В поисках принца
или
О спящей принцессе замолвите словоВсем неразбуженным принцессам посвящается Дремучим бором, темной чащей
Старинный замок окружен.
Там принца ждет принцесса спящая,
Погружена в покой и сон.
…Я в дальний путь решил отправиться
Затем, чтоб принца убедить,
Что должен он свою красавицу
Поцеловать и разбудить.
(Ю. Ряшенцев)
Часть III Глава 5
Горная гряда величественно возвышалась над покрытым хвойными лесами предгорьем, путаясь белоснежными вершинами в косматых серых тучах. Пожухлую осеннюю траву широких лугов, застилающих подножье гор, сменила каменистая порода с редкой растительностью вечнозеленых кустарников, рассыпавшихся изумрудными бусинами в складках ущелий и каменных развалов. Шаул, Сони и Бенито, их проводник, двигались по горной тропе все выше и выше к перевалу. С одной стороны склон горы поднимался вверх, с другой – круто сбегал вниз, где у подножия бурлили ледяные воды горной реки. Всадники ехали медленно и осторожно, мелко секущий дождь размывал дорогу, а порывы злого ветра упорно старались сбросить их с кручи. Чем выше они забирались, тем ощутимей становилась зима. Белая сетка ледников, покрывающих бугристую темную кожу горных склонов, становилась все гуще, грозя в самом скором времени запереть перевал. Если не поспеть до снежных бурь, то застрянешь в долине до весны... – И куда сломя-то голову? – не переставал ворчать их проводник, пожилой коренастый мужичок в широкополой войлочной шляпе и крестьянской овечьей безрукавке. – Вишь, экое ненастье – не ровен час сорвемся вниз. Вечно сетующий и предрекающий скорый конец Бенито ехал на маленьком ослике впереди, за ним на присмиревшей Лире – Сони, и замыкал их шествие Шаул. А в его седельной сумке беззаботно посапывал Бруно. – У нас есть важное дело, Бенито, и оно не ждет до весны, – в который раз уж терпеливо объяснял Сони. – Дела, – сокрушенно качал головой проводник. – Дела-то, господин Сони, обождать могут, а вот кончина – она завсегда тут как тут. Его загорелое и обветренное лицо с кустистыми бровями домиком и обвисшими усами, всегда имело скорбное выражение. Шаул давно уж перестал волноваться из-за вечных причитаний Бенито, гадая, что же заставило опасливого старика отправиться на исходе осени через перевал – ведь плата, что тот запросил за свои услуги, была вполне умеренной. Сони же утверждал, что Бенито увещевал бы их точно так же, отправься они в путь и в погожие летние дни. Но жаловаться на старика не приходилось: он был умелым проводником, все у него было припасено и предусмотрено – и для переправы, и для ночевок.
Вот и сейчас, внимательно следя за тропой, Шаул пропускал мимо ушей предрекающее их скорый конец ворчание Бенито – его мысли были заняты совсем иным предметом. Уж несколько недель он не попадал в воспоминания Элизы, видя самые обычные сны. Он скучал и томился неизбывной тоской, боясь узнать причину разлуки. Дождь перестал, но тучи не разошлись, гася последние всполохи света тающего дня. Вечерний сумрак окутал вершины, и утомленные тяжелым подъемом путешественники наконец остановились на ночлег в низеньком, словно прилепившимся к горному склону пастушьем становище. Наскоро поужинали зачерствевшим хлебом и овечьим сыром, и Шаул отправил Сони с Бруно спать на узкую, устланную соломой антресоль под самым потолком. Бенито устроился внизу и уже похрапывал на соломенном тюке около потрескивающего отсыревшими поленьями очага. Шаул уселся здесь же, у огня, – сторожить спящих товарищей ему выпало первым. И, чтобы не заснуть, принялся за свои дневниковые записи. Отдав дань суровой и величественной природе горного края, он коротко посетовал на трудности пути и непогоду. Но очень скоро сердечная тоска отвлекала от умозрительных описаний – словно ночной зверь, в густившихся сумерках она нападала и мучила особенно сильно. Шаул вздохнул и, обмакнув перо в небольшую походную чернильницу, записал: «Любимая моя, я так давно не вижу тебя… Который день проходит в разлуке. Я отлучен от твоих переживаний – и не в силах изменить этого. Хотя я готов даже на самые болезненные столкновения с острыми гранями твоего характера, любовь моя. Но я лишен и этого. Страшно предположить, что стало причиной тому. Невыносима мысль, что мои нынешние усилия могут оказаться тщетными, а мое глупое своеволие и праздность ума – роковыми для тебя. Потому так томителен этот медленный переход. Опасаясь за твою жизнь, подхлестываю коня и тороплю своих спутников, чтобы наконец заручиться согласием принца (молю небеса, чтобы твой спаситель оказался хоть отчасти достоин тебя и своей миссии). Раздражаюсь на задержки в пути и благословляю их за возможность растянуть минуты, пока еще могу обращаться к тебе, не таясь, звать тебя по имени, вызывая в памяти твои нежные черты, лелеять воспоминания о нашей встрече. Не нахожу слов, чтобы выразить, как страшусь того момента, когда потеряю не только недействительное на земле право нашей любви, но и саму возможность участия в твоей жизни, недостижимая любовь моя». Он отложил перо и откинулся на тюк соломы, лежавший за его спиной. Изложение переполнявших его переживаний, принесло небольшое облегчение. Мысли и чувства, облеченные в слова, – это уже не тот неуемный и бестолковый рой, что жужжит в голове, надсадно разрывая душу и изматывая ум. Чернила и бумага придают им материальность и вес – как бусины, нанизанные на нитку, они требуют красоты последовательности. Четкость и логичность изложения заставляют двигаться вперед, делать выводы и подниматься на новые – пусть и едва заметные – ступени познания. Рядом на соломе заворочался Бенито. Старик, кряхтя, поднялся и присел на корточки у очага. – Укладывайтесь, господин граф. Мой черед стерёжить роздых ваш, – со свойственной ему скорбной обреченностью проговорил Бенито. – Спасибо, Бенито, – кивнул Шаул. Убрав ящичек для письма, он завернулся в плащ и улегся на тюках соломы, устроив сумку под головой. Он провалился в воспоминания Элизы, едва прикрыл глаза. Элиза стояла перед зеркалом, позади нее в комнате суетились фрейлины и служанки. Шаул затаил дыхание, боясь спугнуть милый образ. Упиваясь, он вглядывался в ее лицо, и был так поглощен этим, что не стразу заметил, как взволнована Элиза. – Вы свободны, – приказала принцесса и стремительно покинула покои, ничего не объяснив удивлено взиравшим на нее камеристкам. Королева нарушила свое обещание. Даже в день рождение дочери, в безумной суете, царившей не только во дворце, но и во всем замке, ее величество не оставила своей затеи – и приказала Кулемброк следить за королем. «Ну что ж теперь, я буду действовать иначе, ваше величество», – мысленно пригрозила матери Элиза, отправивши на поиски графини, и сердце Шаула стиснуло предчувствие надвигающейся беды. Элиза не нашла фрейлину ни в свите королевы, ни среди других придворных. Она проходила по западной галерее, когда в окне заметила покидающую дворец графиню. Что могло понадобиться той сегодня за его пределами? Элиза не намерена была отступать – проследив глазами за фрейлиной, она поспешила следом. Графиня не прошла к главным воротам, а, свернув к дворцовому саду, пропала за хозяйственными постройками. Легко сбежав со ступенек, Элиза быстро пересекла сад, выбравшись в узкий проулок за конюшней, но графини там не увидела. – Здесь появлялась графиня Кулемброк? – спросила она выскочившего ей навстречу мальчишку-конюха. – Она брала карету или, может быть, велела оседлать лошадь? – Не-а, – покачал он головой. – Она пешком пошла, – махнул он в сторону боковой калитки конюшенного двора. Элиза вышла за калитку и оказалась на узкой, зажатой высокими каменными стенами улочке. Графини и здесь не оказалось. Улица поднималась обратно к дворцовому саду – значит, графиня отправилась в противоположную сторону. Спустившись к кузнице, принцесса столкнулась с внучкой садовника, и девочка направила ее к мостику у мельницы. Горбатый каменный мостик, перекинутый через ручей, вывел Элизу прямиком к площади. С его высоты она попыталась отыскать среди праздничного многолюдья, заполнившего площадь, Куленброк. Вот и богатое платье графини – фрейлина нырнула в увитую вьющимся розовым кустом калитку в небольшом переулке. И принцесса устремилась за ней. Но едва она спустилась на площадь, ее закружила многоголосная толпа. Увлеченная шумным праздничным весельем, Элиза потеряла направление. Ей казалось, что она сделала не один круг по площади пока наконец не выскочила в тенистый переулок, где увидела уже знакомую калитку с вьющимися розами. Элиза толкнула ее и оказалась в тихом садике у крепостной стены. Графини видно не было, и принцесса, пройдя через сад по тропинке, тронула железное кольцо на невысокой деревянной двери, ведущей в башню. Дверь, скрипнув, приоткрылась, и Элиза заглянула внутрь. Из сумрака небольшой прихожей раздался женский голос: «Это ты, Марта? Входи же!» Принцесса вошла по приглашению, данному совсем другой особе. «Кто эта женщина?» – мысль вязла в тягучем подозрении: неужели и отец обманул ее?.. – Ну где же ты? – услышала она снова нетерпеливый женский голос. Он раздавался сверху. Элиза поднялась по круговой лестнице. «Нет, Элиза. Остановись», – выдохнул Шаул. Но она не слышала его. Из открытой двери лился солнечный свет. Элиза вошла. На стуле с высокой спинкой очень прямо сидела совершенно седая женщина. Молодой голос, который она только что слышала, совсем не вязался с благородными, но постаревшими чертами незнакомки.
