О жизни и творчестве Джейн Остин

Подготовка и перевод материала - Элайза
Редактор - Romi

Начало   Пред. гл.

Летом 1788 года Остены провели каникулы в Кенте. Они отужинали в Севеноуксе у дяди Фрэнсиса, который в свои 90 все еще присматривал патриархальным оком за состояниями членов клана. На этом ужине присутствовала и Фила Уолтер, впоследствии поделившаяся своими впечатлениями в письме к Элайзе. По ее словам, семья Остенов была оживленной и веселой; все находились «в прекрасном расположении духа и были готовы составить друг о друге наиболее благоприятное впечатление». Впрочем, в том же письме Фила довольно негативно отзывается о Джейн. Для нас такой отзыв важен потому, что это первое дошедшее до нас описание Джейн, где она упоминается отдельно от остальных членов своей семьи, и мы сразу можем получить представление о неординарности ее натуры. По словам Филы, Джейн вела себя «напыщенно и манерно», выглядела «совсем даже не хорошенькой» и не женственной — вероятно, оттого, что внешне была «очень похожа на своего брата Генри». Она была «весьма чинной и натянутой» и в целом не отвечала представлениям Филы о том, какой должна быть 12-летняя девочка. Кассандра же, напротив, оказалась очень хорошенькой, благоразумной и приятной в общении. Отзывы Филы о людях далеко не всегда были благожелательными, и она сама признавала, что данное суждение было торопливым и поверхностным, однако это свидетельство позволяет предположить, что Джейн не очень-то укладывалась в рамки общепринятых представлений о девочках. Ребенок, наделенный исключительными способностями, далеко не всегда приятен в общении. Возможно, Джейн отпускала какие-нибудь шутки и колкости, которые покоробили Филу, смеялась в самый неподобающий момент, когда Фила и Кэсс вели свою «благоразумную и приятную» беседу, а возможно, взгляд ее внимательных карих глаз, останавливаясь на Филе, заставлял последнюю чувствовать себя не в своей тарелке.

Возвращаясь домой, Остены остановились отужинать с Элайзой и ее матерью на Орчард-стрит, застав их за приготовлениями к отъезду во Францию. Элайза в ответном письме Филе упоминает об этом посещении и не оспаривает ее недобрых замечаний относительно Джейн, если не считать тактичной ремарки: «Я так понимаю, что это твое первое знакомство с Кассандрой и Джейн». В то же время она не скупится на похвалы своему дяде: «Он показался мне еще более очаровательным, чем когда-либо. Какой же он замечательный и приятный человек! Я люблю его всей душой — так же, как и всю их семью». Его волосы совсем поседели, а миссис Остен потеряла несколько передних зубов, но они оставались такими же неутомимыми и энергичными, с неизменным трудолюбием справляясь с тройным грузом забот по приходу, надомной школе и ферме. У них больше не было прежних финансовых затруднений, хотя они понимали, что им придется работать до старости. Дочери еще не доросли до замужества; пока они помогали матери по дому и в саду, обшивали себя, а также шили рубашки для отца и братьев. Помимо этого, девочки занимались и традиционными занятиями, подобающими молодым образованным леди. Кассандра брала уроки рисования, а Джейн училась игре на фортепьяно у Джорджа Чарда, помощника органиста в Винчестерком соборе. Другие способности Джейн, уже отмеченные ее семьей, такие как сочинение историй и пьес, не могли быть классифицированы как подобающие занятия для молодой образованной леди, зато они развлекали в домашнем кругу.

Будущее мальчиков уже определилось; их карьеры обещали быть довольно успешными. К Рождеству Фрэнсис окончил военно-морскую школу, получив отличные рекомендации, и, ненадолго заехав домой, чтобы попрощаться, отправился в Ист-Индию на борту фрегата «Персевиренс» («Настойчивый»). Ему еще не исполнилось и пятнадцати, и только через год он достигнет звания мичмана. Фрэнсис увез с собой прекрасно составленное письмо-наставление отца относительно того, как надлежит себя вести. Ему рекомендовалось помнить о важности религии и молитвы, писать письма тем, кто способен оказать ему добрую услугу, аккуратно вести счета. Мистер Остен заверяет сына, что он может рассчитывать на регулярные весточки из дома, и напоминает:

«Твое поведение как члена общества и обращение с теми, кто тебя окружает, могут оказаться необычайно важными для благополучия в будущем и непременно пойдут на пользу твоему счастию и душевному комфорту в настоящем. Ты можешь либо вызвать отвращение и неприязнь, держась презрительно, эгоистично и недобро, либо стать объектом всеобщего уважения и привязанности благодаря своей учтивости, доброжелательности и покладистости. Мне не стоит говорить, следование какому из этих противуположных путей в наилучшей степени послужит твоим интересам».

