Жизнь в формате штрих-кода
Глава двенадцатая
Она попыталась собрать свою развороченную мыслями голову в кучу. Получалось
откровенно плохо, голова не желала собираться и все норовила затолкать ее, Машу,
в гущу беспросветного отчаяния. Мысли же в этой беспросветности не отличались
особым разнообразием и вспыхивали в мозгу спектром от «Ужас! Ужас! Ужас!» до «За
что? Почему? Как же так?». Маша тогда стискивала зубы и сердито выговаривала
самой себе, той, что давилась паникой и страхом там, внутри ее, Машиной, головы:
«Мне и так не весело, что же ты мне помочь-то не хочешь?» Потом, сменив гнев на
милость, принималась тихонько шептать: «Ты что? Хватит киснуть, мы с тобой
обязательно выберемся. Ты, главное, дай мне сейчас немножко подумать и не реви.
Реветь при них нельзя! Ни за что! Ты же такая умная! И Платон тоже умный. Он нас
отсюда вытащит. Ты только потерпи. Совсем немножко. Чуть-чуть».
Вся эта доморощенная психотерапия сделала все же свое дело, и мало-помалу, через
несколько часов Маша успокоилась, если можно было назвать спокойствием это
полубессознательное лихорадочное ее состояние: та дрянь, которую закачали в нее,
никак не желала уходить прочь. Нестерпимо захотелось умыться. В квартире стояла
тишина: наверняка все «Тарзаны» и «Зены-королевы воинов» убрались восвояси,
только слышалось невнятное бурчание телевизора за стенкой. Маша потихоньку
попыталась сползти с кровати. Комната немедленно закачалась перед глазами,
желудок радостно пополз к горлу, а твердый пол превратился в ненадежный плотик
на воде, но Маша упорно двигалась к двери.
Та вдруг распахнулась, в проеме вырос незнакомый амбал с каменной челюстью и
мрачно уставился на нее. Помолчав, спросил:
- Чё надо…?
- Мне… умыться.
Ничего не говоря, тот своей громадной ручищей подцепил ее под локоть и помог
дойти до обшарпанной белой двери в конце коридора. Маша, держась за стенку,
вошла внутрь, повернулась, чтобы закрыть задвижку. Амбал смотрел на нее с тупой
усмешкой, держа дверь.
- Цирка захотелось? – прохрипела она. Почему-то она совсем не боялась своего
нового охранника. Наверное, отрава, которой ее опоили, уничтожила все остатки
самосохранения, а на первом плане было только: прийти бы в себя, избавиться бы
от перманентной тошноты и головокружения. Эта мнимая храбрость вкупе с
презрением сделала свое дело: амбал ухмыльнулся и отступил назад. А, может быть,
все дело было лишь в том, что в его обязанности домогательство к пленнице не
входило.
От прохладной воды стало чуть легче, и Маша еще немного посидела над раковиной,
сунув голову под ломкую острую струю, крутя барашек крана. Голову то обливало
жутким ледяным холодом, то обдавало почти что кипятком.
Потом она стянула не слишком чистое полотенце с крючка и вытерла мокрые волосы.
Несколько струек попало за шиворот, и она поежилась. Тошнота поутихла, и Маша
выползла из ванны, держась чуть тверже на своих двоих. Амбал был тут как тут.
Молча сопроводил ее до комнаты и, чуть подтолкнув в спину, щелкнул замком с той
стороны. Маша потопталась у двери, толкнула, но дверь была действительно
заперта.
Она добрела до окна и, отодвинув занавеску, посмотрела в окно. Высоко, этаж едва
ли не четырнадцатый. Окно глухое, без шпингалетов и ручек. Машинально
подумалось: как же они его моют снаружи? Окрестности увидеть не удалось.
Соседний высоченный дом полностью закрывал обзор, а люди во дворе казались
отсюда лилипутами. Маша со вздохом задвинула занавеску, опять вернулась на тахту
и вздрогнула: в коридоре послышался шум. Тут же замок в двери клацнул, и в
комнату ввалился «Тарзан»:
- Ого, какой прогресс! Совсем ожила! – и тут же весело упрекнул: - Ты обалдела
что ли, правдоруб? Какого ты такие реплики подаешь? А меня бы не было? Она бы
убила тебя, как нефиг делать! У нее с крышей вообще все плохо: кокс никого до
добра не доводит. А ты лезешь на рожон.
