Жизнь в формате штрих-кода
Глава седьмая
- Ну, что, Юль, не приходил? – первым делом спросила Маша, входя в приемную. Та
только качнула отрицательно головой и сочувственно спроcила:
- Маш, давайте кофе сварю?
- Вари, Юля, вари, - махнула та рукой и отправилась к себе.
Кофе давно был выпит и повторен, нервы вибрировали от напряжения, голова
разламывалась от обилия версий и отсутствия информации, в общем утро удалось на
славу, включая еще и историю с визитом Платона, поэтому, когда в дверь
просунулась несказанно довольная ухмыляющаяся физиономия Громова, Маша
подскочила в своем кресле и смахнула на пол многострадальную, неоднократно
перебранную стопочку бумаг, которые весело разлетелись в разные стороны. Не
обращая внимания на бумажные завалы, Маша прыгнула навстречу своему шефу, а он,
уже весь протиснувшись внутрь, подхватил ее в объятия и крутанул, чудом не
шарахнув об косяк двери.
Маша сердито высвободилась от развеселого шефа, благоухающего радугой ароматов,
состоящей из коньяка, смешанного с дорогим одеколоном, и торопливо заговорила:
- Антон! Что происходит? Где Платон? Что с ним?
Антон засунул руки в карманы брюк и, продолжая улыбаться, заявил:
- Ну, вообще-то теперь с Платоном все в порядке. А откуда ты знаешь про него? По
моим сведениям он тебе ничего не говорил.
- А откуда у тебя эти сведения? – недоверчиво поинтересовалась Маша.
Антон неопределенно пожал плечами, весело разглядывая ее с ног до головы:
- Разведка донесла!
Маша дернула головой в раздражении и сердито спросила:
- Так ты будешь говорить, мсье Штирлиц, или мы так и будем препираться: откуда
ты да откуда я?!
Ее развеселый шеф радостно доскакал до кресла и картинно развалился, несколько
раз перекрестив ноги в манере Шэрон Стоун.
Маша стянула со стола тяжеленный стаканчик для ручек и, взвесив его в руке,
прицелилась в громовскую голову. Облегчение, которое принес ей радостный и
веселый вид шефа, говоривший, что все с Платоном в порядке, не случилось ничего
непоправимого, невозможного и ужасного, это облегчение было столь ощутимо, что
она уже могла позволить себе включиться в дурашливую перепалку с Громовым.
Тот в притворном испуге прикрылся обеими руками и взмолился:
- Не губи, царица, вели слово молвить. Только, - он уселся в более приличной
позе, – только скажи-ка мне, откуда все-таки сведения про Платона?
Маша грохнула стакан о стол и буркнула:
- От Юльки. Она сказала, что Платона арестовали, а я… я ничего не понимаю,
почему ты в таком случае веселишься?!
- Ах, от Юльки! Это объясняет многое! Хотя и не стоило ей на тебя это вываливать!
- Что ты несешь?! - в запальчивости выкрикнула Маша. – Я что, по-твоему, не имею
права знать, что происходит с моим … клиентом.
- Уж что-что, а право-то ты имеешь, и лево тоже, - продолжал развлекаться Антон,
потом, нацепив маску старушки-сказочницы, проскрипел. – Ну, слушай сказочку,
девица красная.
И дальше Громов поведал занимательнейшую историю захвата крутовского бизнеса. В
администрации города начальником департамента имущества и земельных отношений
последние два года работал некто Голубь. «Работал» потому, что уже как с неделю
он находился в отпуске и, как выяснилось, с последующим увольнением. Отстранили
его от занимаемой должности за махинации с льготными квартирами, которые он безо
всякого смущения пускал в продажу, а денежные средства, естественно, оседали на
его личном счете. Его доблестный отпрыск, Голубь-младший, от родного папы
постарался не отставать и, пока папуля был у власти, провернул множество
всяческих афер: обманом захватывал чужую недвижимость, земельные участки. Порой
доходило до откровенного мошенничества: к нежилому зданию подъезжал бульдозер
сравнивал строение с землей, дальше этот участок закатывался в асфальт, и – «Вас
здесь не стояло!» Попытки собственника доказать, что здание здесь было,
приостанавливались всяческими методами вплоть до угрозы физической расправы.