Это достойный образчик этики, которой придерживался мистер Остен, видевший в доброжелательности и покладистости как практическую, так и моральную выгоду и поощрявший своего сына культивировать в себе командные качества, столь необходимые в условиях ограниченного общества корабля. Его младшая дочь позднее признает, что бывают обстоятельства, когда учтивость, доброжелательность и покладистость должны отойти на второй план во имя высших добродетелей, коими являются честность и чистая совесть. Но на тот момент ее куда больше увлекали описания всевозможных буйств, насилия и пороков.

Фрэнсису суждено будет вновь увидеться со своей семьей только через пять лет. Во флотской службе столь долгая разлука с домашними, даже в таком юном возрасте, была делом обычным и считалась само собой разумеющейся. В данном случае связь с семьей продолжала быть регулярной и прочной. Джейн писала свои рассказики и с гордостью надписывала их «Фрэнсису Уильяму Остену, эсквайру, мичману корабля королевского флота „Настойчивый“». Все ее ранние опусы имеют посвящения друзьям и членам семьи, присутствующим или отсутствующим, и «Джека и Алису» она посвятила Фрэнсису через год после того, как тот ушел в море. Должно быть, он от души хохотал над этой историей, действие которой происходит в тихой деревушке, а героинями являются три сестры, довольно гадкие девицы, одна из которых честолюбивая, другая — жеманная, а третья — «завистливая, язвительная и зловредная», да к тому же еще и «низенькая, толстая и уродливая». Одна девица ломает ногу, которая попадает в стальной капкан; затем соперница отравляет ее ядом, после чего последнюю вешают. Честолюбивая девица подцепляет себе старого герцога, а жеманная уезжает из страны и становится фавориткой Великого Могола. Другая деревенская семья настолько «пристрастилась к бутылке и игре в кости», что сын умирает с перепоя, а дочь затевает драку с местной вдовой, благочестивой леди Уильямс, которую, впрочем, саму после маскарада приносят домой «мертвецки пьяную». Особенно интересует юную писательницу тот эффект, который оказывает на женщин выпивка. Джейн глубокомысленно замечает, что их головы «недостаточно сильны, чтобы справиться с интоксикацией». Эта фраза подозрительно похожа на сентенцию, изреченную кем-то из старших братьев, поэтому неудивительно, что Джейн ее вычеркнула. Возможно, они с Фрэнсисом начали придумывать эту историю вместе — еще до того, как он отправился в море. Похоже, что «Джека и Алису» изначально придумали двое детей, которые с любопытством приглядывались к миру взрослых и поднимали на смех пьянство, жестокость и даже смерть. Джейн уже доводилось сталкиваться со смертью, когда она болела в школе, да и Фрэнсис, находясь вдали от дома, наверняка неоднократно видел ее. «Лучше умирать, смеясь, нежели вызывая у окружающих жалость», — словно бы говорит эта весточка от сильной духом и несентиментальной сестры к столь же сильному духом и несентиментальному брату.

Итак, Фрэнк отправился в море, Эдвард, вернувшись из большого турне, осел в Кенте, но Чарльз пока оставался дома, и Джеймс с Генри часто присоединялись к семейному кругу, поскольку семестры в Оксфорде были короткими, а Стивентон манил к себе развлечениями, например, такими, как охота и отстрел дичи. У обоих молодых людей имелись охотничьи лицензии, и дичь, которую они приносили к обеду, вероятно, была там далеко не лишней. К Рождеству 1788 года молодежь поставила два любительских спектакля — популярные фарсы «Султан» и «Светское общество под лестницей». В первом из них английская девушка, попав в гарем, разрушает всю его систему благодаря своей дерзости и отваге, а во втором слуги обезьянничают, подражая манерам и стилю общения своих хозяев. Элайза была в Париже, но в письмах ей сообщили об этих постановках, где главные женские роли в ее отсутствие достались Джейн Купер, которая в свои 17 лет уже стала настоящей красавицей, а главные мужские — Генри. Элайза поделилась этим известием с кузиной Филой, не преминув добавить: «Я слышала, что Генри стал еще выше ростом, чем раньше».

Это был последний всплеск театральной активности в пасторате, ибо внимание Джеймса теперь привлекали более амбициозные проекты. К тому времени стало ясно, что именно он в этой семье считался писателем. На его счету была серьезная поэзия, а также стихотворные прологи к пьесам. Теперь же он обратился к прозе и издательскому делу. В январе 1789 года Джеймс издает первый выпуск собственного еженедельника. В нем уже не было ничего любительского: это полноценное печатное издание, продаваемое по три пенса. Джеймс назвал его «Бездельник» (The Loiterer), и он создавался по образцу знаменитых журналов доктора Джонсона «Праздношатающийся» (The Rambler) и «Лентяй» (The Idler). Каждый выпуск состоял из одного анонимного рассказа или эссе. Авторы некоторых эссе нам известны — это Генри и Бенджамин Портал, их однокашник по Оксфорду. Большинство же очерков принадлежали перу самого Джеймса. «Бездельник» продавался не только в Оксфорде, но и в Лондоне, Бирмингеме, Бате и Рединге. Он продержался 14 месяцев и даже удостоился хвалебного отзыва — должно быть, Джеймс им очень гордился, — когда один из его очерков перепечатал «Ежегодник» (Annual Register) за 1791 год.

Очерк, напечатанный в Annual Register, представлял собой изящный скетч, написанный от лица молодого члена оксфордского колледжа, который рассуждает на тему женитьбы своих приятелей. Один из них, владелец земельных угодий, женился на дочери своего арендатора, «не обладающей иными чарами, помимо толики здоровья и свежести, и иными умениями, помимо тех, что мог предложить провинциальный пансион», чтобы обнаружить, что его cara sposa^[1], как он ее называл, превратилась в вульгарную и дорогостоящую мегеру. Его брат женился на шотландской аристократке, которая так гордилась своими знатными родственниками, что полдюжины из них привезла с собой и поселила у мужа, будучи не в силах с ними расстаться. Третий приятель, по его словам, женился куда удачнее, но когда рассказчик приезжает к нему в гости, он сквозь тонкую перегородку слышит, как жена пилит мужа за то, что тот привез друга, когда у них нечего есть, а все слуги заняты глажкой. Гостю не предлагают комнату, обитую ситцем, потому что у него грязные сапоги, — он вполне обойдется сырой мансардой без занавесок. Этого для оксфордца оказывается достаточно. Под благовидным предлогом он прерывает свой визит и возвращается в свой уютный холостяцкий уголок в колледже, с «невыразимым удовлетворением» размышляя о том, как ему благополучно удалось избежать сырой мансарды.

Привилегия писателя позволяла Джеймсу посмеиваться в своем журнале над аристократами и землевладельцами, в то время как правда заключалась в том, что сам он, молодой человек без гроша за душой и без земельных угодий, уже наверняка начинал ощущать потребность обзавестись собственным семейством. В нескольких юморесках, опубликованных в «Бездельнике», поднимались вопросы, как жениться на деньгах и как получить приличный приход; в некоторых сквозит дух легкого женоненавистничества — возможно, типичный для Оксфорда, даже в среде молодых людей, имеющих сестер. Среди исследователей творчества Джейн Остен высказывалось предположение, что именно она скрывалась под псевдонимом София Сентимент и была автором письма, опубликованного в «Бездельнике» от 28 марта 1789 года — через два месяца после выхода в свет первого выпуска. Автор письма сетует, что в журнале нет ничего подходящего для женщин, и советует издателям публиковать побольше «милых, волнующих историй» о влюбленных с «такими красивенькими именами», которые разлучаются, либо терпят крушение в море, либо стреляются на дуэлях, либо сходят с ума. Но авторство Джейн вызывает сомнение, тем более что это письмо — не столько призыв публиковать в «Бездельнике» больше рассказов для женщин, сколько издевка над «пошлыми» дамскими вкусами в литературе. Вероятно, София Сентимент была трансвеститом — маской, скрывающей либо самого Джеймса, либо Генри.

Один из лучших рассказов Джеймса описывает попытки некоего викария собрать деньги на деревенскую воскресную школу. Сэр Чарльз Куртли советует ему обратиться за помощью к епископу и предлагает подвезти до епископского дворца в своем экипаже. Богатая старая дева читает викарию лекцию о том, как опасно сеять знания и просвещение среди простого народа. Другая заявляет, что уже раздала бедным столько милостыни, что никто не вправе ожидать от нее большего. И наконец, мистер Хампфри Дискаунт, которому викарий пытается доказать, что немного денег, потраченных на сельскую школу, избавят его от бездельничающих озорных мальчишек, забирающихся к нему в сад, вместо ответа указывает из окна на два спрятанных в траве стальных капкана: «Ручаюсь, эти юные шельмецы забудут дорогу в мои владения, стоит мне переломать им пару-тройку конечностей». Стальные ловушки на людей фигурируют и в рассказах Джеймса, и в историях Джейн. Очевидно, применение капканов шокирует обоих, но если Джейн использует их в качестве шутки, то Джеймс превращает в аргумент в споре общественно-политического толка.

Если бы и остальные очерки в «Бездельнике» были столь же хороши, из него вышел бы замечательный периодический журнал, но в целом очень немногие выпуски дотягивали до этого уровня. В остальных содержатся, к примеру, эссе о различиях между англичанами и французами, полное грубоватого фарсового юмора; история о том, как дети, насмотревшись на бродячих актеров, решают сами поставить спектакль (вероятно, тут имели место аллюзии, навеянные любительскими постановками в Стивентоне); глубокомысленный опус о том, как викарии с помощью упражнений самосовершенствуются в верховой езде и стрельбе на меткость. В одном из эссе содержится описание оксфордских «типажей»: молодой человек с прилизанными волосами и большими пряжками; «ученый», обросший бородой, в несвежей рубашке; «знающий» тип и те, кто пытается «казаться более праздным, несведущим и невежественным, чем есть на самом деле». Перу Генри принадлежит веселый очерк о вечере бальных танцев в ассамблее небольшого провинциального городка. Внимание наблюдателя привлекает активно пляшущая дама, а когда она оборачивается, то он с удивлением обнаруживает, что эта леди по возрасту годится в матери любому из присутствующих в зале кавалеров. Другая пара танцующих на первый взгляд необычайно предана друг другу, тогда как на самом деле это супруги, только что договорившиеся о разводе; а рядом танцор, крайне неохотно выделывающий па, взирает на свою партнершу, словно загнанная дичь на охотника. Все эти картинки, без сомнения, списаны с натуры — с балов, которые проводились в Ассамблее Бэзингстока.

Скетчи Генри на удивление дерзки и даже нахальны. Когда он пишет о женщинах, то кажется скорее комплексующим, нежели уверенным в себе. Особенно неуклюжей выглядит его попытка комической зарисовки от лица молодого человека, которого пытается завлечь в силки брака собственная кузина. Она оголяет перед ним свою грудь и лодыжки, кладет на лицо толстый слой румян, носит накладные волосы и силком увлекает его на прогулку, где заводит речь о «Страданиях юного Вертера». И, что хуже всего, она гораздо старше своего кузена. Словесные чары Генри должны были быть значительно лучше писанины, иначе старшая кузина вряд ли сочла бы его настолько очаровательным.

Комические произведения юной Джейн уже в то время разительно отличались по уровню. И хотя первый опус, посвященный Генри, появится только через два года, он представляет собой нечто совершенно изумительное. «Замок Лесли» написан в эпистолярном жанре, и каждый адресат имеет свой индивидуальный голос. Чего стоит героиня по имени Шарлотта Латтрелл, настолько поглощенная стряпней к свадьбе своей сестры, что не в состоянии адекватно отреагировать на известие: жених упал с лошади и находится при смерти. Она может думать только о еде, которую наготовила, а ее монолог, обращенный к сестре, убитой горем, достоин лучших пассажей Диккенса. Мы смеемся, поскольку ситуация вполне узнаваема: нам не нравится, когда нас отвлекают от важных и насущных дел, даже если это трагедия, случившаяся с кем-то из близких.

«Дорогая Элоиза, — начала я, — охота тебе убиваться из-за таких пустяков. — (Чтобы ее утешить, я сделала вид, что не придаю случившемуся особого значения). — Прошу тебя, не думай о том, что произошло. Видишь, даже я ничуть не раздосадована — а ведь больше всего досталось именно мне: теперь мне не только придется съесть все, что я наготовила, но и, если только Генри поправится (на что, впрочем, надежды мало), начинать жарить и парить сызнова. Если же он умрет (что, скорее всего, и произойдет), мне так или иначе придется готовить свадебный ужин, ведь когда-нибудь ты все равно выйдешь замуж. А потому, даже если сейчас тебе тяжко думать о страданиях Генри, он, надо надеяться, скоро умрет, муки его прекратятся, и тебе полегчает — мои же невзгоды продлятся гораздо дольше, ибо, как бы много я ни ела, меньше чем за две недели очистить кладовую мне все равно не удастся».^[2]

Шарлотта — предшественница целой галереи образов многословных, недалеких и одержимых какой-либо идеей женщин, которые позднее выйдут из-под пера Джейн. В их числе и миссис Беннет, и миссис Норрис, и мисс Бейтс. Этот ранний образ не менее колоритен, чем последующие. К примеру, когда Шарлотте приходит в голову мысль посетить Лондон, она пишет об этом так: «Больше всего мне хотелось попасть в Воксхолл, чтобы увидеть собственными глазами, действительно ли там, как нигде больше, умеют тонко нарезать холодную говядину. Сказать по правде, у меня есть подозрение, что мало кто умеет резать холодную говядину так, как это делаю я. Впрочем, было бы странно, если бы после стольких усилий с моей стороны я этим искусством не овладела»^[3]. Любому писателю такие строки сделали бы честь, а для шестнадцатилетнего автора они и вовсе поразительны.

Эти ранние произведения Джейн, написанные за несколько лет, были собраны в произвольном порядке в три тетради. Неоконченный «Замок Лесли», который, судя по всему, был сочинен между январем и апрелем 1792 года, переписан во вторую из них. На титульном листе рукой Джейн выведено: «Ex dono mei Patris»^[4]. Примечательно то, что мистер Остен довольно благосклонно и сочувственно относился к дарованиям своей дочери и поощрял ее творчество. Он должен был снабжать девочек бумагой, которая в те времена стоила недешево: Джейн — для ее писанины, Кассандру — для рисования. Кассандре Джейн посвятила свою «Историю Англии» («составленную пристрастным, предубежденным и малосведущим историком») и поручила ей ее иллюстрировать. Это единственное из ее произведений, к которому сохранились современные ему иллюстрации.

«История» пестрит семейными аллюзиями. Здесь слышатся и поддразнивание отца, когда автор заявляет, что является приверженцем «римско-католической религии», и намек на отсутствующего Фрэнсиса, когда автор предрекает, что у Фрэнсиса Дрейка в скором времени появится «достойный соперник, который, пусть пока и молод, обещает со временем оправдать пылкие и оптимистические ожидания своих родственников и друзей, среди коих могу назвать очаровательную леди, которой предназначаются эти записки, и не менее очаровательную автора этих строк». Имеется и модная словесная забава — шарада на слово ковер (carpet), отсылающая к фаворитам Якова I, Карpу (Сarr) и Вилльерсу, герцогу Бэкингему: «Мой первый слог — тот, кто для короля Якова I служил моим слогом вторым^[5], а целое мы попираем ногами». Остены увлекались словесными играми, и «История» выглядит как рождественское развлечение для чтения вслух за семейным столом или у камина в гостиной. У Джейн здесь имеется и отсылка (возможно, сделанная не без подсказки родителей) на творчество Шарлотты Смит, когда-то жившей по соседству. Автор «Истории» сравнивает Эссекса, фаворита королевы Елизаветы, с романтическим Фредериком Деламером, героем одного из романов Шарлотты Смит, который погиб из-за возлюбленной на дуэли. Интерес Джейн к истории, по ее собственному признанию, больше тяготел к романтически-любовным событиям, нежели к фактам и датам; скорее всего, он определялся желанием повеселить домашних.

В конце «Истории» проставлена дата — «суббота, 26 ноября 1791 года», совсем незадолго до ее 16-го дня рождения. К тому времени «Бездельник» уже прекратил свое существование, и хотя Джеймс продолжал сочинять стихи для собственного удовольствия, да и миссис Остен по-прежнему могла написать стишок на случай, глава семьи, похоже, уже признавал за Джейн право считаться писателем, подающим большие надежды. На обложке третьей тетрадки мистер Остен пишет весьма благожелательной отзыв: «Порождения фантазии некоей весьма юной леди, являющие собой истории, написанные в совершенно оригинальном стиле». Он с симпатией относился к ее опусам и закрывал глаза на некоторые довольно скользкие пассажи. В «Замке Лесли», к примеру, имеется адюльтер с побегом, совершенный молодой матерью, которая бросает свое дитя, а позже по ходу этой истории ее муж обращается в католичество, благодаря чему ему удается получить расторжение брака, после чего оба супруга благополучно женятся во второй раз. Надо признать, достаточно рискованные шуточки для дочери священника англиканской церкви.

Очевидно, что отец предоставлял ей неограниченный доступ к своей библиотеке. Тот факт, что еще ребенком ей разрешили прочесть «Сэра Чарльза Грандисона», роман С. Ричардсона, в котором в деталях говорится и об алкоголизме матери, и об отцовской связи на стороне и дается пример того, как следует относиться к любовнице отца и незаконным сводным братьям, свидетельствует о том, что мистер Остен не слишком строго ограничивал круг ее чтения. В этом отношении, как и в спокойной реакции на ее смелые истории, он был исключительным отцом своей исключительной дочери. По свидетельству Генри, Джейн начала читать очень рано, поэтому трудно назвать возраст, «в котором достоинства и недостатки лучших эссе и романов, написанных на английском языке, не были бы ей хорошо знакомы». Это почтительное упоминание, конечно, не подразумевает, что она уже в пять лет читала Ричардсона и доктора Джонсона, но все-таки благодаря этому воспоминанию Генри у нас перед глазами ясно встает образ не по годам развитой маленькой девочки, увлеченно склонившейся над книжкой. Она была, как добавляет Генри, одарена на зависть «отличной памятью». Очевидно, что книжные полки в библиотеке отца имели немаловажное значение для развития ее таланта. Возможно, восторг и удовольствие от чтения чужих историй послужили первым импульсом к написанию собственных.