– Кто здесь? – спросила та с тревогой, уставившись широко раскрытыми глазами на Элизу.
«Она не видит», – догадалась она. Женщина, прислушиваясь, повела головой и взволновано повторила вопрос: – Кто здесь? Где вы? – Простите, я, верно, обозналась, – извинилась Элиза. – Мне показалось, что к вам заходила графиня Кулемброк, я ищу ее. – Вы не ошиблись. Она была тут, – кивнула, нахмурившись, женщина. – Да вы с ней разминулись. Она горестно покачала головой и потянулась рукой к странному устройству, стоявшему перед ней. У Шаула упало сердце. На длинной скамье слева от женщины было установлено колесо. Стоило ей дотронуться до него, и колесо, легко поддавшись, завертелось, смешивая спицы в единый круг. Женщина тянула волокно из мягкого шерстяного кома, скручивая его проворными пальцами в тонкую ровную нить, которая тугими витками укладывалась на крутящуюся на рогульке катушку. Элиза считала себя большим знатоком в рукоделии, но ничего подобного ей видеть не приходилось. «Что это?» – удивленно рассматривала диковинное устройство принцесса. «Прялка, – с тоскою отозвался Шаул. – Уходи, Элиза, уходи оттуда». – Что она хотела от вас? – обратилась к старушке Элиза, сделав шаг навстречу завораживающему движению колеса. – Прогнать меня, – вздохнула женщина. – Прогнать? Отчего же? – удивилась Элиза и быстро приняла решение: – Я сообщу королю… – Нет, нет! – поспешно воскликнула женщина. – Прошу вас, не стоит его беспокоить. Он так измучен, – горестно качнула она головой и тихонько выдохнула: – Мой бедный Йори… – Ваш Йори?! – изумленно воскликнула Элиза. – Я качала его на руках, – с извиняющейся улыбкой проговорила женщина, – когда он был совсем крохой. У него всегда было золотое сердце… Все стало ясно – болезненная ревность королевы приняла кормилицу за любовницу. Отец всегда с нежностью говорил об этой женщине. Почему же Элиза была уверена, что та давно умерла?.. «Уходи, Элиза!» Женщина вернулась к своему занятию. И снова с мягким шорохом завертелись колесо и катушка. Элиза подошла ближе, чтобы рассмотреть диковинное устройство. – «Элиза! Нет!» – Провела рукой по гладкой отполированной поверхности дерева. Поднесла руку к снующей из стороны в сторону нити… Она не успела почувствовать укола, когда плотным душным одеялом ее накрыла темнота, увлекая в глухую бездну… Шаул вскочил, ошарашено оглядываясь вокруг. В дрожащем красноватом свете огня он увидел небольшую каморку пастушьего домика. – Привиделось чего? – заботливо привстал к нему Бенито. – Повернись на другой бок да спи, рано еще… *** Только что стоявшее в зените солнце неожиданно слетело со своего насеста, растянув похолодевшие аметистовые тени. Белесые выцветшие горы засветились золотистой охрой, постепенно наливаясь багрянцем, и под конец облеклись в строгий молитвенный турмалин с глубокими вайдовыми складками теней. Нежный перламутр неба играл цветами, переливался оттенками, густел, являя стремительную перемену превращений. Но вот солнце свалилось за горизонт и, словно разлитые чернила, пустыню затопила холодная синева. На бархатное иссиня-черное небо с прорехами мерцающих звезд выкатилась полная белая луна. Посеребрив обращенные к ней склоны, она превратила их в величественные дворцы, выточенные ветром валуны – в мраморные скульптуры или искрящиеся алмазными каплями фонтаны, а россыпи камней на равнинах – таинственные блики на водах дышащих свежестью каналов. Пустынный мир преобразился в убранный к празднику великолепный город. И тишина безмолвного пространства наполнилась звоном небесных сфер. Траум остановился. Он понял: это последняя остановка на их пути. Завтра утром с восходом солнца они предстанут перед Высшим Судией. – Мы прибыли в наш город, Селина. Ты слышишь праздничные фанфары? – улыбнулся он. – Приветственные возгласы? Нет? Не беда. Достаточно представить… – Я слышу, милый, – прошелестела Селина. – Это небеса воспевают нашу любовь… Они забрались на вершину скалы, плоская площадка которой с округлыми изгибами складок и выступов походила на широкое роскошное ложе со множеством подушек. Нагретые солнцем камни отдавали накопленное тепло, а легкий ветерок нес прохладу и умиротворение. – Располагайся, любимая, – улыбнулся он, укладывая Селину на каменную кровать. – Наше с тобой брачное ложе. Он скинул обветшавшую прохудившуюся робу – его покаянный путь закончен, – подставив разгоряченное тело прохладе ночного ветра. – Посмотри, милая, какая дивная краса. Весь сотворенный мир лежит у наших ног. На одну ночь… Селина слабо улыбалась – у нее совсем не осталось сил, но он знал, что она легко угадывает его чувства. Он подшучивал над суровой роскошью их царственной судьбы, но на самом деле благодарил за каждое мгновение, что Провидение отвело им – некогда могучему служебному духу и женщине, увидевшей в нем больше, чем он был, и заставившей его стать сложнее, чем он был задуман... Расправив плащ, он лег рядом, устроив ее головку на своем плече. Селина прижалась к нему, обняв прохладной ладонью. Бескрайний купол звездного неба над ними был таким ясным и глубоким, словно только что сотворенный, а они подобно первым обитателям были одни в торжествующем свое рождение мире на самой его вершине. – Я счастлива, – выдохнула Селина ему в шею. Он взял ее маленькую ручку в свою, нежно поглаживая пальцами, поднес к губам и поцеловал. – Пообещай мне, Селина, запомнить эту ночь. Пообещай. Тогда на твоей памяти останется узелок, как люди завязывают на платках. И я буду с тобой, пока ты помнишь... Он повернулся к ней и, обняв обеими руками, притянул к себе. По коже пробежала волна блаженства. – Обещаю тебе, мы будем вместе, – целуя, выдохнула Селина... Рассвет застал их спящими. Первый солнечный луч, выглянувший из-за горной гряды, плеснул светом в лицо. Траум открыл глаза и тут же зажмурился, не вытерпев ослепительного света. Время пришло – он понял это сразу и однозначно. Приподнявшись на локте, Траум поцеловал Селину. Она была смертельно бледна, но жива – на своих губах он уловил ее дыхание, а под рукой угадывалось слабое биение сердца. Они успели. Теперь высшая воля решит их судьбу. Траум осторожно снял голову Селины со своего плеча и поднялся во весь рост, заслонив ее от обжигающих лучей. Солнце – огромный сияющий шар – медленно, но неотвратимо выкатывалось, заполняя собой весь мир. Яркий, пронзительный свет разливался, затопляя и небо, и землю. Свет поглотил пройденную ими горную долину, лежащую у подножия горы, на которую они забрались, саму гору, поднялся к каменному ложу... Сделав шаг навстречу, Траум склонился в почтительном поклоне: – Fac, Domine, de morte transire ad vitam.* Его слова и он сам канули в ослепительном свете... ___________ * Позволь, Господи, от смерти перейти к жизни (лат.) Глава 6 Элиза оглядела свое творение – проход от ее убежища к воспоминаниям Шаула. Она все здесь устроила по своему вкусу – песчаные садовые дорожки, тенистые аллеи, горбатые мостики, живописные горные тропы, усыпанные душистой хвоей и аппетитно хрустящими под ногами шишками просеки... Приступая к работе, Элиза и не подозревала, какой это кропотливый труд –неудивительно, ведь она ничего не знала о закономерностях этого мира. Постепенно, научившись прислушиваться к нему, она почувствовала его ритм, начала интуитивно угадывать направление сил и смогла использовать малую толику его возможностей. Это было нелегко, но увлекательно. И результаты оказались совсем неплохи. На строительство у нее ушло немало времени, она поняла это не по часам – время в царстве снов двигалось совсем иначе и, как догадывалась Элиза, даже не по прямой. Теперь, когда проход в долину воспоминаний был готов, она тотчас отправилась на встречу с Шаулом. Перевал. Силы небесные! Она и не представляла, какие опасности подстерегают Шаула и его спутников. У Элизы оборвалось сердце, когда под ногой одной из лошадей треснула дощатая перекладина веревочного моста, перекинутого над ущельем. Животное испуганно дернулось, раскачав хлипкий мост, и заметалось от страха, угрожая всех сбросить в бездонную пропасть. Слава небесам – все обошлось. Шаул сумел успокоить лошадь, и все благополучно выбрались на твердую землю. Но стоило им подняться по тропе выше, как их окутал густой туман, мороча и скрывая узкие тропы. Наконец они выбрались из опасного млечного облака и, оставив его внизу, поднялись к леднику. Элиза залюбовалась изумительной красоты картиной – в нежно лазоревое с позолотой небо врезались белоснежные пики гор, отбрасывающие пронзительно-синие тени. С непередаваемой кошачьей грацией, покинув седельную сумку, Бруно легко продвигался по гладкой, как стекло, поверхности. Чего нельзя было сказать об остальных. Обманчивая красота горной тропы требовала не только сил и сноровки, но и опыта. Проводник то и дело пророчил погибель и, подгоняя неумелых путников, пугал снежной бурей. Скоро и в самом деле лазоревый небосвод в одночасье свернулся свитком, явив свою сумрачную сторону. Путники достигли середины перевала, когда налетела обещанная Бенито пурга. Ворчливый старик торопил не зря – они успели добраться до пещеры, где укрылись от непогоды. Буря бушевала несколько дней. Запасы еды уменьшались, и никто не знал, когда закончится снежный буран. Закутанные в меховые плащи и одеяла, они изнывали от холода, даже чернила в чернильнице Шаула замерзли. Обняв закоченевшего Сони, Шаул молился о спасении или хотя бы о встрече с любимой. Провидение выбрало первое. Через три дня буря стала стихать, а на четвертый, перебравшись через перевал, они спустились к небольшому высокогорному селению. Уставшие, замерзшие и голодные путешественники наконец добрались до придорожного трактира. Постояльцев в эту пору было немного – трое путешественников, не решившихся преодолевать перевал в это время года, застряли здесь до весны. – Вот когда начинаешь по настоящему ценить простые радости – сытную еду, теплую постель, – разглагольствовал Бруно, растягиваясь на Шауловой кровати. – Неужели у тебя еще есть силы на подобные излияния? – зевая, удивился тот, устало откинувшись на подушки.
– Мыслительный процесс, мой друг, прекращается в разумном существе только вместе со смертью, и то не телесной, насколько я понимаю. – Чтобы не оказаться во власти телесной, я, пожалуй, засну, – заплетающимся голосом проговорил Шаул и провалился в сон. А ночью деревушку накрыла снежная буря, такая же, как застала их на перевале. Снег завалил все дороги, и Шаул с Сони оказались запертыми в трактире. Это казалось к лучшему: всем – и людям, и животным – был необходим отдых. Переход утомил их сверх меры, а хрупкий Сони и вовсе превратился в собственную тень. Элиза вполне разделяла опасения Шаула, что мальчик может заболеть от тяжелой дороги. Шаул коротал выпавшие дни безделья за дневниковыми записями. Увидев последние часы Элизы перед столетним сном, он не мог найти себе места от беспокойства. Во всем ему виделось указание на новую беду, грозящую ей в самом скором времени. Он томился неизвестностью и собственными страхами, проклинал зарядившую непогоду, боясь исполнения проклятия до срока. И единственное, что приносило утешение, – письма к Элизе. Был бы он так же отчаянно откровенен, знай, что все они доходят до адресата?.. Элиза же упивалась его излияниями, порою настолько чувственными, что сердце срывалось в бездну, и мысли взрывались фейерверком самых невероятных волнующих грез…
В то время как Шаул проводил дни наверху в своей комнате, Сони болтался внизу. Он был общительным и веселым пареньком. И постояльцы, и местные завсегдатаи любили поболтать с ним, а порой и покидать кости. В такую погоду ни у деревенских, ни у немногих постояльцев не было большого разнообразия в развлечениях, поэтому на игру собиралось довольно много народа. Играл Сони отлично – кроме острого глаза, хорошей памяти и ловких рук, у мальчика было прекрасное чутье на игроков. Элизе нравилось наблюдать за игрой Сони. Шаул же смотрел на занятия мальчика с неодобрением – увлечение Сони ничего, кроме досады, у него не вызывало. В его родном Бонке игра считалась занятием не только праздным, но и опасным. «Предрассудки, – возражала Шаулу Элиза. – Игра прекрасная тренировка для ума и возможность скоротать время». Правда, самой Элизе никогда не приходилось играть в трактирах, и манера общения игроков между собой ее изрядно смущала. Но Сони, казалось, вовсе не замечал этого, а Шаул, опасаясь неприятностей, никогда не забывал, выходя из своей комнаты, надевать меч. Он не раз замечал, что само наличие оружия подчас останавливает разгоряченных спорщиков и забияк. На четвертый день их заточения Шаул спускался в зал, чтобы расплатиться с Бенито, когда услышал громкие крики за игровым столом. Поспешно соскочив с последних ступеней, он заметил, как один из игроков выхватил кинжал и бросился через стол. Едва успев, Шаул выбил из рук не ожидающего нападения игрока клинок и прижал к стене – длинный рейтшверт Шаула уткнулся в шею нападавшего.