Но тут на пути Голубя-младшего замаячил Крутов собственной персоной – упрямый,
несгибаемый, несговорчивый. Но – владеющий очень заманчивым бизнесом.
Голубь-младший решил, что этот самый крутовский бизнес станет венцом его
проделок, после чего можно будет спокойно почить на лаврах. И все напасти
Крутова, в том числе и та автомобильная авария - это, безусловно, дело рук
Голубя-младшего и его дружков. Несколько дней назад у Платона с Голубем-младшим
вышла малопочтенная сцена с разговором на повышенных тонах, посыланием друг
друга в места, известные всем, да еще и в присутствии кучи свидетелей. А два дня
назад, в три часа утра Голубя-младшего нашли с проломленным черепом в одном из
ночных клубов.
Доблестные органы внутренних дел быстренько раскопали информацию о конфликте
между покойным Голубем и Платоном и тут же решили «пригласить господина Крутова
на беседу».
- Платон упомянул, что он в тот день отправился домой без машины, взял водителя
на работе, - хитро поглядывая на Машу, продолжал Громов. – Он, видите ли, решил
в этот романтический вечер посетить некое пафосное заведение общепита с … некоей
особой.
Маша немедленно покраснела, а Антон, будто не заметив никаких изменений в ее
внешности, продолжал:
- Он как раз поднимался в квартиру, когда ему позвонил один доброжелатель и
сообщил, что за ним уже едут, и посоветовал не доводить дело до объявления в
розыск, а позволить допросить себя. Беседа, правда, затянулась с вечера и до
утра с небольшими перерывами. А в десять я уже подъехал туда, нашел немереное
количество процессуальных нарушений, написал гору бумаг, потратил на все про все
часа четыре, и Платона освободили. Ну, а пото-ом… - он снова развеселился. –
Потом мы отправились обмывать это дело.
Маша слушала, открыв рот, эту полудетективную историю, и в голове складывались
все частички паззла. Кто бы знал, как корила она себя сейчас, что в тот вечер,
вместо того, чтобы упиваться собственными обидами и уходить с гордо поднятой
головой, она не вытрясла из Платона все причины его странного поведения. Да и
сегодня утром! Что ей стоило вцепиться в Платона всеми четырьмя конечностями и
не выпускать, пока он не расскажет все!
Она еще долго вымучивала у Громова новые и новые подробности происшествия, таким
образом старательно отводя разговор от темы, которая очень и очень – она
чувствовала это, - интересовала ее шефа, а именно: ее отношения с Платоном. Их
разговор непростительно затянулся. – до самого громовского кабинета, да и там
они на пару просидели еще довольно долго: Юля уже раз несколько заглядывала в
кабинет и делала пассы бровями и лицом. Наконец ожил телефон на столе и словно
бы дал гонг об окончании раунда переговоров.
Громов, ответив на звонок, вдруг спохватился, что через четверть час у него
встреча, сорвался с места, но, уже взявшись за ручку двери, притормозил и,
оглянувшись, погрозил Маше пальцем:
- Ох, и хитра ты, дорогуша! Ну, да ладно, я еще с тобой поговорю.
Маша отмахнулась от него и отправилась к себе.
Стоило ей прийти к себе, как в кабинет хлынули коллеги, возглавляемые Кравцовым.
Тот как присел к ее столу с блокнотом и документами, так и сидел, периодически
прерываемый другими ходоками с незначительными на его взгляд вопросами. Он даже
на обед Машу сопроводил лично, будто боясь, что она снова куда-нибудь исчезнет и
бросит его на произвол судьбы.
Всю озабоченность Платоном с Маши как ветром сдуло, ей просто некогда было
думать о своем, и эти мысли, задвинутые на задворки памяти, периодически
выпрыгивали, как дисковод из системника, и она, вздрогнув, вновь вспоминала:
Платон! - и столь же быстро отвлекалась, а мысли задвигались плавненько на свои
задворки.
Когда рабочий день прикатил к финишу, Маша поняла, как она устала, и тут же в
голове всплыло манящее изображение горячей ванны, большой кружки дымящегося
какао, толстого куска батона с бужениной, которую она непременно купит сейчас в
гастрономе. В планах же была покупка сыра «Фетаки», помидоров и кинзы. Картина
была настолько яркой, что Маша схватила сумку и рванула из кабинета. В приемной
она наткнулась на Громова, с кем-то увлеченно разговаривающего по телефону и
поймавшего ее уже на лету одной рукой. Маша попыталась вырваться, бултыхая
руками и ногами, пока мелькнувшее возле уха имя «Платон» не заставило ее
замереть и навострить уши.
- Да вот, сейчас утихомирю своего главного специалиста… МарьПетровна, конечно,
кто же еще!... Ага, на работе, дать тебе ее? … Понял-понял! …Ага, до встречи! Ну,
куда летишь? – это уже Маше. - Пошли-ка со мной.
Маша, присмирев, двинулась следом за шефом, оставив надежду удрать домой. Тот
заволок ее в кабинет, усадил в кресло и, скрестив на груди руки, нахально
потребовал:
- Ну вот, теперь ты расскажи все! А то сдается мне, я что-то порядком упустил.
Поначалу Маша сопротивлялась всеми силами, Громов не отставал. Потом она
пыталась увести разговор к природе и погоде, Громов не отставал. В конце концов
терпению ее пришел конец, увенчавшийся всеобъемлющим повествованием, правда, без
некоторых деталек, включая тот трепетный поцелуй на крутовской кухне. Но и
имевшегося было достаточно, чтобы Громов довольно зажмурился и похвалил, правда,
непонятно кого из них двоих:
- Молодец! Во! – и он показал большой палец.
Маша нахмурилась и буркнула, раздраженная тем, что из нее таки вытянули
признание:
- Ну тебя!
Не дожидаясь продолжения, она поднялась и уже у двери бросила через плечо:
- Вымогатель!
Настроение у нее неожиданно подскочило под потолок, и вдруг пришло решение ехать
к Платону и, наконец, осуществить тот самый допрос, который она так и не учинила.
Она доехала до поворота к своему дому, загорелся красный сигнал светофора, и она
вдруг заколебалась: может, не стоит ехать именно сейчас. Тут же перед глазами
замаячила буженина, и организм, будто обрадовавшись возможности не принимать
решения в данный момент времени, словно силком заставил ее поворачивать к дому.
Она поморщилась и повернула. Домой.
Нагрузившись пакетами с едой, она медленно брела к своему подъезду. А двор
вокруг нее был наполнен веселым весенним гомоном детей, резкими ударами
футбольного мяча на спортплощадке, смехом стайки девушек и молодых парней. Жизнь
била ключом, а она вдруг показалась себе страшно уставшей и далекой от всего
этого. Ноги будто отказывались нести ее, и она все пыталась докопаться до сути:
что такое с ней? Может, и вправду она слишком рано вышла на работу, может,
действительно лучше всего было бы уехать куда-нибудь за город, отлежаться,
набраться сил и здоровья, а не бежать по малейшему желанию в офис.
Она присела на лавочку у крыльца, сгрузила рядом пакеты и, устало откинув голову,
стала рассеянно разглядывать обитателей двора.
- Ой, Машенька, здравствуйте! – к ней подошла соседка с третьего этажа, не очень
молодая одинокая женщина, все и всегда про всех знавшая. – Что-то давно вас не
видно, небось уезжали куда-то отдыхать?
- Нет, Галя, я просто немного приболела.
- Ну, надо же, какая неприятность! – заохала сердобольная Галя. – Да, тут к вам
недавно какой-то мужчина приходил. Вижу, стоит, оглядывается. Я и спросила,
может, ищет кого. Ну а он и сказал: мне Машу из сорок третьей.
- Мужчина? – плечи кольнул озноб, хотя было довольно тепло, и она сильно
вздрогнула и заволновалась, после чего быстро глянула, не заметила ли ее
собеседница, как ее занимает этот неизвестный мужчина. Но Галя не обратила на ее
вздрагивания никакого внимания, ну или сделала вид, что не обратила, и
подтвердила:
- Да, Маш! Такой, знаете, здоровый, красивый, только сердитый очень. Как узнал,
что вы давно не появлялись, фыркнул так это, - Галя показала – как, - а потом
сел в машину, такая, знаете, большая, темно-серая, и укатил, даже ничего не
спросил больше. А это кто такой? – и Галя с любопытством уставилась на Машу,
ожидая истории.
Ну конечно! Всем до всего есть дело! Всем подавай историю из жизни, всех
привлекает реалити-шоу, черт возьми! Чудом она сдержалась, чтобы не выплеснуть
на ни в чем не повинную Галю свое раздражение. Да и что это опять такое с ней
творится? Истеричка какая-то! Она собрала остатки самообладания и скороговоркой
сказала:
- Да так, никто, это с работы. Ладно, Галя, я пойду, что-то устала сегодня, - и
она поднялась, собрав пакеты.
- Конечно-конечно, идите, Машенька, выздоравливайте. А то весенняя погода она
такая переменчивая, и не успеешь оглянуться…
Маша кивала несущимся вдогонку рассуждениям о вреде поздней весны для организма
человека, тяжело взбираясь по ступенькам крыльца к входной двери, и с
облегчением вздохнула, нырнув в темноватый подъезд. От ее шагов лампочки в холле
загорелись, это их ТСЖ такое ноу-хау придумало для экономии электроэнергии. Маша
не знала, насколько окупались эти затраты на датчики, но то что жизнь они
осложняли - это факт. Если жилец стоял тихо в ожидании лифта, лампочки гасли, и
человек погружался в полумрак, разогнать который можно было, либо выбив дробь
каблуками по бетонному полу, либо зааплодировав мудрым решениям руководства ТСЖ.
Маша провернула все ритуальные пляски возле лифта и добралась, наконец, до
квартиры.
Почему-то приятнейшая перспектива поедания нежно-розовой буженины с мягкой
брынзой с непременным включением в рацион терпкой кинзы и безвкусных тепличных
помидоров на деле вылилась в банальное чаепитие с ленивым жеванием не очень-то
вкусного бутерброда. Даже толстый ореховый батончик не улучшил ситуацию, и Маша
отложила его, не доев. Она убрала со стола, вымыла посуду, послонялась по
квартире из угла в угол и вдруг, приняв решение, стремительно переоделась в
джинсы, натянула куртку, кроссовки и выскочила за дверь.
Она очнулась в подъезде у Крутова, куда ее впустил выходивший жилец. Здесь на
электричестве, очевидно, не экономили: свет был ярок и нахален, он проникал во
все уголки и закоулки, не оставляя сумраку ни малейшего шанса, и Маша от этой
иллюминации вдруг заробела. Она помедлила возле открывшихся дверей лифта, лифт
тоже помедлил и, не дождавшись от нее никаких действий, двери закрыл да еще и
поехал по вызову наверх. Маша с досадой поморщилась и опять нажала на кнопку
вызова.
Через некоторое время лифт вернулся, и из разъехавшихся дверей прямо на нее
вывалилась большая компания с детьми и собаками, оттеснила ее от лифта и с шумом
протопала к выходу, а она снова осталась одна в яркоосвещенном коридоре. Лифт
стоял тихонько за закрытыми створками и ждал, когда она уже хоть на что-то
решится. Дверь на входе снова запиликала, и какой-то мужик, покосившись на нее,
прошел мимо на лестницу и, тяжело топая, стал подниматься наверх, потом
загрохотала дверь, и все стихло.
Маша вздохнула и решилась: а, будь что будет.
Ей открыли почти сразу: незнакомая дама в элегантном брючном костюме с легкой
полуулыбкой уставилась на нее и, подождав, пока Маша сделает «отомри», но так и
не дождавшись, поздоровалась:
- Здравствуйте. Вам кого?
- А Платон Андреевич…
- А, так вы к Платону? Увы, дорогая, я бы тоже хотела видеть его здесь, но у
него, к сожалению, дела. А вы заходите! Есть чудесный кофе, я только что сварила,
и, между прочим, по приготовлению кофе в этом доме, а по мнению моего покойного
мужа Андрея Петровича – и в целом мире, мне равных нет. Так что прошу за мной,
выпьем пока по чашечке.
Ступор, случившийся с Машей при виде этой элегантной дамы, никак ее не хотел
отпускать, но она таки нашла в себе силы, пролепетав:
- Пока – что?
- Пока мой сын не соизволит вспомнить о правилах гостеприимства и не вернется к
очагу. Что же это он, и не подозревает, какой его тут ждет сюрприз, не так ли?
Она все это говорила, не оглядываясь и направляясь в кухню, а Маша, как котенок
за веревочкой, покорно следовала за ней. Тут из гостиной вышел Фил и решительно
направился к Машиным ногам, которые по его мнению очень давно не протирали
кошачьим меховым бочком. Дама, услышав котовье тарахтение, оглянулась и
насмешливо заметила:
- А вы, оказывается, здесь свой человек!
- Нет, я вовсе …
- Так, а мы ведь до сих пор не представлены друг другу – решительно прервала ее
дама. – Это, наверное, у Платоши воздух здесь такой – все сразу забывают правила
хорошего тона. Итак, разрешите представиться, я – Вера Львовна, как вы, наверное,
поняли, матушка этого великовозрастного оболтуса, который забывает, что
пригласил в гости девушку.
- Нет, он не приглашал, - заспешила Маша. – Я сама!
- Ах, вот как, сама! И как же вас звать-величать?
- Мария Петровна Муромцева, - выдала Маша и даже поежилась от казенности, с
которой это прозвучало.
- А так это вы – Маша?
- Д-да, а откуда вы меня?...
- Ну, я пытаюсь по мере сил быть в курсе Платошиных дел, а, проще говоря, у нас
одна домработница.
- И она вам…, - густо краснея, пробормотала Маша, неловко засовывая руки в
карманы джинсов.
- И она – мне, – рассеянно подтвердила Вера Львовна, орудуя в шкафах и доставая
микроскопические кофейные чашечки. Видимо, любовь к гигантизму не была
унаследована Платоном от мамы.
- Я вымою руки, извините.
- Да, пожалуйста. Вы, конечно, знаете, куда идти?
Очередной намек на то, что она – свой здесь человек. Пришлось проглотить, а
также удержаться от немедленного побега прочь из этой квартиры с элегантной и
насмешливой Верой Львовной.
Вернувшись, Маша неловко втиснулась на один из кухонных стульев, и перед ней
немедленно возникла чашка кофе, от которой пахло просто одуряющее.
Отхлебнув глоток потрясающе вкусного напитка, Маша зажмурилась от удовольствия,
а когда открыла глаза, то даже вздрогнула. Ей показалось, что это уже с ней было:
она также сидела, жмурилась от восторга, а когда глаза открыла, Платон точно с
тем же выражением смотрел на нее и так же точно улыбался, как это делала сейчас
его матушка.
- Ну, как? Если вы мне скажете, что кофе не хорош, мы вряд ли с вами подружимся.
Маша улыбнулась:
- Не скажу. Кажется, вкуснее я ничего никогда не пробовала.
- Ну что же, попытка завоевать мою дружбу засчитана как удачная, - рассмеялась
Вера Львовна. – У Платоши, конечно, совсем нет нужных специй. А вот когда вы
приедете ко мне в гости, я сварю такой кофе, который вы уж точно не пробовали и
не попробуете никогда в жизни.
- А я… к вам должна приехать? – голос неожиданно охрип
Вера Львовна внимательно, даже слишком, посмотрела на Машу и, вздернув брови
совсем, как Платон, заметила:
- Ну, вы ведь только что сдали экзамен на нашу дружбу? Так что я вас приглашаю.
- Спасибо.