Составить полный список книг, входивших в круг ее раннего чтения, сейчас крайне сложно. Начать с того, что 500 томов из библиотеки мистера Остена были распроданы; к тому же необходимо учитывать, что в 1817 году Генри старался в первую очередь подчеркнуть благочестие и респектабельность своей покойной сестры, поэтому не особо распространялся об эклектичности ее вкусов. В своей биографической заметке он упоминает, что ее любимыми «моралистами» были Джонсон и Каупер и что она предпочитала Ричардсона Филдингу. «Ей претило все грубое», — добавляет он. Возможно, претило, но все же сначала она это прочитывала, и даже не без некоторого удовольствия. Она никогда не была чопорной и чрезмерно строгой, и мы знаем, что Филдинг ей тоже нравился, и, как это явствует из ее писем, не только его фарс «Трагическая история Мальчика-с-пальчик», но и «История Тома Джонса, найденыша». Она была знакома с романами Лоренса Стерна — и с «Жизнью и мнениями Тристрама Шенди», и с «Сентиментальным путешествием по Франции и Италии» — книгами, о которых Генри также предпочел не упоминать. Он ни словом не обмолвился и о женщинах-драматургах и романистках, таких как Шарлотта Смит, Фанни Берни, Шарлотта Леннокс, Мария Эджуорт и Ханна Коули, которые, безусловно, оказали на нее определенное влияние. Ну и, наконец, в кругу семьи читались, обсуждались и даже ставились пьесы, но и об этом Генри, возможно, счел не совсем уместным вспоминать. Он ни слова не говорит о Шекспире, хотя, по словам Генри Крофорда («Мэнсфилд-парк»), «для англичанина он — неотъемлемая часть души». Эдмунд Бертрам соглашается с ним в этом: «Все мы, без сомнения, в какой-то мере знакомы с Шекспиром с малых лет… все мы говорим его словами, повторяем его сравнения, пользуемся его описаниями». Не будет преувеличением предположить, что Эдмунд здесь выражает и точку зрения семейства Остен не в меньшей степени, чем семейства Бертрам; Кэтрин Морланд воспитывалась на Шекспире, а Дэшвуды читают «Гамлета» вместе с Уиллоуби. Хотя верно и то, что в письмах Джейн сохранилось лишь три беглых упоминания о произведениях Шекспира.

В случае с Джонсоном проследить прямое влияние куда проще. Мы знаем, что Джейн читала его философскую повесть «Расселас, принц абиссинский», как и его очерки и эссе в журналах «Праздношатающийся» (Rambler) и «Лентяй» (Idler). Позднее в своих письмах она называла его «мой дорогой доктор Джонсон». Джейн была знакома с его биографией, написанной Джеймсом Босуэллом. В ее прозе в равной степени отчетливо проступают и характерный строй джонсоновской фразы, и многие высказываемые им взгляды и идеи. Вполне в джонсоновском стиле, серьезном и в то же время остроумно-насмешливом, звучит, к примеру, знаменитое предложение, открывающее «Гордость и предубеждение». Зачином «Это общеизвестная истина, что…» вполне мог бы начинаться один из очерков в «Праздношатающемся».

И все же, заглядывая через плечо юной Джейн Остен в те книги, которые, как нам точно известно, она читала, мы не можем не признать, что она с самого начала была оригинальной. Она брала у других то, что ей нравилось, то, что считала полезным для себя, но в то же время ее собственный голос и воображение оставались свободными от чужого влияния. Нет ни одного раннего произведения Остен, которое было бы написано в подражание Ричардсону, или же Фанни Берни, или Шарлотте Смит, с героинями, отличавшимися непоколебимой святостью, и героями, умудрявшимися проявлять нерешительность на протяжении пяти томов. В подростковом возрасте она с увлечением зачитывалась Шарлоттой Смит, этой Дафной Дюморье 80—90-х годов XVIII века, вполне читабельной и по сей день, с ее волнующими воображение героями, живописными ландшафтами (действие ее романов разворачивается то на фоне валлийских предгорий, то в Швейцарии, то в Америке, то на юге Франции) и рыхлым, многословным повествованием: «Эммелина», «Этелинда» и «Старинная усадьба» занимают по пять томов каждое.