- Что ей надо?
- Ну, как – что надо? Мстит за мужа, невинно убиенного.
- Но ведь это не Платон убил Голубя. Она что, не знает разве?
- Идея у нее такая. Фикс! Платон должен заплатить за смерть мужа и – точка!
«Сашка хотел «Монолит», Сашка его получит!»
Маша исподлобья глянула на своего собеседника: тот сидел, развалившись на стуле
с довольной ухмылкой – их разговор его откровенно забавлял.
- Тебе-то это все зачем?
- Ну, ты даешь! – он даже хлопнул себя по коленям от радости. - Это моя работа,
мне за нее денежки платят.
- Послушай, с чего ты вообще взял, что Крутов вдруг все бросит и помчится
отдавать свой драгоценный бизнес за случайную юбку. – Маша лениво цедила слова,
собрав в кучу все свое мужество, хладнокровие. – Вы ошиблись, никаких отношений
серьезных у него со мной не было. Так, поработали вместе. В аварию вляпались, по
твоей, между прочим, милости.
«Тарзан» смотрел на нее с веселым ожиданием, и она продолжила:
- Крутов – бизнесмен, и ни на каких девиц его не возьмешь. Так что просчитались
вы, господа.
- А что же ты его тогда защищаешь, если он тебе – посторонним В.? – поддел ее «Тарзан».
- Надо же, начитанный, - съязвила она.
- Не без этого.
- Тем более странно. Неглупый человек, - и так вляпаться в авантюру.
- Ты меня агитируешь что ли?! – захохотал «Тарзан», и в дверь на шум заглянул
давешний амбал. – Так это ты зря. Нет, я не понаслышке знаю о твоих ораторских
талантах. Видел тебя в бою. Но только здесь не тот случай. На миледи ты не
тянешь, извини, уболтать меня не удастся.
- Ты вообще тоже не д`Артаньян, - буркнула Маша.
- Да, не спорю! - радостно согласился тот. – Один-один! Ты, значит, утверждаешь,
что Крутов за тебя не станет биться?
- Конечно, это любому дураку ясно.
«Тарзан» склонился к ней:
- Ну, ты ведь должна понимать, что мы вынуждены будем тебя убрать, как ненужную
фигуру. Или это тебя тоже не пугает?
- Глупо. Одно дело – похищение, выкуп. Другое – убийство. Разные статьи, разный
подход. Никакие деньги не покроют вынужденное существование вне закона. Это я
тебе как юрист говорю. – Она все также медленно и равнодушно выговаривала
страшные слова, а внутри... Боже, что там творилось у нее внутри! Она старалась
не смотреть в глаза своему собеседнику, чтобы не выдать - как же она боится, что
ее тактика не сработает. Маша сейчас действовала по какому-то внутреннему наитию
и боялась остановиться. Говорить, что угодно, вытягивать из него информацию,
пытаться задеть, вдруг удастся что-то услышать и понять, как же ей выбираться из
всего этого. И где-то в глубине сердца сидела маленькая заноза: Платон сделает
все, чтобы вытащить ее. И «Монолит» свой сдаст, как нечего делать.
- Ладно, расслабься. Зря стараешься представить себя пешкой. Я ж говорил тебе:
если ты и пешка, то королевская. Так что за королеву бабла срубить сам бог
велел.
- И что, так много платят, что лезешь в такие дела?
- Хватает и даже немного больше. А что это тебя мои денежки так обеспокоили? Ты
лучше о себе подумай! Тебе главное сейчас, чтобы твой Крутов не соскочил и
выложил-таки свою конторку на блюдечке. А ты тут выступаешь! Дура, что ли? – он
вдруг стал заводиться на ровном месте, и она заворожено смотрела на
происходившую с ним метаморфозу – на расширенные зрачки, на подергивание
раскрасневшихся щек, на нервные движения рук, которыми он ерошил свои кудри, - и
понимала: он тоже под кайфом. И тут же с горькой иронией сказала себе: надо и
вправду продержаться. Пока она в руках этих полоумных наркоманов, с ней могут
сделать все что угодно.
Она неловко опустилась на подушку и подтянула ноги, прикрыв глаза:
- Я устала, мне надо поспать.
«Тарзан» успокоился так же быстро, как и завелся:
- Вот и умница. Поспи. Сейчас Штырь тебе поесть притаранит, а ты отдыхай.
Дверь хлопнула, и Маша уткнулась лицом в ладони.
Непонятно как, но она уснула. Вернее, просто ухнула в болотистое забытье без
сновидений, и темные воды беспамятства сомкнулись над головой. А когда она
вынырнула на поверхность, в прямоугольнике окна кто-то разлил черно-фиолетовые
чернила, в комнату заползали вечерние сумерки. Очень болела голова такой
чугунной болью, что даже моргать было трудно. Маша со стоном села на тахте и
увидела на столике возле двери коробку с уже остывшей пиццей. «Этот... Штырь, он
пришел, когда я спала, а я даже ничего не услышала. Он, может быть, стоял возле
меня, смотрел, а я...» Снова подкатила тошнота к горлу, и ужас выстрелил в
живот. Солнечный день растаял, и с ним вместе растаяло какое-то полуспокойствие,
в котором она пребывала, вернее, исчезло оцепенение, а взамен перед мысленным
взором выросла расцвеченная яркими красками большая беда, в которую она
вляпалась.
Она уцепилась за края тахты – даже пальцам стало больно - и заставила себя
подышать открытым ртом глубоко, до темноты в глазах, чтобы хоть немного
разогнать эти образы в голове. Адреналин клокотал в крови, ей даже стало жарко,
и лоб вспотел, головная же боль прошла вдруг, как не бывало.
Маша поднялась с кровати и заходила по комнате взад и вперед, зябко обхватив
себя за плечи ладонями. Она почти насильно запрещала безысходным и страшным
мыслям выползать из темных демонских закоулков головы, а чтобы о чем-то думать
вместо этого, стала вспоминать Платона, их с ним жизнь последние недели, которая
была бы намного дольше, если бы не дурацкое ее предубеждение. Она вспомнила, как
он в первый раз принес ей цветы - непомерных размеров букет, который он держал в
руках с выражением легкого недоумения, словно неандерталец, взявший в руки
мобильный телефон. Поскольку романтика и Платон – весьма сложно сочетаемые вещи,
Маша здорово веселилась весь вечер, вспоминая выражение его лица.
Потом она припомнила, как все тот же неромантичный Крутов повез ее как-то
кататься на велосипедах, и как она вышучивала его всю дорогу, в итоге сама
свалилась, неловко ударив ногу о камень, а Платон так перепугался за нее, даже
побледнел и тут же пал перед ней на колени, с ловкостью небольших размеров слона
ощупывая ее ушибы. Ей было и больно, и смешно, и она, в конце концов,
расхохоталась от щекотки, когда он взялся дуть ей на ранку, и хохотала с
перерывами до самого вечера, а он сердился и ерошил свои непослушные кудри.
Она вспоминала, как перед одним важным процессом никак уснуть не могла и,
тихонько выбравшись из постели, ушла на кухню и сидела там, прижавшись носом к
прохладному стеклу, бездумно разглядывая огни неспящего города. И как Платон
пришел за ней, сердито выговаривая, что она так может и невроз себе заработать,
а она про себя даже ахнула: неужели он слова такие знает - и вот чудо какое! –
так переживает из-за нее. И как потом он прижал ее к себе и стоял рядом, тоже
уткнувшись в стекло, и время от времени терся о ее волосы, и касался губами ее
шеи, словно бы невзначай. И она опять безмерно удивлялась, неужели этот нежный,
теплый и близкий человек может быть жестким, непримиримым, упрямым до
самозабвения.
Она вдруг очень остро, до ломоты в горле пожалела сейчас, что так мало говорила
с ним о своих чувствах, не говорила, как хорошо ей с ним, как она бывает
безудержно счастлива, когда видит его и с трудом сдерживает порыв запрыгнуть на
него с руками ногами, обвиться вокруг и повиснуть, впитывая его запах, врастая в
него каждой клеточкой,. Ну нет, она считала, что это было бы слишком
по-девчоночьи так вести себя. И только в минуты их ошеломляющей близости она
позволяла себе быть той самой сумасбродной девчонкой, наверное, оттого, что в
темноте он не мог видеть, как же она сходит по нему с ума.
И как же больно было сознавать сейчас, что именно она явилась причиной его
невероятных проблем, из-за нее он может лишиться всего, что имеет. Эта мысль
снова была невыносимо болезненной, и она сердито запрещала себе думать в эту
сторону, опять переносясь в хорошие и приятные воспоминания.
Она так старательно руководила собственными мыслительными процессами, что
упустила смену вечера на глубокую ночь. Пришлось опять тащиться в ванную (ее
страж был трезв, собран, хмур и все так же примитивно пошутил, опять придержав
дверь ванной комнаты и осклабившись на ее возмущенный писк. Происшествие немного
расшевелило ее, она, вернувшись в свою комнату, сжевала подошвообразную пиццу,
запив водой, которую ей притащил по ее просьбе амбал.
Он очень внимательно понаблюдал, когда она пила, потом отобрал наполовину пустую
бутылку и закрыл дверь. На Машу же вдруг навалилась странная тяжесть, и она,
добравшись до своей тахты, рухнула спать.
Просыпалась она тяжело, выбираясь из душного сна, и сначала все забыла – где
она, что с ней. Потом все опять вспомнилось. И снова был сеанс психотерапии и
выкарабкивание из беспросветной хандры. Она, конечно, всплакнула – не без этого.
Потом привычно отругала себя за очередную слабость.
День тянулся и тянулся в этих психологических упражнениях, прерываемых коротким
беспокойным сном – организм все еще пребывал в шоковом состоянии от отравления.
Очередной шум в коридоре она восприняла со странной смесью ужаса и облегчения, –
может быть, что-то изменилось и все наконец-то кончится. А, может быть, все
станет хуже.
Ввалился «Тарзан» в своем обычном развеселом настроении, привычно подтащил к ее
тахте стул и уселся напротив.
- Ну что, не скучала, МарьПетровна?
Маша молча смотрела на него исподлобья, справляясь с желанием сказать
какую-нибудь гадость.
- Ну что же вы молчите? Я так рвался к вам на свидание, - не унимался тот.
- Зря старался, - пробурчала она.
- Вы мне не рады? Странно. А я так всегда большое удовольствие получаю от нашего
общения. – Он склонился ближе и заговорщически подмигнул: - Поверь, Маша, мне
крайне тяжело будет с тобой расстаться.
Маша все с тем же безразличием смотрела на него, но внутри сердце вдруг
подпрыгнуло: неужели...? Все сейчас закончится?!
- Ты, помнится, все не верила, что Платон Андреич за тебя душу дьяволу продаст?
Так я тебя сейчас утешу.
С этими словами «Тарзан» вытащил из внутреннего кармана пиджака плоскую
коробочку похожую на мобильный телефон и с видом заправского фокусника нажал
кнопку.
Из коробочки послышался глухой голос, и Маша в первую секунду не поняла, чей он,
но уже во вторую…
- Мне нужно убедиться, что вы ничего с ней не сделали. В противном случае… если
с ней что-нибудь… - после томительной паузы, Платон – а это был именно его
голос, упавший практически до шепота, - сказал почти спокойно: – Я вас всех
из-под земли достану. Всю вашу кодлу и...
- Спокойно, Платон Андреевич. Не нужно так нервничать. Это коммерческая сделка.
Утром - деньги, вечером - стулья. Утром – «Монолит», вечером - ваша дама сердца.
На этом «Тарзан» решил закончить свой театр у микрофона и убрал коробочку в
карман.
- Ну, как? Вопрос отпал?
У Маши полыхали щеки и немного кружилась голова, словно Платон из невероятной
дали дотянулся до нее и смог обнять ее крепко-крепко. Она вдруг почувствовала,
как страшно устала держать лицо и уронила голову, опершись на руки.
- Ну что, МарьПетровна, звоним?
- Ч-что?
- То. – Развеселый кудряш исчез, а перед ней сидел жесткий хладнокровный
человек. – Значит так. Я сейчас позвоню твоему Платону, и ты спокойно скажешь,
что с тобой все хорошо.
- Не хочу, - слова сами собой слетели с ее губ.
- Вот как? Не хочешь, значит? – Его голос вдруг стал вкрадчивым. - Может быть,
тебе для компании привезти Крутова-младшего?
- Нет.
- Что?
- Не надо… никого привозить.
- Значит звоним.
- Да.
- Не слышу.
- Да!!!
- Отлично, - «Тарзан» опять был вежливым и улыбчивым. – И не нужно нервничать.
Как вы ей-богу похожи с ПлатонАндреичем, эт-то что-то! Нервные вы наши! – и сам
засмеялся своей шутке.
Он набрал номер на мобильнике и, услышав отзыв, сказал:
- Добрый день, Платон Андреевич. Вы, кажется, хотели услышать Марию Петровну?
Передаю трубку, - с этими словами он сунул телефон в руки Маше, и она едва его
не выронила, судорожно прижав к уху – голос предательски сорвался.
- А...алло?
- Маша… Как ты? – Его голос показался ей безмерно усталым, и она, задохнувшись
от жалости и сострадания, выдавила:
- Ничего, бывало и получше.
- Ты, держись, Маш, все хорошо будет.
- Ты прости меня, Тош, я так подвела тебя, я… - Она не успела больше ничего
сказать, «Тарзан» выдрал у нее трубку из пальцев и, поднявшись со стула, заходил
по комнате:
- Ну что, Платон Андреевич, вы убедились в нашей благонадежности? Теперь ваша
очередь выполнить свою часть договоренностей. – Он немного послушал и ответил: -
Подробные инструкции вам передадут в течение часа. Советую быть благоразумным…
Ну, не стоит так нервничать. Расслабьтесь и получайте удовольствие… С ней пока
все в порядке. Но это пока. – Он опять послушал, что ему говорили на другом
конце линии, и, усмехнувшись, попрощался, после чего повернулся к Маше, которая
исподлобья наблюдала за его хождениями с телефоном по комнате, и разулыбался еще
шире:
- Ну вот, молодец. Мне, к сожалению, пора, а так еще бы поболтали.
- Иди к черту. – Нервы у нее все-таки сдали, и она не удержалась от грубости.
- Ага, самое время. А то работодательница моя заждалась уже. Да, тебе сейчас
принесут еду. И ты уж ешь, пожалуйста, а то Крутов нас отругает за недовес,
хи-хи!!! Штырь говорил, ты совсем плохо кушаешь. Советую поесть, а то процедура
выдачи заложников – вещь не быстрая, - собственные остроты опять неимоверно его
развеселили, и он вышел едва не вприпрыжку, захлопнув за собой дверь. Замок
снова натужно крякнул, а Маша свалилась на бок, уже не сдерживая слез.
Впоследствии она плохо помнила, как провела следующие два дня. Слезы сменялись
заторможенностью, апатией, она просто лежала бревном недвижимым, уставившись в
потолок и уже не пытаясь отвлечься какими-то приятными мыслями. Про то, что ее
могут убить, она тоже сначала думала с ужасом и каким-то мазохистским
постоянством, словно в открытой ране ковырялась, потом ужас уступил место все
той же деревянной апатии.
Так бывает, когда ждешь какое-то страшное или неприятное событие и устаешь от
ожидания и покорно взываешь в никуда, будто кто-то может услышать: пусть все
кончится, сейчас, сию минуту, потому что ждать и терпеть никаких сил не
остается.
И она в самом деле уже ждала – пусть все закончится и поскорее.
Она дождалась: через два дня, ранним хмурым утром к ней ввалился «Тарзан» -
взъерошенный, мрачный, какой-то весь помятый, без всегдашней веселости. Она
подскочила на своей тахте и машинально пригладила волосы, будто готовилась к
тому, что он ей сейчас скажет.
- Проснулась? – буркнул тот. – Собирайся быстро. Пора. – Потом, задержав на ней
взгляд, хмыкнул полускептически - полууважительно: - Крепкая ты все же девушка.
Досталось же Крутову такое счастье.
Маша, перемогая внутреннюю дрожь и стараясь не выдать страх, поднялась на ватных
ногах и шагнула к двери. На душе скреблось и царапалось целое кошачье стадо.
В коридоре маячил амбал-охранник, тоже готовый к выходу.
Они вошли в лифт, и Маша невольно замечала каждую мелочь: нацарапанное
знаменитое слово из трех букв, смятый бычок от тоненькой фиолетовой сигареты,
крышка от пивной бутылки, автобусный билетик, сгоревшая лампочка и ее тусклая
подружка, с трудом светящая за двоих.
На выходе ее придержали. Сначала вышел охранник, осмотрелся, потом молча кивнул.
«Тарзан» сгреб ее под руку и буквально выволок на крыльцо, дальше – вниз по
ступенькам. Маша даже ноги еле успевала переставлять - вот как быстро они
неслись.
Откуда взялись эти люди в черной форме и масках, которые двигались еще быстрее,
Маша понять так и не смогла. Просто вот она бежит, а вот – стоп, машина! Она от
неожиданности куда-то полетела, едва не носом в асфальт, но чьи-то сильные руки
подхватили ее, она запрокинула голову, и ноги окончательно отказали – совсем
близко были глаза Платона – воспаленные, больные, но это были ЕГО глаза. Он
что-то спрашивал, но она вдруг оглохла и ничегошеньки не слышала, и он
заволновался, стал ее ощупывать за руки, за плечи – все ли на месте, и она,
наконец, услышала его голос:
- Ты цела, Маш? Цела? Ничего не болит?
Она помотала головой, не в силах вымолвить ни слова и только в который раз за
эти дни вдруг разревелась, уткнувшись в жесткую ткань той же темной униформы,
что была на боевиках.
На нее вдруг обрушились звуки – целой лавиной, даже голова зазвенела от
сумасшедшей какофонии. Хотя опять-таки впоследствии говорилось при долгих
обсуждениях, что спецура сделала все очень профессионально – тихо, четко,
слаженно и без лишней стрельбы.
Платон, осторожно отстранившись, тут же сдал ее с рук на руки неумело
улыбавшейся строгой девушке, тоже в униформе, сам же куда-то умчался, она не
успела увидеть – куда: девушка осторожно, но настойчиво потянула ее к
микроавтобусу, подсадила внутрь, в тонированное теплое нутро, пахнувшее
какими-то техническими запахами, машинной смазкой, бензином. Машу снова затрясло
крупной дрожью, и она стискивала кулачки, пытаясь взять себя в руки. Девушка,
исчезнувшая было, опять возникла в проеме отъехавшей вбок двери и сунула ей в
руки кружку от термоса с темной дымящейся жидкостью, потом, выдернув из-за
кресла темно-синее клетчатое одеяло, ловко укрыла им Машу. Она ничего не
говорила, и Маша ничего не спрашивала - они словно общались на уровне
подсознания: одна знала, что делает, вторая покорно подчинялась, понимая, что
все это – правильно.
Она только очень хотела, чтобы поскорее пришел Платон.
Очнулась Маша от небольшой тряски и от тепла руки, крепко придерживавшей ее:
Платон сидел рядом, а она дремала, привалившись к его боку. Маша зашевелилась и,
подняв лицо, долгим взглядом смотрела на того, о ком столько думала все эти
бесконечные страшные дни, ночи, часы.
Платон, сосредоточенно о чем-то размышлявший, почувствовав ее взгляд, подался к
ней, обежал глазами ее лицо и, чуть помедлив, рывком молча сгреб ее в охапку, и
она, закинув руки ему на шею, прижалась так крепко, как только могла сейчас.