«Боже, где же ты, Платон?! Еще немного, и я стану членом твоей семьи, если ты
меня от этого не спасешь!» Хотя где-то в глубине души Маша должна была
признаться себе, что женщина ей очень понравилась. И, возможно, эта приязнь была
обусловлена тем, что Платон очень сильно походил на свою мать, факт оставался
фактом – Вера Львовна была… необыкновенной. «Как, впрочем, и он», вновь
подумалось ей, и в этот момент завозился ключ в дверях. В глазах Маши, видимо,
отразился испуг, потому что Вера Львовна, поднявшись, ободряюще похлопала ее по
руке и проследовала в прихожую.
Голос Платона произнес:
- Мам, привет. Кофе варила? М-м-м, обожаю твой кофе!
После чего послышался звук поцелуя, и голос Веры Львовны небрежно заметил:
- Не знаю, осталось ли что-то для тебя, по-моему, мы с Машей все выпили. Так что
надо быть дома, когда я занимаюсь кофе.
Повисла тишина, за время которой Маша проговорила про себя все известные и вновь
сочиненные молитвы и последовательно умерла три раза и снова ожила, после чего
Платон спросил напряженным голосом:
- А Маша …она была здесь?
- Она и сейчас здесь.
Маша обреченно встала и уже в дверях наткнулась на Платона, который – она видела
это по его глазам – едва сдержался, чтобы не схватить ее в охапку. Во всяком
случае, она хотела верить, что не ошиблась в его порыве.
- Маша, ты…
- Я…
- А как…
- Я не…
Они заговорили одновременно, перебивая друг друга, после чего смешались,
запнулись, и опять замолчали.
Обстановку разрядила Вера Львовна, окликнувшая сына из коридора:
- Платон, будь любезен, проводи меня.
Платон машинально кивнул, не отводя взгляда от Маши, потом в рассеянности
повернулся и пошел к входной двери. Маша тоже на автомате отправилась за ним
следом.
Вера Львовна прихорашивалась у большого, в человеческий рост зеркала, потом
взяла перчатки, зонт и сумочку и повернулась к ним:
- Ну что же, мне пора. Маша, вот мой телефон, вы мне позвоните, и мы договоримся
о встрече. Платон, береги себя и… всего хорошего.
- Мама, мы же не поговорили.
- Ничего страшного, все, что надо я о тебе узнала. Не болей и непременно позвони,
если в твоей жизни произойдут перемены.
- Мама, что ты…
- Все, я ушла!
Дверь захлопнулась, Платон, будто только того и ждал, резко повернулся к Маше и
сгреб ее в охапку. Время сгустилось, вселенная сжалась вокруг них в одну
сверкающую точку, ослепившую им глаза и выключившую разум.
- Постой, подожди… Я не успеваю за тобой, ты такой стремительный!
- Да не могу я ждать, Маш, сколько ждать-то тебя можно? Чуть не помер тут без
тебя. Слава богу, догадалась приехать.
- Ты ж сам меня прогнал!
- Да не прогонял я! Просто тебе надо было уехать домой, у меня тут… дела
образовались!
- А рассказать по-человечески ты не мог?
- Не мог. Тогда - не мог
- А сейчас?
- А сейчас – не хочу. Правда, не хочу. Впервые за долгое время наступила белая
полоса. Вдруг она будет совсем короткая, надо наслаждаться моментом.
- Оптимист, тоже мне. Ну вот что ты… делаешь?
- Я хочу тебя потрогать, можно? И погладить… вот так… Маша.
- Что?
- Ничего. Просто нравится звать тебя по имени. Ма-ша
- Ты все-таки романтик.
- Нет, просто соскучился ужасно, неимоверно. И как это ты догадалась приехать?
- Я вообще догадливая.
- Ну, не всегда.
- Да, прости, я…
- Нет, это я должен просить у тебя прощения. Черт побери, как все не вовремя
случилось!
- Что – не вовремя?
- Да вся эта петрушка с Голубями, теперь я опять в начале пути.
- Я не понимаю тебя, то есть совсем!
- Ну я ведь так долго кружил вокруг тебя, так долго завоевывал, так долго
обхаживал, и вдруг снова нагрубил, из дома выгнал, завалился к тебе пьяный как…
как сапожник какой! И то, что ты видеть меня не захотела, понятно и ежу.
- Я …растерялась просто, когда ты пришел. И еще больше, когда ушел, ну, утром.
Понимаешь, все дело в том, что я… я ужасно, стыдно боюсь тебя.
- Ну, так! Я сам себя боюсь!
- Что-о?
- Правда, Маш. Боюсь, что что-нибудь сделаю или скажу не то и не так и обижу
тебя, и мне снова придется лезть к тебе на гору, и снова сыпаться вниз.
- Я подам тебе руку.
- Точно?
- Ага, точно… Обязательно… Непре… менно…
Они долго еще не могли оторваться друг от друга. Сначала он жадно и с
наслаждением целовал ее в коридоре, так прижимая к себе, по-мужски и очень
всерьез. Уж на этот раз не она, а он набрасывался на нее, не давая ей никакого
спуску, окружая ее со всех сторон, не выпуская ни на секунду из этого
глобального окружения. Потом, очнувшись, они перебрались в гостиную и снова
целовались, как сумасшедшие, перемежая поцелуи какой-то болтовней. Хотя
вспомнить, что они там говорили друг другу, Маша впоследствии никак не могла.
И вдруг оказалось, что в окна уже ввалился вечер с его сумерками, фонарями и
теми же самыми гвоздями звезд, что когда-то кружились над ней в завораживающем
танце. Когда-то? Ей казалось, что уже целая жизнь прошла за эти два дня, столько
всего случилось и с ней и с ним. С ними обоими, в общем. И вот сейчас они вдвоем
– оба – сидят рядышком на безразмерном диване для великанов, и он так прижимает
ее к себе, словно боится потерять, она чувствует его запах, ощущает, как
двигаются его мускулы под рубашкой, как снова бахает сердце, и как от этих
баханий и ее сердечко приходит в дикое неистовство, что с каждым вздохом все
труднее удерживать себя здесь, на светлой стороне.
Она все же попыталась удержаться и высвободилась из его объятий. А он посмотрел
на нее немного растерянно и недоуменно, видно, не ожидал ее бегства. На ее
счастье забулькал телефон в куртке, ей так нужна была эта передышка, слишком на
серьезную территорию она вступала, и слишком быстро это получилось. Она
помчалась в прихожую, почему-то долго не могла сообразить, в каком кармане
пиликает злосчастная трубка, и, едва не оторвав карман, вытащила-таки ее.
Звонила Лиза. Она обрушилась на сестру с кучей претензий, дескать, куда это та
пропала, да, кажется, ее видели в городе, и свинство чистой воды не позвонить
горячо любимой сестре и обожаемому племяннику, а ведь вот завтра выходной день,
и народ рвется за город на встречу с костром, мангалом и холестерином, а
Машка-зараза хочет отлынить от корпоративно-семейного мероприятия и…
Маша пыталась пробиться сквозь частокол сестрицыных упреков, но, в конце концов,
сдалась и только попискивала в тех паузах, когда Лиза делала вдох. В конце своей
пламенной речи Лиза потребовала ответа, на что Маша сбивчиво пообещала
созвониться с той назавтра с конкретными предложениями возврата в лоно семьи,
лихорадочно соображая, что, скорее всего, надо будет выбирать между семьей и тем
неизведанным, манящим и новым, что ждало ее в гостиной. Ей казалось, что даже
воздух вибрировал от этого ожидания, и Маша, вполне уже насладившись перерывом,
снова хотела туда, на этот уютный безразмерный диван к этим крепким теплым рукам.
Видимо, Платон тоже уже пришел в себя настолько, что вышел к ней в прихожую и
стоял сейчас, наблюдая за ее телефонными разговорами такими глазами, что ей
сразу стало жарко, даже кожа на голове запылала огнем. Маша быстренько свернула
разговор и, отключив телефон, излишне тщательно и медленно стала его засовывать
в карман куртки, потом аккуратно застегнула этот карман на кнопочку, расправила
все складочки на куртке и, еще чуть помедлив, опять повернулась к нему. А он уже
стоял совсем близко и с легкой усмешкой смотрел на нее. И она опять полетела на
этот огонь, такой притягательный, опасный, обжигающий.
январь, 2011 г.
Copyright © 2009- Светланa Беловa
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