Остен несколько раз упоминает героев Шарлотты Смит в своих ювенилиях. Ее внимание привлекает страстный и необузданный Фредерик Деламер, о котором она вспоминает в «Истории Англии». Деламер влеком исключительно чувствами; он импульсивен в поступках, а когда встречает сопротивление, им овладевает почти безумие. Он красив мрачной красотой, аристократичен, горд и несчастен; он может вести себя возмутительно, но при этом никогда — бесчестно: похитив Эммелину и собираясь увезти ее в Шотландию, Деламер раскаивается, не доехав до Барнета. Эммелина не любит его, но ее влечет к нему и она явно им восхищается — так же, как и юная Джейн Остен. Героини Смит, слезливые невинные девицы, имеющие склонность падать то в обморок, то с лошади, неизменно подвергаемые дурному обращению и пренебрежению со стороны тех, кто стоит выше их на социальной лестнице, не имеют ничего общего с героинями Остен (если не считать Фанни Прайс, их весьма отдаленной родственницы). Но любовные романы Смит все же написаны достаточно живо и хорошо; в них чувствуются искренность и талант, и можно понять, почему они нравились Остен и почему она оправдывала их многословие, замечая: «Если книга написана хорошо, я всегда нахожу ее слишком короткой».

«Слишком короткий» — определение, которое при всем желании нельзя применить к романам Сэмюэля Ричардсона. «Его совершенно невозможно читать… эта книга просто невыносима», — эту характеристику «Сэра Чарльза Грандисона» Джейн Остен в «Нортенгерском аббатстве» вкладывает в уста Изабеллы Торп, тем самым дистанцируясь от нее, поскольку у самой Джейн этот роман был в числе любимых. «Она знала произведения Ричардсона так хорошо, как не многие», — пишет ее племянник в своих «Мемуарах», отмечая, что Джейн прекрасно помнила все изложенные там события и повороты сюжета и каждый персонаж был ей знаком как близкий друг. Книга, настолько важная для Джейн Остен и настолько мало известная сейчас, стоит того, чтобы уделить ей некоторое внимание. Сюжет в ней строится вокруг двух «образцовых» героев — сэра Чарльза и красавицы Харриет Байрон. Она влюбляется в него в первом томе, после того как он героически спасает ее от похищения, в перспективе грозящего ей неминуемой потерей чести, и продолжает любить на протяжении последующих семи томов длиною в 800 000 слов, в то время как он разрывается между своим чувством к ней и обязательствами перед некоей итальянской леди, с которой связан словом и половиной своего сердца. От обязательств он в итоге освобождается, сохранив свою честь и достоинство, но с черепашьей скоростью. Этот темп предоставляет читателю возможность детально погрузиться в истории семей и друзей главных героев; они подчас столь занимательны, что можно понять, почему Джейн Остен находила удовольствие в том, чтобы «жить» в этом романе, словно в большом доме с множеством комнат, коридоров и лестниц, и снова и снова исследовать его вдоль и поперек.

Особенно удалось Ричардсону описание сестер Грандисона, которые становятся подругами Харриет. Младшая из них — остроумная, живая и энергичная Шарлотта — наиболее интересный и ярко выписанный характер в книге. Шарлотта не считает нужным безропотно сносить общество глупцов и не выражает особого желания выходить замуж. Она рассуждает о «западне супружества» и, когда наконец неохотно соглашается принять этот статус, отвратительно ведет себя на собственной свадьбе: во время службы бормочет что-то невнятное, а после церемонии венчания не позволяет жениху сесть рядом с собой в экипаж. Шарлотта ссорится с мужем, упрекая его в том, что он нарушает ее личное пространство, и ее шуточки и поддразнивание доводят мужчину до такой ярости, что он кулаками разбивает ее клавесин. Но, тем не менее, муж горячо любит ее и, вскоре успокоившись, выражает надежду, что она никогда не утратит своего задорного нрава и впредь не перестанет его дразнить.

Главная причина необузданного и озорного нрава Шарлотты кроется в поведении ее отца, сэра Томаса Грандисона. Скверное поведение родителей и то, каким образом оно влияет на молодое поколение, — одна из центральных тем книги. После смерти леди Грандисон, когда дочери были еще подростками, отец пригласил вдову своего старого друга, некую миссис Олдхэм, им в гувернантки. Когда она становится его любовницей, девочки отказываются общаться с ней, и отец перевозит ее в другой дом, в соседнее графство (главное поместье Грандисонов располагалось в Хэмпшире, что, должно быть, забавляло Остенов). В это время Шарлотта, оставшаяся без внимания отца, заключает помолвку с армейским офицером, охотником за приданым. Миссис Олтхэм рожает сэру Грандисону двоих сыновей, но в результате он так и не женится на ней и никак не упоминает ни ее саму, ни этих детей в завещании, поэтому заботиться об этой женщине и о своих сводных братьях приходится законному сыну и наследнику Грандисона сэру Чарльзу. Он проявляет по отношению к ним доброту и благородство: любовнице отца назначает пожизненную пенсию, которая обеспечивает ей достойное существование, а братьям помогает начать самостоятельную жизнь. Параллельно развиваются похожие истории, в которых участвуют его дядя и мать наследницы, опекуном которой он является. Каждому из участников этих запутанных взаимоотношений сэр Грандисон-младший помогает стать на правильный путь, действуя с неизменной добротой, благоразумием и щедростью.