В салоне микроавтобуса никого, кроме них, не было.
- Все, все... Все кончилось, Маш, - гудел Платон возле ее уха. – Теперь все
будет только хорошо. Все будет очень хорошо.
- А я о тебе думала, - вдруг сказала она. Голос был хриплым, каким-то
занозистым, даже в горле зачесалось от такого голоса. Платон отстранился и
уставился на нее своими серьезными и тревожными какими-то глазами. А она упрямо
продолжила: - Все время думала... там. Я столько забыла сказать тебе... Нет! –
перебила сама себя. – Я вру. Не забыла я вовсе. Просто... боялась. Боялась об
этом говорить. А потом... там... решила, что поздно, и больше не успею...
никогда. А ты всю жизнь проживешь, ничего не зная про то, как же я тебя...
люблю. - Она выдохнула последнее слово и освобожденно улыбнулась.
Платон все смотрел на нее. Потом опять стиснул ее своими ручищами, прижал к себе
крепко, и Маше вдруг стало так хорошо и легко, и совсем расхотелось плакать, а
ведь слезы только что были так близко, даже глаза немного щипало. Но теперь уже
все прошло.
Она столько еще хотела сказать ему, а в глубине души еще и надеялась многое
услышать в ответ, но машина вдруг резко затормозила, дверь отъехала в сторону, в
салон сунулся ее Громов и сразу заорал: «Машка!», за его спиной толклись ее
коллеги из фирмы – Юлька, Кравцов, там же была и Лиза, и Сережа. Маша, опираясь
на протянутые руки, вылезла наружу, ее обступили, Громов придерживал ее за
плечи, остальные говорили, не переставая.
Потом Лиза выудила-таки сестру из толпы народа и потащила к машине, чтобы
отвезти домой, и когда Маша оглянулась, Платона уже не было.
Маша качалась в гамаке в своем любимом уголке сада на даче; в отдалении возле
дома переговаривались родители, где-то заливисто хохотал Степка, на соседнем
участке лениво гавкал здоровенный водолаз Пират, оглушительно дрались воробьи на
соседней яблоне.
Глаза сами собой закрывались, хотелось ни о чем не думать, просто сидеть здесь,
слушать звуки, лениво кружить по извивам памяти, старательно избегая
возвращаться к событиям страшных дней, которые сами собой постепенно стирались
из памяти.
Вся семья тряслась над ней: каждый норовил сделать что-то приятное, усадить на
лучшее место, угостить чем-то вкусным, что она любила больше всего. Даже Степка
пытался предупредить ее желания и что-то сделать хорошее и приятное. Порой она
позволяла себе поплакать в одиночестве, но даже эти слезы не были теми
безысходными, которыми она плакала в своем заточении. Напротив, они приносили ей
светлое облегчение, хотя она и понимала, что прежней она уже не будет.
Громов приехал сюда, на дачу родителей уже на следующий день и рассказал все,
что творилось здесь после ее похищения, и она со странным чувством узнавала, как
Платон полный мрачной решимости ворвался к Громову в офис и лихорадочно
потребовал немедленно оформить все документы на передачу «Монолита» похитителям.
И Громову стоило больших усилий уговорить Платона не терять головы и постараться
выторговать спасение Маши. Тот долгое время не хотел ничего воспринимать и орал
так, что их слышало, наверняка, полгорода. Но, в конце концов, голос разума взял
верх над первым импульсивным порывом, и Платон согласился с Громовым, что воюют
все же умением и хитростью, и тут же с удвоенной энергией стал заниматься
организацией спасательной операции.
В тот же день, когда Машу похитили, в их юридической конторе до поздней ночи
заседал штаб по чрезвычайной ситуации, как гордо поименовал его Громов,
рассказывая Маше в лицах и со своей всегдашней веселостью об этом деле. Хотя
надо признать, что сквозь веселость сквозили усталость и огромное напряжение, не
отпускавшие Антона до сих пор.
В операцию были втянуты и знакомые оперативники из ГУВД, и приятели Крутова,
прошедшие Чечню. Все переговоры похитителей с Платоном прослушивались, с помощью
специальной аппаратуры пеленговалось местонахождение мобильных телефонов, по
которым разговаривали и «Тарзан» с Крутовым, и вдова Голубя. После того, как
было определено местонахождение квартиры, где держали Машу, была назначена
операция по захвату и освобождению заложницы. Платон поставил только одно
условие: он сам будет участвовать в захвате и сам вытащит Машу. Оперативники с
большой неохотой согласились на это и то только потому, что Платон был близким
другом их командира оперативной группы.
Каким-то образом «Тарзан» узнал о том, что готовится освобождение Маши. Вдова
Голубя впала в истерику и, накачавшись наркотой, на своей машине на полном ходу
слетела с моста в реку. Спасти ее не удалось, и «Тарзан» решил осуществить
операцию сам, выменяв Машу на пакет акций «Монолита». Но не успел. Оперативники
сработали быстро и профессионально, успев предотвратить побег.
Маша слушала всю эту историю со смешанным чувством: с одной стороны она как
всегда восхищалась своим шефом, его умением спасти самую казалось бы безнадежную
ситуацию, с другой стороны ей не верилось, что все это говорится о ней, что все
это было. И еще в глубине души она странным образом гордилась тем, что ее
Платон, ее Тоша, так за нее боролся, так рвался спасать ее, что она ведь не
ошиблась же в нем, когда верила в его абсолютную решимость спасти ее любой
ценой.
Она наверняка еще долго бы прокручивала свой вчерашний разговор с Антоном,
припоминая новые красочные и душераздирающие подробности, но тут от крыльца ее
позвали:
- Маш!
- Да, мамуль, - отозвалась Маша.
- К тебе пришли!
Пригибаясь, но все же задевая головой за ветки яблонь, к ней пробирался тот,
кого она не видела так долго и так ждала сегодня, просто уверена была, что он
придет.
Она вдруг рванулась к нему навстречу и неловко затрепыхалась в коварной сетке
гамака: тот никак не хотел ее выпускать из своих тенет. Платон, испуганно охнув,
ошеломленный ее порывом, подскочил, резво извлек ее из сетки и осторожно
поставил на землю, как хрупкую фарфоровую статуэтку. А поскольку ноги Машу не
очень-то держали, Платон тут же прижал ее к себе и с улыбкой рассматривал
пристально и тщательно.
- Ты чего? – почему-то шепотом спросила она.
- Ничего, – ответил он ей и тоже почему-то шепотом. – А я за тобой приехал.
Пошли, а? Соскучился по тебе так, что сил нет.
- И у меня нет, - пожаловалась она, а он вдруг стал серьезным и, отпустив ее
одной рукой, стал шарить по карманам, потом, видимо не найдя ничего подходящего
в этих карманах, поменял руки: прижал ее к себе правой, а шарить в других
карманах стал левой. Потом его брови разгладились (пока он занимался поисками,
то забавно хмурился. Ей все казалось в розовом цвете – даже его нахмуренные
брови несказанно развлекали), он неуклюже протянул ей бархатную толстенькую
коробочку и неловко попытался ее открыть, нажав на рычажок. Коробочка не
удержалась в непривычной к «мелкой моторике» левой руке и, выскользнув,
укатилась в траву, а Платон страдальчески сморщился. Маша же в ответ только
прыснула.
- Ну, что ты хохочешь? - выговаривал он ей, а она даже не могла слова вымолвить
от смеха. – У меня, можно сказать, вся жизнь решается, а она…
- Да!
- Что – да?
- Ну, то, что ты хочешь спросить: мой ответ «да».
- А… ты знаешь, о чем я хочу спросить?
- Знаю.
- А ты не ошибаешься? – он прищурился, и в глазах запрыгали искры смеха.
- Ну, мне бы не хотелось ошибаться, иначе…
- Что? - Это бы сделала я.
- Почему? - Не хочу опоздать. Он долгим взглядом посмотрел на нее – в самую серединку сердца - и тихо сказал: - Я - тоже.
январь, 2011 г.
Copyright © 20010-2011 Светланa Беловa
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью или частично запрещено |