмит Оливер «Элегия на смерть бешеной собаки» (пер. А. Парина)
[3] чтобы их охотничьи сумки были полны 12-го или 1-го – даты, когда открывался сезон охоты на ту или иную птицу. [4] Мари Жанна, графиня Дюбарри́, урождённая Бекю — официальная фаворитка французского короля Людовика XV.
апрель, 2010 г.
Copyright © 2009-2010 Все права на перевод романа
Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» принадлежат:
переводчик - Валентина Григорьева,
редактор - Елена Первушина 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено |
