В поисках принца
или
О спящей принцессе замолвите словоВсем неразбуженным принцессам посвящается Дремучим бором, темной чащей
Старинный замок окружен.
Там принца ждет принцесса спящая,
Погружена в покой и сон.
…Я в дальний путь решил отправиться
Затем, чтоб принца убедить,
Что должен он свою красавицу
Поцеловать и разбудить.
(Ю. Ряшенцев)
Часть III Глава 1
Элиза, представив, что качается на качелях, слегка оттолкнулась ногой и качнулась вперед. Она нашла способ справляться с ужасающей пустотой своего убежища – силой воображения. Можно было бы еще мысленно воспроизвести свежий весенний воздух, наполненный ароматом цветов – ласкающий лицо и играющий с волосами. Но Элиза задумалась о другом...
Судя по всему, путешествие Шаула подходило к концу. И хотя решающего разговора еще не было, он, кажется, не сомневался в согласии принца. Элиза не могла не признать: правитель Адхельма выгодно отличался от наследника престола Эльтюда. Он был благороден, умен, красив, его суждения о королевской власти, несмотря на ее прежние сомнения, оказались разумны и отчасти созвучны собственным представлениям Элизы. Он не манкировал своими обязанностями и не предавался пустым развлечениям. Его пренебрежение к условностям этикета хоть и не нравилось Элизе, но очевидно – с чем-то можно будет смириться, чему-то придать внешний лоск, а что-то не составит труда изменить... А любовь принца к звездам и вовсе вызывала симпатию – она роднила правителя Адхельма с ее любимым отцом... И даже размеры княжества, вопреки опасениям Шаула, не смущали ее… Все, казалось бы складывалось, вполне удовлетворительно... Но должного удовлетворения Элиза не испытывала – ее нестерпимо раздражала дружба Шаула с принцем. Эти бесконечные доверительные беседы до ночи, сердечность в обращении, почти братская нежность... Временами казалось, что Шаул и вовсе забыл о ней! Может быть, всему виной колдовство? Элиза не чувствовала ни прежней нежности Шаула, ни тоскливой страсти, а его ревность вообще парадоксальным образом превратилась в горячую привязанность, но не к ней – его мысли занимал принц… Они часами с неослабевающим интересом могли говорить, о чем угодно, и лишь одна тема – о заколдованном замке – они ни разу не затронули… Давая по ночам пустые зароки в своих дневниковых записях, утром Шаул всякий раз находил предлог, чтобы отложить этот разговор на потом. А ведь только для того он и прибыл в Адхельм… – Это все колдовство! – убеждала себя Элиза, но не преуспевала. Похоже, не колдовство было всему виной… Шаул уже не ходил мрачнее тучи, не лелеял в сердце жестокой мести всему миру, не примерял судьбу отвергнутого бастарда, а про колдовской свиток и вовсе не вспоминал... В конце концов Элизе пришлось признать: ее снедает жгучая ревность. Но сколь это ни было глупым и неуместным, признавшись, она уже не могла сдержать раздражения и, отправляясь в воспоминания, словно заправский ревнивец, искала не доказательств любви, а холодности любимого. – Наконец-то, – пробормотала Элиза, почувствовав открывшуюся возможность вновь отправиться в воспоминания Шаула. – Я должна быть с ним, – зачем-то уверила она неведомые ей силы сонного мира… Шаул и принц опять были вместе. Праздничный кортеж его высочества неспешно катился по дороге к Шамбринскому монастырю, утопая в доносившемся издалека колокольном звоне. А двое всадников ехали чуть поодаль, пуская коней то рысью, то шагом, чтобы было удобней вести разговор… – Я не верю в эффективность выборной власти, – Кристиан попридержал коня, рвавшегося в галоп. – Возможно на местах, в управлении гильдиями, цехами, даже городами – она работает. Но чем выше уровень, тем больше соблазн свои интересы поставить выше общественных. Человек устроен… – Не лучшим образом, – кивнул Шаул. Он не был согласен с принцем, но защищать членов магистратов и их представителей в Генеральном собрании Содружества не стал – люди облеченные выборной властью, слишком часто свой собственный карман предпочитают интересам соотечественников. – По крайней мере, не без недостатков, – улыбнулся Кристиан. – Но я тебе верну твой же аргумент, – кивнул Шаул. – Единовластный правитель, созданный тем же несовершенным способом, что и его выборные коллеги, при всех своих аристократических регалиях не защищен и от грехов тех несчастных. Но только его власть ничем не ограничена, а значит, не ограничены и губительные результаты действий его несовершенной натуры. Такой правитель может оказаться сущим наказанием для своих подданных. Но у них не будет иного способа избавиться от него, как только устроить бунт. В то время, как выборного правителя они попросту переизберут в положенный срок.