«Сэр Чарльз Грандисон» пестрит рассуждениями о месте и положении женщины в обществе, о любви, браке и эротизме. Среди персонажей даже мелькает мужеподобная мисс Барнвельт, которая признается Харриет Байрон в том, что «по меньшей мере раз двадцать, сидя с нею рядом, жалела, что не мужчина — ради нее; если бы я была мужчиною, то подхватила бы ее на руки, прижала бы к себе и убежала бы с нею вместе». Сэр Чарльз не признает любви с первого взгляда, ибо она основывается исключительно на сексуальном влечении. Такая любовь подобна «подожженному фитилю», «грубому пароксизму»; она опасна, особенно для женщин. Обсуждается также вопрос о «верности до гроба» безвозвратно утраченной любви, а «нимфы постоянства» подвергаются критике: «Должна ли женщина сидеть и бесконечно лить слезы, оставаясь до конца дней своих скорбной тенью, бесполезной для жизни и для всех родственных связей, если она, возможно, не прожила еще и трети отпущенного ей срока?». Другая дискуссия затрагивает проблемы «девушек со скудным приданым», которые находятся в «наиболее необеспеченном и беспомощном положении» по сравнению с мужчинами, «кои имеют возможность преуспеть в любой профессии, а если получится сделать состояние в торговле, могут и подняться над своей средой и достичь уважаемого положения в обществе». Все эти вопросы, похоже, очень интересовали и Остен: позже некоторые из них она поднимет в своих романах. В «Грандисоне» уважаемая пожилая леди замечает, что «женщины, обладающие большим и независимым состоянием и имеющие достаточно сердечности и ума, чтобы понимать, как им лучше всего распорядиться», могут позволить себе не выходить замуж, в то время как женщины бедные не обладают такой свободой выбора. Пожилые дамы на страницах романа Ричардсона в основном придерживаются той точки зрения, что молодым девушкам не стоит быть излишне романтичными в своих ожиданиях любви и достойного мужа. Харриет Байрон, которой в итоге удается обрести и то и другое, вопрошает: «Разве брак — не наивысшая степень дружбы, которую дано познать смертным?» Эту точку зрения будут разделять и все главные героини остеновских романов.

Но, как бы ни были важны для нее все эти моменты, наиболее полезным для Остен, как нам представляется, оказался образ Шарлотты. Эта искренняя и откровенная молодая женщина довольно часто ошибается в своих суждениях и порой ведет себя не лучшим образом, но в то же время она бесконечно очаровательна и непосредственна. Эта героиня получилась очень живой и естественной, говорит она сама за себя или предстает перед читателем в оценке других персонажей. Шарлотту Грандисон с ее преданной сестринской любовью, с ее шуточками и поддразниванием, с ее остроумием и находчивостью, с «лукавством, которое заставляло одновременно и любить ее, и опасаться», безусловно, можно считать одной из ранних вдохновительниц образа Элизабет Беннет.

В числе ее предшественниц можно назвать еще одну остроумную молодую женщину, леди Гонорию Пембертон, персонаж романа Фанни Берни «Сесилия». Она постоянно подтрунивает над Сесилией и ее начисто лишенным чувства юмора возлюбленным, причем делает это столь весело и беспощадно, что невольно жалеешь о том, что на страницах этого романа ее образу отводится так мало места. Чтение «Сесилии», объемом без малого тысячу страниц, наверняка скрашивало не один долгий зимний вечер у камина в Стивентоне, и, скорее всего, она тоже отчасти виновата в ухудшении зрения Джейн, глаза которой часто уставали и болели. Остен восхищалась комическими чудаками, созданными Берни, и ее диалогами, но большая часть уроков, которые она вынесла из этого чтения, были уроками «от противного»: видя недостатки прозы Берни, Джейн научилась быть лаконичной, заострять конфликты, разнообразить слог, избавляться от всего второстепенного и ненужного, а также предпочитать несовершенных и жизненных героинь героиням почти безупречным и ангелоподобным. Фанни Берни первым же своим романом — самым сжатым и лаконичным по сравнению с последующими — удалось убедительно продемонстрировать, что у читающей публики имеется большой интерес к социальной комедии нравов, увиденной острым и наблюдательным женским глазом. После «Эвелины» такой человек, как Джордж Остен, вполне мог счесть, что нет ровным счетом ничего неразумного и компрометирующего в том, что его дочь пытается писать художественную прозу.

Начало   Пред. глава

декабрь, 2008 г.

Copyright © 2008 Элайза, Romi

Обсудить на форуме

О жизни и творчестве Джейн Остин

Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено

В начало страницы