– Дьявол! – прохрипел тот, боясь пошевелиться – одно движение и без всяких усилий сталь сама войдет в мягкие ткани под нижней скулой. «О, Шаул!» – выдохнула Элиза, обмерев от внезапности и опасности стычки. – Прошу прощения, господа, – обратился Шаул к оторопевшим и притихшим игрокам. – Мне казалось, что ваша игра не подразумевает оружия. – Ваш малец – шулер, – прохрипел нападавший. – Вранье, – упрямо возразил Сони и, в мгновенье ока оказавшись рядом, вытащил из-за манжеты боявшегося шелохнуться обидчика два костяных кубика с закругленными углами. – Он подменил кости, – Сони протянул раскрытую ладонь остальным игрокам.
И тут один из них, огненно рыжий, чуть заметным движением двинулся в сторону и, подхватив упавший кинжал, подскочи к Сони. – Если ты навредишь, мальчику, – начал Шаул, и Элиза почувствовала, как набатом в висках пульсирует кровь, – я разделаюсь сначала с твоим дружком, а потом возьмусь за тебя. Как думаешь, у кого из нас больше шансов? Глаза рыжего беспокойно забегали, но руку с кинжалом от шеи Сони он не убрал. – Брось! – прозвучал приказ, и боковым взглядом Элиза увидела, как острие короткого одноручного меча коснулось спины рыжего, и тот послушно отпустил руку, бросив кинжал. Сидевший за соседним столом и некоторое время безучастно наблюдавший за развитием событий господин пришел на выручку вовремя. Если бы негодяй схватил Сони, Шаул бы оказался в весьма затруднительном положении – выполнить свою угрозу было ему совсем непросто... Незнакомец коротким кивком приветствовал Шаула. – Игра закончена, господа, – проговорил тот, ответив на приветствие. – Выигрыши аннулируются. Оставшихся за столом игроки – похожий на купца постоялец и двое местных крестьян – стали быстро разбирать проигранные монеты, стоявшие стопочками около каждого из шулеров. – Никто не в обиде, господа? – спросил Шаул. – Не в обиде, – прохрипел за обоих рыжий. Шаул и незнакомец вложили мечи в ножны. – Благодарю вас, – протянул руку Шаул незнакомцу. – Я рад быть вам полезным, – проговорил тот, отвечая рукопожатием и, вглядываясь в лицо Шаула, спросил: – Вы не узнаете меня, господин барон? – Боюсь, вы обознались, – покачал головой Шаул. – Перед вами граф Клаверден, – влез Сони. – Прошу простить великодушно, обознался. Сентре, негоциант, к вашим услугам, господин граф, – поклонился тот и, покачав головой, продолжил: – Я был уверен, что вы это он – тот же рост, фигура, цвет волос, а голос! Но сейчас я вижу: черты лица другие, – он кивнул, – и вы моложе. И все же – очень, очень похожи! Может быть, вы родственники? Барон Маллой? – Не имею чести быть знакомым с бароном, и, уверен, мы не состоим в родстве, – ответил Шаул. – Признаюсь, если бы ни спутал вас, вряд ли ввязался, – в голосе Сентре почувствовалось напряжение, – стараюсь избегать неприятностей. Но господин барон спас мне жизнь и состояние. Я в большом долгу у него… – Интересно, что это за барон Маллой такой? – полюбопытствовал Сони, когда они поднимались к себе в комнаты. – Да мало ли, – пожал плечом Шаул. – Хочу рассказать тебе кое-что, – сообщил Сони. Не дожидаясь приглашения, мальчик вошел в комнату и плюхнулся на кровать рядом с Бруно. – Жаль, что ты не видел сейчас Шаула, – посетовал он, почесывая кота за ухом. – Будь я принцессой, влюбилась б в него с первого взгляда. – Помолчи, – отчитал его Шаул. – Ведь знал же, что эти два прохвоста опасны. Зачем связывался с ними? – Я не связывался, – огрызнулся мальчишка. – Меня такими трюками не проведешь. Но старичье жалко. Особенно купца. Они же его выпотрошат – нечего делать. Он тут застрял из-за непогоды, а там у него семья, он рассказывал… А ты рыцарь, как раз работа по тебе, – беспечно пожал плечами Сони. – Прекрати! Если бы не Сентре, неизвестно, чем все кончилось. – Сони, в чем-то прав, Шаул, – вступил в разговор молчавший доселе Бруно. – Рыцарство тебя обязывает. И если уж говорить о женских сердцах, то и здесь мальчик не ошибся. Но я сейчас не о том. Тебе следует привыкать. Рыцарство – вещь весьма неудобная, но коль скоро так случилось, значит, оно – часть твоей миссии. Ты не привык действовать силой, так учись – если у тебя есть меч, ты должен пользоваться им. Привыкай мыслить, как человек, в руке которого стальной клинок... Шаул не хуже кота понимал, что должен из обычного школяра в одночасье превратиться в рыцаря. Еще вчера ему бы и в голову не пришло поднять на человека настоящий, а не деревянный меч, угрожая расправиться силой, а сегодня этот настоящий меч был у него в руках. Что бы случилось сегодня, не вмешайся Сентре? Ему пришлось бы ранить, а, возможно, и убить человека. Шаул совсем не был уверен, что готов к этому… – Что ты хотел мне сказать? – не отвечая Бруно, строго спросил он Сони. – Эти жулики только что пришли из какого-то портового города в Аустеррии, – сообщил мальчик. – Они рассказывали, что султан разбил королевский флот. А купец говорит, что хоть о потере флота ему ничего неизвестно, но в трактирах он часто страдал от шумных задир-наемников. А еще рассказывал, что встретил в столице своего земляка – тот был мастеровым, да разорился, и сейчас подвизается вастадором… Это были очень плохие новости. Даже если сведения шулеров неточны или ошибочны, то встреча купца с наемниками и вастадором, чей удел рыть подкопы, подрывать и строить укрепления, свидетельствовала о том, что правитель Аустеррии набирает сухопутную армию. А война не входила в планы Шаула. – Проклятье, – выругался он. Искать принца в воющей стране было бессмысленно, а находиться в ней опасно. А они потратили столько сил и времени, чтобы добраться сюда! Географически Аустеррия представляла собой весьма узкий вытянутый полуостров, отделенный от материка горной цепью, которую они только что пересекли. – Пока закрыт перевал, покинуть Аустеррию мы сможем только морским путем, – медленно проговорил Шаул. – Но если королевский флот разбит, и на море владычествует султан, наши шансы добраться живыми, не попав при этом в рабство, невелики. – Перспектива не из радужных, – вздохнул Бруно. Среди немногих вещей, которые Шаул приобрел в пути, был прекрасный атлас, содержащий подробные карты. Сони достал его и уселся изучать. – Ты прав, – наконец резюмировал он. – Иначе из Аустеррии не выбраться. Так, может быть, стоит все-таки заглянуть к принцу, мало ли что? Сони никто не ответил. В комнате воцарилось унылое молчание. Элиза тоже пала духом. – Мальчик прав, – наконец заговорил Бруно. – Если дорога привела тебя к принцу, используй шанс. – Ни один принц не отправится с поля боя спасать принцессу.
– А если он еще не воюет? Тогда богатый союзник, способный восстановить потерянную флотилию принца будет весьма кстати, – возразил Бруно. – Только как ему заполучить этого союзника? – не соглашался Шаул. – Содружеству нет смысла ввязываться в войну с султаном, даже если речь идет только о финансовой помощи. А если так, принцу придется шантажировать Содружество поддержкой амбиций проснувшегося короля. Но он для этого слишком слабый игрок. Чем он может угрожать им? Флотом, которого у него нет? Армией, которую надо провести через территории нескольких королевств? – Согласен, позиция несильна, – согласился кот, прищурив глаза. – Но хороший дипломат сможет соблазнить твоих купцов подзаработать на выгодных контрактах, став союзниками воюющего принца. – Ты предлагаешь мне заявиться во дворец и озвучить все эти сомнительные предположения? – недовольно скривился Шаул. – Отнюдь. Во дворце без тебя хватает способных делать сомнительные предположения. Твоя задача сообщить принцу о принцессе. И предоставь его высочеству решать самому. Все наши рассуждения – не более чем рекомендации тебе для поддержания разговора. Поверь, если принцу суждено разбудить принцессу, он найдет резоны сам, – заявил Бруно и принялся сосредоточенно вылизывать лапу. Элиза вернулась к себе расстроенная – будущее было не просто туманно, но и опасно. Она вздохнула и, дабы утешиться, принялась перебирать в памяти слова письма Шаула, что он записал в своем дневнике. «Элиза, любимая моя! Тоска по тебе острым осколком засела внутри, саднит и терзает всякий раз, как я упираюсь в условие фей. Как я ненавижу его! Оно требует за твое спасение отдать тебя другому. Пытаюсь найти объяснение, чтобы смириться, и не нахожу. Убеждаю себя, что сам обрек себя на это, вмешавшись и нарушив естественный ход вещей. Но не верю. Я наказан? Но разве может любовь быть наказанием?! Нет, Элиза. Нет, любимая, мы не наказаны! Не за преступления или заслуги, но по неисповедимой высшей воле мы обрели ту единственную драгоценную жемчужину, ради которой стоит продать все остальное имущество. Не знаю, смогу ли я выдюжить – дар слишком велик… И все же благословляю эту боль и тоску по тебе, любовь моя, ибо они убеждают меня, что я все еще сжимаю в ладони драгоценную жемчужину нашей любви. Уговаривая Кристиана, я чуть было не пообещал, что перестану любить тебя. Нет, не перестану. Я буду любить тебя еще сильнее, потому что твоей жизнью и жизнью близких твоих наша встреча там, на границе миров, станет явью и этого мира. Наша любовь с тобой – наша драгоценная жемчужина – станет нашей по праву, потому что мы отдали за нее все, что у нас было…» *** В темноте за окном завывала вьюга. Этот тоскливый протяжный вой напоминал поминальный плач. Словно стервятник, ждущий своей добычи, она кружила и билась в стекло. А, может быть, это слуги могильщика Тодда пытаются добраться до ее сестры, умирающей, или уже умершей – Агата не знала. Она уже не чувствовала в заиндевевших, сведенных судорогой пальцах нити – той невидимой тончайшей связи тела Селины и ее души, что в исступлении удерживала в течение долгих дней и ночей, – то ли она потеряла чувствительность, то ли ее магия оказалась бессильна перед неотвратимой смертью. Но пальцев Агата не разжимала… – Нет, если бы все кончилось, Рев обязательно бы появился здесь, – заговаривала саднившую сердце тревогу Агата. – Просто я устала. Да и кто бы не устал? Даже Гизельда, мудрейшая и сильнейшая из фей, и та сдала… Постоянные бдения у постели Селины совсем измотали старую наставницу. Агата видела, как осунулась и постарела она. Гизельда держалась мужественно и не позволяла ее жалеть, но Агате все труднее было принимать помощь старой феи. – Феи не уходят на покой, Агата, – бодро возражала Гизельда. – Мы всегда в строю. И сейчас мы с тобой солдаты на передовой. К оружию! – сверкнула стеклами очков старая фея, отправляясь на очередное дежурство. Но изо дня в день неизменно повторяющиеся томительные часы беспрерывного волшебства требовали слишком большого напряжения, и Агата опасалась, что тончайшая шелковистая нить в конце концов выскользнет из рук измученной старушки. Да и сама Агата была уже слишком слаба... – Ну что ж ты, Траум! Поторопись. Не справимся, не удержим мы Селину, – всхлипнула она. А вьюга все набирала силу. Под ее напором стонал и скрипел дом, испугано дребезжали стекла. И одно из них не выдержало – раздался резкий скрежещущий звук треснувшего стекла, сменившийся звоном осколков, и в комнату влетел порыв холодного ветра, задул свечу у кровати и рассыпал снежинки. Агата с ужасом смотрела на уносимый порывом ветра дымок от погашенного фитиля. Как в тот раз... – Нет! – вскричала Агата. – Нет, Тодд! Она не твоя! Убирайтесь вон, стервятники! Я не отдам ее вам! Ее отчаянный крик никого не испугал. Ветер с тем же неистовством дул в разбитое окно, запорошив снегом подоконник и пол. Ухало в камине пламя, сражаясь с ледяными порывами непрошеного гостя. Вслед за ветром в комнату проник серый рассвет, наполнив ее унылым белесым светом. Агата боялась взглянуть в лицо сестры. Она не в силах была встретиться с ее смертью – она столько сил отдала для того, чтобы этого избежать! Но на что она надеялась? Поступок Траума если и мог спасти, то только душу Селины. Здесь же им придется утешиться будущей встречей, а истерзанное болезнью тело… – Я не смогу, – прошептала Агата и уткнулась лбом в руку Селины, продолжая удерживать ее в своих ладонях. – Я не смогу… Агата плакала, изливая свое отчаяние, свою боль, свою напрасную надежду. Сколько дней она боролась? Сколько ночей лелеяла в душе упование? А взлелеяла пустую иллюзию! – Селина, – прошептала она, срывающимся от рыданий голосом, – отзовись… И тотчас почувствовала легкое пожатие пальцев. Агата встрепенулась. Что это было? Ей почудилось? И снова пожатие – прохладные пальчики Селины согнулись, чуть сжимая пальцы сестры. Агата затаив дыхание смотрела на их руки, боясь шевельнуться, чтоб не спугнуть видение. – Что здесь произошло? – в комнату вошла Гизельда. Строго оглядев беспорядок, она устранила его в мгновение ока. Шикнув, выпроводила ветер, словно нашкодившего пса, ворвавшегося во внутренние покои. Снежинки унеслись за ним, рассыпанные осколки вернулись целым стеклом в оконную раму, наметенные сугробики снега растаяли и испарились, не оставив следа. – Мне показалось, я услышала твой крик, Агата, – закончив наводить порядок, Гизельда подошла к замершей фее и положила руку на ее ссутулившиеся плечи. – Ты совсем озябла, милая. – Она жива, – просипела Агата. – Кто? – опешила Гизельда. – Селина. – Жива? Но, Агата… – она с болью посмотрела на свою бывшую ученицу, и в глазах у нее промелькнул сомнение. – Этого просто не может быть... – Она пожала мне только что руку, – не меняя позы, не переводя взгляда, тихо возразила Агата. – Так бывает, милая, – с сожалением посетовала старушка. – Просто ты очень устала. – Она жива, – упрямо повторила Агата и попросила: – Подойди, проверь. Гизельда молча подошла к изголовью кровати. И Агата решилась перевести взгляд на лицо сестры. Селина была так же бледна, как и прежде, и все же что-то изменилось в выражении ее лица, она уже не было таким отстраненным, глаза не казались запавшими – словно за закрытыми веками они устремлены в иной мир, – как у умерших. – Она холодная, – неуверенно проговорила Гизельда, дотронувшись до щеки Селины. – Она замерзла из-за разбившегося стекла, – возразила Агата и тихо позвала сестру: – Селина! Селина медленно приоткрыла глаза. – Ты жива, – захлебнулась слезами Агата и, уткнувшись в сплетение их рук, зарыдала. – Чудеса… – ошеломленно прошептала Гизельда и, схватившись за сердце, счастливо всхлипнула. – Девочка ты наша! Чудо-то какое! Ты здесь с нами! – С вами, – едва шевеля губами, выдохнула Селина. – Ну-ну, Агата, – попыталась успокоить она старшую сестру, но, махнув рукой, шепнула с улыбкой Селине: – Пусть выплачется. Она так измучилась. – С возвращением, дорогая фея Селина, – в комнате неожиданно появился магистр оффиций. Агата подняла заплаканное лицо и судорожно вздохнула, пытаясь справиться с рыданиями. Рев сможет все объяснить. – Я так счастлив, дорогие мои! Это такое чудо, такая беспримерная милость Провидения! – восторженно воскликнул магистр оффиций, и чуть с меньшим пылом, но с не меньшим чувством добавил: – Жертва владыки была ненапрасной. Как был бы он счастлив видеть это... – Она спасена? Она будет жить? – перебила излияния магистра спешившая удостовериться в счастливом исходе Агата. – Фея Селина спасена и почти здорова, даже физически, – поспешил успокоить ее Рев. – Несколько дней в постели, и она будет весела и бодра, как прежде. Вам больше не о чем беспокоиться. Отправляйтесь-ка спать, милые дамы. Он подошел к Агате и подал ей руку, помогая подняться, но, привстав, она снова повернулась к сестре. – Селина, как ты себя чувствуешь? У тебя болит что-нибудь? Ей нужен настой из трав! – Она поспешила было за ним, но затекшие от долгого сидения ноги подогнулись, и она упала в объятия подхватившего ее Рева. – Сударыня, вы совсем измученны, – поддерживая ее, проговорил Рев. – Не беспокойтесь, – предупредил он движение поддавшейся к ним Гизельды. – Я провожу нашу милую фею Агату в ее комнату. А вы позаботьтесь о младшей сестре и тоже укладывайтесь отдыхать. Гизельда слегка кивнула, сверкнув стеклами очков: она не привыкла, что бы кто-нибудь указывал ей, но спорить не стала и подала Селине внезапно появившийся у нее в руке опаловый стаканчик с каким-то настоем. Придерживая за талию и локоть, Рев вывел Агату из комнаты, уговаривая, как маленького ребенка: – Все ваши тревоги уже позади. С феей Селиной уже ничего дурного не произойдет. А вот вам просто необходим хороший сон. Больше нет нужды волноваться... Агата едва могла передвигать ногами, силы совсем оставили ее. Рев, почувствовав это, подхватил ее крепче за талию и уложил голову себе на плечо. – Вы обе завоевали мое сердце своей нежной и самоотверженной верностью друг другу, – тихо, доверительно говорил он, и его дыхание легко ворошило ее волосы. – Вы тяжело поработали, милая, и сейчас вы должны позаботиться о себе. А о вашей сестре уже позаботился мой владыка. Душу за душу – древнее установление… Вы представляете, какова цена? Нет, это невозможно представить! Даже мы, духи, только предчувствуем, только догадываемся какая мощь и какое величие были отданы за жизнь феи Селины... Рев взволнованно вздохнул и помог Агате улечься. Затем, заботливо накрыв висевшей на вешалке теплой каппой, доверительно по-родственному присел на краешек ее кровати, положив ладонь на ее голову: – А теперь, голубушка, вы должны отдохнуть. И пусть ваш сон восстановит ваши силы, обновит добрые мысли, омоет чувства. Спите, милая моя. Спите, голубушка… Его голос обволакивал и наполнял покоем. Агата послушно закрыла глаза и, найдя его вторую, лежащую на колене, руку, прикрыла своей ладонью. – Спасибо вам, милый господин Рев, – прошептала она, погружаясь в сон. – Вы были так добры к нам, друг мой… Глава 7 Аустеррия поразила Шаула мягким климатом, лишь изредка омрачаемым проливными дождями. Как только дожди, напитав мягкую черную землю, прекращались, улыбчивое южное солнце расцвечивало яркими красками дивный пейзаж, где зелень склонов холмов соперничала с разноцветьем не облетевшей листвы и белизной деревенских строений. Аккуратно побеленные домики с темной соломенной крышей словно грибы лепились друг к другу на пологих холмах. Крепости и замки из серого камня радовали глаз черепичными терракотовыми крышами. И жители Аустеррии были под стать ее природе – яркими, шумными и беспечными. Во всех тавернах горячо обсуждали тревожные вести о нападениях кораблей султана на торговые суда и пленениях в рабство – люди жарко спорили и отчаянно причитали о будущих бедах, неожиданно заканчивая веселыми песнями и зажигательными танцами. Из таверн и дворов лилась музыка. На улицах и в садах влюбленные парочки без стеснения демонстрировали свою нежность. Шаул же с возрастающей тревогой видел явные приметы скорой войны. Столица была полна солдатами – гвардейцами, пехотинцами, аркебузирами, пикинерами, лучниками, вастадорами... В гавани шумели мастеровые, строя форпосты и дополнительные укрепления. В порту стояли на приколе немногочисленные уцелевшие, но сильно поврежденные корабли королевского флота. И все же невозможно было не залюбоваться великолепием столицы. Прекрасные здания соперничали друг с другом обилием лепнины и резьбы, а многочисленные фонтаны – изящными скульптурами. Пышные сады и тенистые аллеи опоясывали зеленым кольцом гранитные набережные залива, образованного свернувшейся улиткой сушей южной оконечности полуострова. Центром и несомненной вершиной всего этого великолепия был дворец властителя Аустеррии из розового мрамора, безмятежно отражающийся в тихих голубых водах залива. «Неужели эта чудная красота, соединившая в гармоничном союзе природу и человеческий гений, будет разрушена султаном?» – сокрушался Шаул. Он с восторгом прочел слова прежнего правителя Аустеррии Убальдо Великолепного, высеченные на архитраве портика Публичной библиотеки: «Я воздвиг это здание и собрал мудрость древних для просвещения моего народа». Возможно ли более достойная цель? Шаул не мог остаться равнодушным и тотчас устремился внутрь.
Просторный вытянутый зал библиотеки был прекрасно освещен благодаря двум рядам высоких окон. До самого потолка высились стеллажи и шкафы со свитками. Между стеллажами под окнами стояли массивные деревянные пульты с драгоценными древними рукописными фолиантами. В центре зала красовался огромный глобус тончайшей работы. В зале было несколько человек, и его торжественную тишину нарушал лишь шелест переворачиваемых страниц.
Пока Сони рассматривал глобус, Шаул подошел к одному из таких пультов. «Полития», – прочел Шаул. Ему никогда не приходилось держать в руках древний трактат об идеальном государственном устройстве, но отрывки из него широко цитируемые другими авторами, были известны каждому студенту…
– Уму непостижимо, – заворожено проговорил Шаул, благоговейно перелистывая рукописные страницы древней мудрости. – «Государство создается не для того, чтобы жить вообще, а чтобы жить счастливо», – прочел Шаул изречение древнего мудреца, и улыбнулся: похоже, жители Аустеррии восприняли эту мудрость буквально. – Правители часто забывают об этом, – услышал он у себя за спиной тихий голос. Шаул обернулся. Немолодой господин в маленькой квадратной шапочке и черной сутане, препоясанной малиновым широким поясом, внимательно смотрел на него, чуть склонив голову к правому плечу. – Ваше святейшество? – Шаул почтительно поклонился. – Хранитель библиотеки монсеньер Аббатини, – не меняя птичьего наклона головы, кивнул тот. – Для меня большая честь, – снова поклонился Шаул и представился: – Шаул Ворт из Бонка к вашим услугам. – Не знал, что в ваших краях до сих пор в почете рыцарство, – удивленно проговорил монсеньор Аббатини, поглаживая небольшую с сединой бороду. – Это долгая история, – улыбнулся Шаул. – Без сомнения, – качнул головой библиотекарь. – Интересуетесь политикой? – он кивнул в сторону древнего фолианта. – Скорее отдаю должное редкостному экземпляру рукописи великого мудреца. – В таком случае вас может заинтересовать другой трактат. «Божественная сущность» – не только самый древний из известных списков, но и, на мой взгляд, самый интересный. – У вас прекрасная библиотека. А есть ли у вас трактат «О душе»? Я читал его только в пересказе монаха из Лидье. Человек – вот что вызывает мой живейший интерес. – О, да, – скептически улыбнувшись, кивнул Аббатини. – Познание твари без познания Творца… Не умоляет ли это объект вашего исследования? – Но как познать Творца, пренебрегая познанием его образа и подобия? Аббатини покачал головой. – Вы никогда не остановитесь перед тайной? – Тайна – это приглашение к познанию, а не запрет, – парировал Шаул. – Тайна – это покров на том, что человек еще не в состоянии вместить и за что не готов взять ответственность. – Запретив познание, вы откроете ему черный ход. И тогда, действительно, не обойтись без водружения твари на пьедестал Творца. Монсеньор Аббатини молчал, склонив к правому плечу голову. В его бороде где-то пряталась улыбка, которую выдавали веселые лучики морщин у близоруких глаз. Он вытащил из глубокого кармана сутаны очки и, водрузив их на нос, проговорил: – Моя должность никак не позволяет мне выступать в той роли, которую вы мне отвели. Более того, я вполне разделяю вашу убежденность, что стремление к познанию – это сущностное свойство человеческой души. И запрет его так же бесполезен, как и опасен. Скажите, мой ученый друг Шаул Ворт из Бонка… – Граф Клаверден к вашим услугам, ваше святейшество, – почтительно склонившись, перебил его, внезапно вынырнувший из-за спины Шаула мальчишка. – Помолчи, Сони, – сердито одернул его Шаул. – Ах, вот как? – приподняв бровь, протянул монсеньор библиотекарь, рассматривая ничуть не смутившегося мальчика. – Премного благодарен, сын мой. А ты кто же будешь? – Для него, – он кивнул в сторону Шаула, – друг и помощник. Для вас, монсеньор, смиренный послушник Сони. – Сони? – Совершенно верно, монсеньор, Сони, – с достоинством склонил он голову. Казалось, вздорного мальчишку невозможно было ничем смутить. – Сони, подожди меня, – попросил Шаул. Мальчик, гордо вскинув подбородок, недовольно скривил бровь, но отошел, снова вернувшись к большому глобусу в центре зала. – Занятный у вас друг, граф, – проговорил библиотекарь, смотря вслед мальчику, веселые лучики снова появились у его глаз. Шаул смущенно кашлянул – он никак не мог привыкнуть к титулу, – но промолчал. – Так если не секрет, с чем вы пожаловали в наши края? Да еще в такое тревожное время? Неужели тяга к знаниям завела вас так далеко от дома? – Не совсем. Хотя и ее можно считать одной из причин моего путешествия. Шаул тянул с ответом, прикидывая в уме, насколько он может быть откровенным с монсеньором Аббатини. К расположению, которое он испытывал к библиотекарю, следовало прибавить его высокое духовное звание и службу в прямом соседстве с правителем Аустеррии. – У меня послание к принцу Дамону, – решился Шаул. – К принцу Дамону? – брови библиотекаря удивленно взлетели вверх. – И какого же рода сие послание, позвольте полюбопытствовать? – Отчасти – политического, отчасти – нет. – А говорили, что не интересуетесь политикой, – разочарованно протянул монсеньор Аббатини, принявшись протирать очки. – Не интересуюсь, – кивнул Шаул. – Но странным образом, стоит только озаботиться судьбой более чем десятка человек, как ты тотчас сталкиваешься с политикой. Библиотекарь вернул очки на нос и снова с интересом смотрел на Шаула. – Только вот принц Дамон довольно молод для политики, – сунув платок в боковой карман сутаны , проговорил монсеньор. – Да может ли наследник престола быть слишком молод для политики? И, насколько мне известно, его высочество на днях отметил свое семнадцатилетие, – пожал плечами Шаул. – Я не имел в виду возраст, – тихо возразил монсеньор Аббатини. – Вы хотите сказать, что разум принца не... – Шаул в нерешительности замялся, и еще тише закончил: – не соответствует его возрасту? – О, нет, – поспешно возразил библиотекарь. – Разумом его высочество не обделен ни в коей мере, как раз наоборот. Я говорил о другой зрелости – зрелости чувств, быть может. А так он весьма умен и образован. Кстати, тоже любит философствовать о призвании человека. Вы найдете в нем интересного собеседника, – и прибавил: – К тому же он очень хорош собой… Шаула вполне удовлетворила эта характеристика. – Вас уже представили ко двору? – Нет, мы только вчера прибыли в город. Не будет ли с моей стороны дерзостью просить вас рекомендовать меня? – Отчего же? При дворе королевы Изабеллы вам будут рады. Вы не слагаете сентиментальных баллад? Или, может быть, вы проявили себя в каком-нибудь ином виде искусств? – Никоим образом, – усмехнулся Шаул, не смея свои юношеские стихи выдавать за достойный похвалы образчик поэзии. – Ну что ж, философия тоже подойдет. Благодаря протекции монсеньора Аббатини Шаул попал ко двору ее величества Изабеллы в тот же вечер. Как и говорил библиотекарь, при дворе собиралась не только придворная аристократия, но и люди искусства, которым покровительствовала королева – молодые музыканты и художники находили теплый прием при дворе ее величества. Королева Изабелла напомнила Шаулу Аделину задорным благодушием, утонченностью восприятия и острым языком. Королева могла заинтересованно слушать рассуждение скульптора о текстуре мрамора и несколькими точными замечаниями отметить достоинство произведений, которые ей представляли. А кроме того, ее величество Изабелла была необыкновенно хороша. Не холодной северной красотой, а яркой неправильной красотой южного края. Высокая, полная, она в свои годы сохраняла матовую белизну плеч и гладкость кожи. Зеленые глаза сияли юношеским огнем, небольшой нос с горбинкой и сильно вырезанными ноздрями мог бы придавать королеве несколько хищный вид, если бы не нежные полные губы и мягкий овал пополневшего лица. Золотистые с легкой рыжиной вьющиеся волосы, блестели светлой медью через крупную сетку бальцо, в узлах которой блестели изумрудные бусины. – Я рада вас приветствовать, граф, – улыбнулась Шаулу королева. – Мой сын, его величество принц Дамон тоже весьма увлечен философией. Последнее, чем он поразил нас, – «Дифирамбы невежеству», ответ вашему северному мудрецу! – похвасталась королева сыном. – Мадам, вы так добры ко мне, – склонился к ее руке принц. – На самом деле это безделица, написанием которой я скоротал пару дождливых дней. Наконец Шаулу представился случай разглядеть принца Дамона. Принц был очень похож на мать: те же волнистые густые волосы, только светлее, без рыжины, те же широко расставленные зеленые глаза, тот же нос с горбинкой, только губы у него были тонкими и постоянно кривились в насмешливой улыбке. Он был высок и строен. Его бледно-голубой кафтан, надетый на жемчужно-серый камзол, в тон цвета панталон являл собой превосходный образчик изысканной простоты. Тонкое кружево манжет и воротника было превосходным и в то же время без излишней пышности. Белоснежные шелковые чулки обхватывали стройные сильные икры, на мягких светло-серых туфлях играли бликами серебряные пряжки весьма тонкой работы. Сдержанное изящество сквозило в каждой складке его платья. Рядом с ним темный простой наряд Шаула, который накануне вычищал Сони, прилаживая чистый воротник и манжеты, казался грубым монашеским одеянием. – Так вы граф, тоже не чужды философским занятиям? – подняв бровь, обратился к нему принц. – Боюсь, не с таким блеском, как вы, ваше высочество, – чуть поклонился Шаул принцу, – но я хотел бы посвятить этому занятию свою жизнь. – Как я вам завидую, граф! – воскликнул принц. – Мне никогда не выпадет столь счастливая участь. Дела государственные, – развел он руками. – Мудрый правитель, милый, – мать нежно коснулась рукава сына, – философ не меньший, чем кабинетный ученный. Я права, граф? – обратилась она с улыбкой к Шаулу. – И более того, ваше величество, – галантно поклонился тот королеве. – Если философ испытывает своей мудростью бумагу, то монархи имеют дело с гораздо более тонким и чувствительным материалом. Книги монарха – это жизнь его народа. – О, как вы прекрасно сформулировали, – милостиво улыбнулась королева Изабелла. – Философия – это гармония мыслей. Я же предпочитаю гармонию чувств. Искусство ближе мне. Но вы должны рассказать мне о своей философии. – Мадам, я не посмею тревожить ваш слух столь мало поэтичной материей. Тем более что, как я слышал, вас сейчас гораздо более интересует военное искусство, нежели искусство мыслей, – рискнул Шаул повернуть разговор в иное русло. – О, – нахмурилась королева. – Мой супруг, его величество Дерелье, большой поборник этой грубой силы… Но скажите, граф, разве искусство, вдохновляющее людей на смелые и возвышенные чувства, на подвиг, на самопожертвование, менее важно, чем создание фортификационных сооружений или формирование армии из жестоких, но равнодушных к нашей земле наемников? – Не смею спорить, ваше величество. Да и возможно ли возразить столь пламенной защите человеческого духа. Сердце Шаула колотилось, как барабан, бухая в грудную клетку. – Согласились ли бы вы выслушать историю о прекрасной принцессе? – решился Шаул. – Только прекрасный принц может спасти ее… Напряженные взгляды королевы и принца, буквально впились в него, но ни насмешки, ни возмущения в них не было. – Что это значит, Клаверден? – прервал принц затянувшуюся паузу. – Именно то, что я сказал, ваше высочество. – Вы полагаете, что благородство может быть вознаграждено? – поднял бровь принц. – Благородство так или иначе всегда вознаграждается, – ответил Шаул. – Завтра утром, граф, – обратилась к нему королева, подавая руку, – мы ждем вас. *** Молодой месяц, сияя от любопытства, заглядывал в окно, наполняя комнату серебристым светом. – Как во сне, – прошептала Селина, проведя рукой по шелковистой поверхности одеяла. Которую ночь ей снился один и тот же сон: залитая лунным светом гористая пустыня. Сияющий волшебный свет, звенящий дивным колокольным перезвоном… Как таяла, сливаясь с этим светом, как ширилась, воспаряя ввысь ее душа… Память Селины не запечатлела ни единого события, с тех пор как она погрузилась в смертельный сон до чудесного пробуждения. У нее не осталось ничего от мгновений, проведенных с любимым в неведомых пространствах бытия – лишь краткий дивный сон, возвращающийся к ней каждую ночь. Селина была уверена – это не сон, не совсем сон, а чудом уцелевшая крупица воспоминаний об их с Траумом бескрайней бесконечной любви... – Любимый, – прошептала Селина, и глаза ее наполнились слезами. – Мой Траум, где ты? Селина была уверена, что он не погиб... – Если я жива, значит, жив и он, – заявила она накануне Агате и гостившей у них Гизельде. – Селина, – нахмурилась сестра, – тебе придется смириться с его смертью. Если ты жива, значит, его уже нет. Душа за душу – древнее установление. – Если бы речь шла только о моей душе – я бы с тобой согласилась. Но Провидение воскресило не только душу, Оно вернуло меня. – Оставь, Селина, не мучь ни себя, ни нас! – в сердцах воскликнула Агата. – Будь благодарна Трауму и, если тебе угодно, храни свою любовь. Но не выдумывай того, чего не может быть. – Девочка, – рукой остановив старшую сестру, мягко начала Гизельда, но Селина уже знала, что и старая фея не согласна с ней. – Чудо твоего воскресения – это тайна. Тайна, которая, возможно, со временем откроется тебе хотя бы частично. Но, чтобы это случилось, в твоем сердце должна быть абсолютная тишина, не потревоженная ни шумом твоих страстных желаний, ни звоном несбыточных грез – только готовность принять волю Провидения. Тогда ты сможешь услышать Его голос. И только так ты сможешь обрести мир и покой... – Но я уверена, что наша любовь с Траумом и есть воля Провидения! – не могла смириться Селина. – Не решай за Провидение, а слушай Его, – наставительно проговорила Гизельда. – Ну почему, почему мы были столько времени вместе, а я ничего не помню?! – в отчаянии схватилась Селина за голову. – Вот и подумай, почему, – мягко посоветовала Гизельда, вновь подав знак Агате попридержать язык. – Не для того ли, чтобы ты не цеплялась за прошлое? Не упрямься, девочка, оборотись к настоящему… Селина молчала. Что толку ломать копья? А сердце терзала такая неизбывная боль, с которой не сравнится и боль ожога, полученного от прикосновения Траума. Тогда боль была знаком их единения, сейчас – разлуки… – В царстве снов теперь новый владыка Шлаф. Магистр Рев заходил утром, – сообщила Агата. – Селина, – окликнула она погрузившуюся в невеселые думы сестру. – Я слышу, – угрюмо ответила она. – Новый владыка может отнестись к нашей идее с Элизой не столь благосклонно, как Траум. Элиза в опасности. – Так теперь ты уверена, что Траум был благосклонен к нашей идее? Возможно, он даже помогал нам? И не был коварным злодеем? – не смогла сдержать раздражения Селина. – Да, теперь я уверена. Потому что он спас тебя, пожертвовав собой. Но я надеюсь, ты не думаешь, что следующий владыка снов, подобно Трауму, будет сейчас же сражен твоими прелестями? – Может быть, он пленится твоими? – Прекратите! – Гизельда стукнула ладонью по ручке кресла. Перебранка умолкла, но напряжение все так же звенело в воздухе. – Удивительно, – покачала головой старушка. – Совсем недавно вы готовы были пожертвовать друг за друга жизнью, а сейчас ссоритесь, как две глупые девчонки. Вы же едва не потеряли друг друга. Будьте благоразумны. Научитесь радоваться тому, что имеете. Помните: то, что вас соединяет, несоразмерно больше того, что разделяет… Старая фея помолчала и продолжила: – Никто не знал, каков он, великий владыка Траум. И нам всем посчастливилось узнать, что он был действительно великим. Я думаю, что твое воскресение, Селина, – это признание самим Провидением величия сердца владыки снов. И нет нужды говорить, как мы ему благодарны, и как высоко ценим его жертву. Признательность и память о нем не должны омрачаться нашими ссорами о том, кто знал его лучше. Действительно, владыка снов, как оказалось, был добр к вам и помогал в вашей затее. Так не дайте глупым раздорам обратить свидетельства его сердечности в прах. Спасение Элизы – это тоже память о великом сердце владыки Траума. Займитесь этим. А это – вам ли не знать! – непростая задача. Действуйте, как прежде, вместе и сообща, доверяя и помогая друг другу. Тогда у вас все получится. Селина понимала, Гизельда права – пора заняться делами. Она вполне оправилась, и слабость, которая порой накрывала ее тяжелым покрывалом, была вовсе не от болезни, а от тоски. Разлука была невыносима. Отчаяние подкрадывалось, опутывая волю темной паутиной, и присасывалось к сердцу, словно пиявка… – Как мне жить без тебя? – прошептала Селина. Только чудные сны приносили ей покой. В посветлевшем небе, видимом через незашторенное окно, медленно гасли звезды, таял тонкий серебряный серп молодого месяца… – Я люблю тебя, милый, и никогда не перестану, где бы ты ни находился…
февраль, 2017 г. (июль, 2008 г.)
Copyright © 2008 Юлия Гусарова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено | 
- 