– Если правитель столь скверный, согласен, – кивнул принц. – Но что делать, когда надо добиться результатов, которых не увидишь ни завтра, ни через год. Как ты, не обладая единоличной властью и неограниченным временем, произведешь все необходимые изменения? Ведь никто не любит перемен. Если спросить да вот хоть этого мужика, – принц указал на стоявшего у обочины крестьянина, почтительно снявшего шапку перед кортежем правителя Адхельма. – Он скажет все пошлины и налоги – долой, а вместо них выдавать каждый день на соборной площади пироги с мясом и пряники. На остальные изменения он не согласен. А изменения нужны – от старого, отжившего, мешающего продвижению вперед надо избавляться. И деньги нужны для того, чтобы создавать новое. А что твой выборный правитель? Только задумает реформы, начнет их осуществлять, а недовольные сограждане, не понимая, зачем нужны жертвы, его прогонят. И конец всем благим начинаниям. Ничего нового, оглядываясь на каждого выборщика, не создашь. А без нового нет будущего… Элиза не без интереса слушала спор. Конечно, она безоговорочно была на стороне принца. Шаул же придерживался иного мнения, горячо поддерживая нынешнюю форму правления Содружества. Элиза удовлетворенно улыбнулась, отметив его сомнения по поводу чести выборных лиц, когда он высказал еще одну крамольную мысль в их адрес. – Не буду спорить, – кивнул Шаул. – Каждый конкретный человек, и совсем не только этот несчастный забитый нуждой крестьянин, на которого ты указал, думает прежде всего о собственном благе, и глупо было бы ожидать, что высокая идея о неком абстрактном общем счастье серьезно увлечет его, когда дело пойдет о его кошельке. Но следует, мне кажется, не упускать из виду два, нет, скорее, три момента. Первое, довольно прозаичное – о практической справедливости. Согласись: тот, кто платит налоги, имеет право знать, куда они пойдут, и иметь хоть какие-то рычаги управления, и если не менять направление, то хотя бы корректировать его. Заметь, подобное право налагает и ответственность. А это уже не только пироги с пряниками при отсутствии пошлин. И здесь мы подходим ко второму – просвещению и человеческому гению, что не поддается жесткой оценке, но не учитывать этого нельзя. Чем просвещенный человек отличается от этого крестьянина, или зажиточного бюргера, или какого-нибудь проигравшего состояние аристократа? – Шаул протянул руку, ожидая ответа от собеседника. – Он знаком с законами природы, – предположил тот. – И общества, – кивнул Шаул. – Каждый, кто изучал историю и философию знает, что жизнеспособен лишь тот социум, где уравновешены два начала – усилия верховной власти и воли народа. Когда власть озабочена благом народа, а народ готов жертвовать определенную долю своего дохода и сил на поддержание порядка и оборону, государство будет жить. И сможет пройти серьезные испытания. Но если, власть обслуживает только саму себя, а народ требует пирогов и пряников, не желая ничего отдавать, государство разрушится при первой же неурядице. – Просвещение – это, конечно, хорошо. Кто ж спорит, – согласился Кристиан. – Но ведь и просвещенные люди видят многие вещи по-разному. И совсем не все они обладают стратегическим мышлением, умением предвидеть и смелостью рискнуть. – Далеко не все, – кивнул Шаул. – Но в этом и есть роль лидера. Он должен обладать харизмой – зажечь своей верой, повести за собой. Как полководец – увлечь в атаку, несмотря на отсутствие гарантий и элементарный человеческий страх... – Вот только у правителя совсем не войско под началом, – вздохнул принц. – Значит, ему еще труднее, – нахмурился Шаул.
Элиза была довольна: спор заставил его взглянуть на ситуацию со стороны правителя, ему вспомнились слова отца До о людях, обличенных властью. Но тут к ее досаде – она ждала полного переубеждения Шаула – разговор оборвался. – Пора догонять кортеж, – оставил спор Кристиан. – Мы обязательно докопаемся до истины – ведь должно же быть решение, – убежденно проговорил принц и пустил лошадь галопом. Они подъезжали к монастырю. Ворота были распахнуты, воздух гудел приветственным колокольным звоном. День святого Эмерамма отмечала даже природа. Ударившие ночью заморозки одели землю в праздничный белоснежный наряд, искрящийся радужным блеском на сияющем в высоком голубом небе солнце. Монахи во главе с настоятелем встречали принца. Среди них возвышался важный отец Брамте. А отца До Шаул так и не увидел: то ли старик опоздал на церемонию, то ли и вовсе проигнорировал ее, предпочтя иные занятия. Разделяя с отцом До нелюбовь к торжественны речам и ритуалам, Шаул рассеянно оглядывал широкий монастырский двор, очерченный прямоугольником монастырских зданий с изящным кружевом галерей. Посреди двора высился большой каменный колодец, украшенный фигурой ангела, а центральное, возвышающееся над остальными здание собора венчала колокольня. Шаул остановился, заглядевшись на удивительные башенные часы. На циферблате, рассеченном золотыми дугами на несколько разноцветных участков, бегали стрелки и два светила – Луна, маленький серебряный шарик, и лучистое золотое Солнце. На ярком охристом секторе циферблата было написано «восход», на розовом – «заря», на оранжевом – «закат», на лиловом – «сумерки», на аквамариновом – «зенит», и только темно-синий оставался безымянным... «И не надо никаких сложных вычислений, – подумал Шаул. – Чтобы узнать время восхода, Амброзиусу достаточно было взглянуть на монастырские часы…» Серебристый шарик луны медленно подкатывался к розовому сектору. – Шаул, – Сони дергал его за рукав. – Да очнись ты! Все уже в соборе. – Что ты хочешь? – недовольно взглянул на мальчика Шаул, нехотя оторвавшись от созерцания удивительного механизма. – Сегодня кто-то рылся в моих вещах, – озабоченно сообщил Сони. – У тебя есть какие-то ценности, которые пропали? – удивленно воззрился на вчерашнего нищего Шаул. – Нет у меня никаких ценностей, – недовольно ответил мальчик и нетерпеливо разъяснил: – Если рылись в моих, значит, могли рыться и в твоих! Шаул пожал плечами: кто и что мог искать у него? Епископский золотой перстень висел на шее, небольшая сумма денег – на поясе в кошельке... «Свиток!» – он оставил колдовское заклятие в своем сундуке, совсем позабыв о его опасности... Проклиная свою беспечность, Шаул поспешил в собор. Бегом поднявшись по высоким ступенькам, он чуть не налетел на молодого монаха, выбежавшего из величественных дверей. – Книга пропала! – воскликнул вместо извинений брат, видимо, посчитав это достаточным. – Книга, – упавшим голосом повторил Шаул, но монашек уже скрылся в одной из галерей.
Пропал тракт Бартоломеуса, который искал Амборосиус. Теперь его украл кто-то другой. Как он мог пустить все на самотек?! – Болван, – горько обругал себя Шаул и глянул на циферблат: серебряный шарик был уже на золотой границе. – Только не Кристиан, – взмолился он и вбежал в собор. Там царили суета и замешательство. Бесцеремонно расталкивая монахов и дворян из свиты принца, он наконец пробился к Кристиану. – Ты знаешь кого-нибудь по имени Фело де Гро? – бесцеремонно обратился он к принцу, схватив его за локоть. – Конечно, – удивленно, воззрившись на Шаула, ответил тот. – Это мой егермейстер… – Прикажи найти его, – скороговоркой тараторил Шаул, и нетерпеливо пояснил, видя растерянное лицо Кристиана: – Это он украл книгу! Быстрее! – Быстро найдите егермейстера де Гро! – громко скомандовал Кристиан маршалу, и гвардейцы отправились выполнять указ. – Он должен быть около часов, – пробормотал Шаул и бросился обратно во двор. И снова ему на ступенях у выхода попался молодой монашек. – Книга! – ошарашено воскликнул тот, держа в руках пропавший фолиант. – Где ты взял ее? – накинулся на него Шаул. – Здесь на ступеньках, – оторопело проговорил монах. Шаул вырвал книгу из его рук и сбежал по ступенькам вниз. Он увидел, как, мелькнув в одной из галерей, пышно одетый неуклюжий толстяк выскочил на середину двора, и замер у колодца, заворожено уставившись на часы. – Господин егермейстер! – гвардейцы бежали к толстяку, но тот и не собирался удирать. Не сводя с циферблата взгляд, он все быстрее, причмокивая и плюясь, шевелил толстыми губами. Шаул вырвался вперед, опередив гвардейцев, и со всего маха ударил придворного по голове священной книгой. Послышался треск сломанной доски, и Фело де Гро грузно опустился на монастырский двор, из его руки выпал свиток и, подкатившись к ногам Шаула, развернулся – темно-красные буквы заклятия медленно растаяли при солнечном свете... – Кристиан! – Шаул, распихивая людей, заполнивших монастырский двор кинулся к принцу, пробившись, схватил того за плечи и, пристально вглядываясь в глаза, спросил: – Это ты? – Я, – ответил принц, озабоченно глядя на друга. – Что с тобой, Шаул? – Как зовут моего брата? – Тим, – ошарашено ответил Кристиан. – Слава небесам, – выдохнул Шаул и улыбнулся, взглянув на циферблат часов: серебряный шарик пересекал золотую границу, спеша к золотисто-охристому полю. Еще несколько мгновений и ночной страж проснется без помощи коварного егермейстера. Ноги не держали Шаула, дикая боль разрывала плечо. – Что случилось, Шаул? Ты бледный, как приведение, – Кристиан усадил его на ступеньки и сам опустился рядом с ним. – Зачем ты оглушил де Гро? Шаул молчал. Вокруг беспорядочно суетились люди, усиливая головокружение, и дурнота накатывала от рвущей пульсирующей боли... – У тебя открылась рана, – проговорил принц, глядя на свою окровавленную ладонь, которой только что обнимал Шаула, поддерживая, чтобы тот не упал. – Ваше высочество, – граф пробился к ним. – Пора, вы должны быть в соборе. – Иди, тебя ждут, – с трудом выговорил Шаул. – Я в надежных руках, – кивнул он на протискивающихся сквозь толпу Сони и отца До. – Помогите ему, отец, – обратился Кристиан к монаху. – А ты стереги его, – он по-дружески похлопал Сони по плечу и бегом поднялся по ступенькам собора. Элиза прикрыла глаза. Головокружение прошло, но в ушах еще слышался отдаленный звон, а плечо дергала слабеющая боль. Наконец все смолкло и затихло. Ее снова окутывал неизменный голубоватый сумрак ее убежища. Принцесса задумчиво поправила упавшую на лицо прядь. Как стремительно все произошло! Шаул победил колдовство – буквы исчезли, коварное заклятие потеряло силу... Он отринул его для себя и не позволил предателю воспользоваться им. Но разрушил заклятие не удар по голове. Заклятие разрушается иной силой. И не любовь к ней была этой силой... Глава 2
Невыносимая боль пронзила сердце и жгучими иглами растеклась по сознанию. Все имеет свою цену, и каждый поступок чреват последствиями. Он полюбил, нарушая все мыслимые законы мироздания, и теперь наказан. Душа маленькой феи получила смертельный ожег. Его минутная слабость стоила ей жизни. Он не должен был, не имел права допустить ничего подобного. Призванный стоять на страже законов бытия, обладающий могуществом и властью противостоять хаосу, уничтожил жизнь! Отчаяние захлестнуло, сдавив до хруста грудь, а потом обрушилось разрушительной бурей, разрывая и разметывая его сердце, уничтожая его самого. Ее больше нет! Все его необъятное могучее существо свернулось в яростном вихре, сжавшись в единую точку, где когда-то трепетала чистая душа маленькой феи, и, взорвавшись отчаянием, разлилась, забушевала, заклокотала раскаленной лавой. Без Селины все потеряло смысл. Душа его ревела и корчилась, изрыгая в муках проклятия… Как Провидение позволило любовь такому, как он?! Как ему, существу из воли и силы, не имеющему собственной судьбы, Провидение оставило шанс личного избрания? Или бесплотная служебная стихия самовольно посягнула на исключительное право, роднящее с Творцом? Откуда появилась единственная душа, сумевшая полюбить владыку снов? Как смогла маленькая фея изменить созданное для долга сердце, как смогла взрастить любовь на бесплодной почве? Служебный дух бессильный исполнять свой долг – всей его силы едва хватало, чтобы удерживать разрушающий смерч, защищая вверенный ему мир от самого себя. Впервые Траум изнемогал. Силы были на исходе. Еще немного, и разбушевавшийся хаос разольется, затопляя и сокрушая весь строй, уничтожая, размалывая и дробя всех и вся в гигантском коловороте его страданий. Уже рвались с ужасающим звоном напряженные до предела фибры мира под напором вырвавшейся из-под власти стихии. В кровавом мареве разрывающей его боли Траум едва осознавал происходящее, когда легким дуновением вдруг пришло избавление. Словно прохладная рука легла на разгоряченный смертельной лихорадкой лоб…
– Траум! Ты справишься, милый Траум… – сквозь дикий шум и оглушительный рев далеким колокольчиком звенел ее голос. – Я не оставлю тебя, любимый. Траум, Траум… Он бредит?! Перед его концом Провидение дарит ему прощение его чудовищного отступничества?! Легкой бабочкой нежный голос трепетал в его сердце, и стихия смирялась. Утешение прохладной волной заливало кипящий хаос. Силы, что подарила ему ее вера, обретали власть над миром. Как это могло произойти? Маленькая фея… Где же она?!
– Все хорошо, ваше величество, – услышал он голос Рева. – Вы справились. Остались сущие пустяки. Теперь все будет хорошо… Траум открыл глаза. Рев, израненный, с опаленными бровями, ожогами и ссадинами на лице и руках, хлопотал около него. «Gratias ago tibi»*, – впервые обратился Траум к Провидению. Он вышел из подчинения, нарушил наказ, по своеволию чуть не разрушил вверенный ему мир и был прощен. – Rex tremendae majestatis, pie Judex**, – благодарно выдохнул Траум. – Где она? – Кто? – удивленно уставился на него Рев. – Селина, – прошептал Траум. – Все, что от нее осталось, в царстве Тодда, – сокрушенно ответил помощник. – Я слышал ее. – Вы боролись с хаосом, – с сомнением проговорил Рев. – Она спасла меня. – Вас спасло Провидение, – с сожалением глядя на владыку, проговорил верный помощник. _____________ * Благодарю тебя (лат.) ** Царь потрясающего величия, Судья милосердный (лат.) *** Пустое пространство вдруг наполнилось странным гулом, в одночасье разразившимся оглушительным звоном, словно лопнула огромная стягивающая мир струна. Элиза сжалась от страха, но больше ничего не произошло. Обычная глухая тишина укутала ее, словно ватой. Страх не ушел, а лишь затаился внутри. Поднявшись на ноги, она огляделась. Но что здесь увидишь? Все та же густая синева. И вдруг она не увидела – нет, – почувствовала нечто, что раньше никогда не замечала: множество невидимых нитей, из которых было соткано пространство. Сейчас, подобно перетянутым струнам, они дрожали от напряжения, и Элиза чувствовала внутри себя эту напряженную вибрацию. Снова послышался прежний гул, он нарастал постепенно, все плотнее заполняя прежнюю пустоту. Струны стали лопаться с пронзительным звоном одна за другой. Боль, страшная боль! Она разлилась и запульсировала вокруг. Боль рвущейся плоти мира... Вынести это было невозможно – страшные муки, ужас и отчаяние раздирали все сущее... – Отправь меня к Шаулу! – в панике закричала Элиза и оказалась в большом полупустом зале, где никого не увидела, кроме двух фехтующих. Звонкие удары оружия наполняли его гулкое пространство. Но Элиза, оглушенная отчаянным воплем мира снов, могла лишь бессмысленно наблюдать за поединком. Шаул стоял у самого входа, у приоткрытой двери. То ли из-за расстояния, что отделяло его от фехтующих, то ли из-за потрясения, только что пережитого ею, Элиза не сразу узнала в одном из них Кристиана, второй в простом сером дублете был ей и вовсе не знаком. Бой шел на тонких полуторных рейтшвертах. Принц был великолепен, легко двигаясь вокруг противника, он внезапно сокращал дистанцию и наносил точные, резкие удары. Полуторный меч с изящной кованой гардой в руке Кристиана казался невесомым. Восхищение Шаула другом отозвалось в груди ревнивой досадой. Но стоило ему вздохнуть, и Элиза почувствовала, как вместе с восхищением его сердце уязвила зависть. Увлекаясь рыцарскими историями, он в свое время посещал фехтовальную школу и трактатов по различным теориям боя прочел немало, но его техника и вполовину не была так точна и красива, как у Кристиана. Принц улыбнулся Шаулу и продолжил занятие, обмениваясь с противником ударами и короткими репликами. С памятного дня святого Эммерама прошло несколько дней. Благодаря заботам отца До и Сони Шаул шел на поправку. Снадобья монаха наконец победили инфламацию, мучавшую его со времени ранения – постоянный озноб отступил, резкая, пульсирующая боль в плече притихла и притупилась. Исчезновение заклятия ознаменовало и освобождение Шаула от власти злого колдовства. Элиза не могла не испытать глупого самолюбивого ликования, чувствуя, как мечется и рвется сердце Шаула от предстоящей разлуки с нею. Она наслаждалась нежностью, вернувшейся в его сердце, краснея и волнуясь, погружалась в бурлящие страстью любовные грезы о ней. Теперь так же, как и он, Элиза не торопила решающего разговора с принцем, не в силах отказаться от его любви. Но горькое чувство неправоты их счастья саднило сердце, и она вместе с Шаулом, тоскуя, искала оправдания и отговорки, мешая радость с болью... Кристиан тоже не настаивал на обещанном разговоре. Случившееся на монастырском дворе гораздо больше занимало его. Потеря рассудка егермейстером, очнувшимся после удара Шаула, избавила принца от необходимости принятия сложного решения о судьбе де Гро. Втиснуть в узкие юридические рамки мистические коллизии покушения не представлялось возможным. Да и было ли оно? Практичный ум Кристиана не мог поверить в реальность силы колдовского заклятия. Авторитетное заявление отца Брамте он выслушал скептически, и только искреннее расположение к Шаулу не позволило ему усомниться в заверениях друга. – А теперь растолкуй мне, что было в этом свитке, который стоил бедняге де Гро рассудка, а тебя уложил в постель, лишив меня твоего общества на целый день, – попросил вечером того же дня принц, расположившись в кресле у кровати Шаула с бокалом вина. – Судя по всему, де Гро рассчитывал с его помощью оказаться не в лечебнице, а во дворце, – улыбнулся тот. – Нет-нет, не торопись. Я никогда не сталкивался ни с одним колдовским заклятием. Как оно звучало? –
На брачном ложе вместо принцессы – нищенка, – начал Шаул, припоминая текст свитка. – Судьбы обманчивое колесо поверни вспять.
Низкий войдет в храмину высокого.
Увраж о душе из Шамбре отыщи.
В нощи, что монах уронил перо,
ночного стража разбуди.
Слово узнай.
И имя глаголь. – Тарабарщина какая-то, – поморщился Кристиан. – Как ты понял, о чем в нем идет речь? – Я тебе говорил, что уже имел дело с другим колдовским заклятием, использующим тот же трюк. А до того, как я прочел этот, отец Брамте рассказал мне легенду об авторе книги, которую искал Амброзиус. Якобы брату Бартоломеусу открылась тайна переселения душ, и его собственная душа переместилась в тело его брата короля. Прочитав заклятие, нетрудно было понять, что колдовство использует именно эту легенду. Сам Амброзиус был уверен, что это заклятие написано для него и поможет стать тобою, чем тоже подтвердил мою догадку. Ну, а когда я прочел указанные в свитке слова самого трактата: «Душа моя, переселись в обители иные, куда стремишься ты, не ведая оков телесных, войди в храмину…», – сомнений не осталось. Заклятие обещало переселить низкого, каким почитал себя Амброзиус, в тело высокого, то есть твое тело – так, по крайней мере, полагал твой брат. Для этого, следуя указаниям, ему необходимо было отыскать книгу монаха из Шамбре. Откуда он узнал, о какой книге идет речь, не знаю. Мне о ней рассказал сам Амброзиус. Далее – указание времени. Произнести заклинание необходимо в ночь, когда монах уронил перо. Отец Брамте упомянул, что согласно все той же легенде брат Бартоломеус умер в момент написания трактата о душе. Трактат и в самом деле не закончен. Значит, речь идет о дне смерти монаха, который приходится, по словам того же отца Брамте, на день святого Эммерама. Все остальное не сложнее детской головоломки. Время – «ночного стража разбуди» – момент восхода Луны. Слова двух последних строчек, кроме собственного, имеют еще и цифровое значение. Таким образом, стало понятно, какие строчки трактата необходимо произнести в момент восхода луны, назвав имя того, в кого тот самый низкий и хотел переселиться, повернув колесо судьбы вспять. – Хорошо, – кивнул Кристиан. – Но при чем здесь де Гро? – Дважды Амброзиус называл его имя, упоминая вместе с неким пьющим монахом, в связи с книгой. И Сони рассказал, что узнал о нападении на курьерскую карету, перевозившую загадочную книгу, от напившегося монаха. Собственно, это была просто догадка. Ведь кто-то должен был растолковать Амброзиусу про книгу, а потом сообщить, что ее везут в монастырь. Среди его разбойников никого по имени де Гро не было, да и само имя указывало на то, что он не разбойник. Если один из сообщников Амброзиуса жив и на свободе, он вполне мог воспользоваться свитком, чтобы уже в свою пользу обернуть задуманное твоим братом... Не могу себе простить глупейшей оплошности – оставить свиток среди вещей без присмотра! – стукнул себя по лбу Шаул. – Мне тогда казалось, что все закончилось со смертью Амброзиуса. К тому же, – неохотно признался он, – встретив тебя, я, к стыду своему, был озабочен совсем другими вещами и напрочь позабыл об этом проклятом свитке... Но в монастыре все сошлось одно к одному – украденный из твоего дворца свиток, – Шаул принялся загибать пальцы, – значит, у преступника есть доступ во дворец. Следующее – знатное имя мерзавца, он вполне мог быть среди твоих придворных. Затем – вновь пропавшая книга, сам день святого Эмерамма и наконец – время восхода Луны, которое приходилось не на ночь, как говорил свиток, а на середину дня, – Шаул продемонстрировал Кристиану пять загнутых пальцев и, подтолкнув подушку под голову, продолжил: – Я ни в чем не был уверен и действовал просто под влиянием минуты. Не было ни секунды на размышления – главное, было остановить безумный план. Увидев, как, уставившись на циферблат часов, какой-то толстяк торопится что-то пробормотать, я желал только одного – не дать договорить ему до конца, когда он произнесет твое имя. Вот и все, – пожал здоровым плечом Шаул и, вздохнув, с сомнением добавил: – Я был уверен, что и он выберет тебя, хотя, возможно, в этом я ошибся. Может быть, когда-нибудь де Гро придет в себя и расскажет, что он задумал. Хорошо, что свитка больше нет… – Я рад, что все это произошло, – парадоксально заключил Кристиан, рассматривая вино в бокале на свет ярко пылающего камина. – Что именно радует тебя? – поморщился Шаул. – То, что подобная опасность вообще существовала, или что твой брат был готов пойти на это? – Меня радует, что все стало на свои места. Амброзиус покоится, надеюсь, с миром, в усыпальнице, де Гро – в приюте для душевнобольных, а только там и место, человеку, решившемуся на подобное безумие. А я не ошибся в тебе. Я рад, что обязан тебе жизнью, а, возможно, и душой… Столь желанное и отрадное доверие Кристиана было и не менее мучительным – совесть обличала Шаула, обвиняя в предательстве этого доверия. Не смея сознаваться Бруно, стесняясь Сони, он поверял свои сомнения бумаге. «Я вынужден признать, – писал Шаул в своем дневнике, – меня мучает страстное желание и нежность к той, что должна принадлежать Кристиану. Моя любовь к Элизе вовсе не походит на возвышенное рыцарское поклонение прекрасной даме. Как же я буду смотреть в глаза другу, предлагая ему руку принцессы, когда не престаю думать о его нареченной, как о своей возлюбленной, и, словно скаредный купец, перебираю в памяти ее черты и моменты желанной близости, что вижу в редких недозволительных снах? Стыжусь и жажду их. Как отказаться от этого? Да что еще у меня есть?! Но отдав ее Кристиану, я уже не посмею прикоснуться к ней даже в мыслях. Моя любовь должна будет уйти на дно, раствориться. Но как решиться на это?!» Ах, если бы он знал, какой нестерпимой мукой и счастьем наполняла сердце Элизы его признания... – Завидуешь или готовишься к разговору? – проскользнув в оставленную приоткрытой дверь зала, Бруно уселся у ног Шаула. Элиза почувствовала, как напрягся тот. Он уже давно ждал отповеди от въедливого кота, и удивлялся его странному молчанию. Но, видно, и необычному терпению Бруно пришел конец. – Сегодня вечером, – сухо ответил Шаул. – Сегодня вечером за ужином. – Почему не сейчас, после его тренировки, или за обедом, или во время ваших ежедневных прогулок? – Вечером, – отрезал Шаул и вышел из зала. «Я должен оставить себе воздуха на один вздох, – оправдал он свое решение перед самим собой. – Мне нужно время попрощаться с Элизой». Как объяснить ту сумятицу самых противоположных чувств, что испытывала она, наблюдая его отчаянную борьбу с самим собой – беспредельная нежность и безнадежная грусть разрывали ей сердце, не давая свободно дышать. Она понимала, почему он не отваживается на разговор с глазу на глаз с Кристианом. Шаул был убежден, что предает их дружбу, скрывая свою страстную любовь к той, чью руку должен вручить принцу. Откладывая разговор на ужин, где присутствие графа и его супруги поможет избежать ему предельной откровенности, на которую мог рассчитывать друг, он выкраивал себе еще немного времени. «Только поможет ли это?» – горько вздохнула Элиза. После урока фехтования Кристиан собрался показать Шаулу самые красивые земли своего княжества. – Это здесь неподалеку, – сказал он и, обернувшись к маршалу гвардейцев, пояснил: – Я хочу отвезти Шаула в Клаверден, нам не нужно сопровождение. Они выехали из города, миновали обступившие его села и, перебравшись через мост, оказались в поистине удивительном месте. Среди альмандиновых, потемневших после первых заморозков холмов, несла свои шанжановые воды извивающаяся змеей река, изумрудная щеточка леса щекотала далекий горизонт, вспыхивая редкими огоньками багряных кустов. А на самом высоком холме на светлом фоне лазоревого неба красовался изящной грацией тонкий, словно вырезанный из темной бумаги, замок. – Это и есть мой Клаверден, – тихо проговорил Кристиан. – Я вырос в этом замке... Замок и земли вокруг него принадлежали покойной матери принца. Здесь его воспитывал и учил рыцарской премудрости старый мессир Адриан. Тогда принц был по-настоящему счастлив. Но рассказывая о лучших годах своей жизни, Кристин не выглядел счастливым. Что-то прервало течение тех светлых дней, оставив счастье позади, нанесло тяжелый удар и до сих пор неизбывно саднило грудь. Словно камертон, способный уловить звук другого такого же инструмента, сердце Шаула, безошибочно определившее лад, сжалось в ответ. – Что же случилось? – спросил он. Кристиан ответил долгим взглядом, и Элиза невольно отпрянула – слишком много горечи... – Среди моих детских товарищей у меня был друг, очень близкий, Гаррет, – наконец произнес он. – Мы жили здесь. Семь лет назад мой отец из-за меня отослал его из Адхельма, и он погиб… – Мне очень жаль, – сочувственно проговорил Шаул. – Ты был прав, называя нас самыми бесправными из своих подданных, – хмуро бросил Кристиан. Они не стали заезжать в замок – Кристиана ждали государственные заботы – и повернули обратно. Грустная история подхлестнула бесконечный ожесточенный и столь же бессмысленный спор Шаула с судьбой, он хандрил и отвечал невпопад на вопросы принца. Подъехав ко дворцу, они спешились, конюхи забрали у них лошадей. Кристиану бы оставить его и отправиться исполнять свои неотложные дела, но принц все не решался. – Да что с тобой, Шаул? – допытывался Кристиан. – Ты сегодня сам не свой. Из-за чего? Это все из поручения его преосвященства? Кристиан решил, что разговор, о котором просил его друг, касается дел духовных. – Ты когда-нибудь влюблялся? – не выдержал Шаул. Кристиан молча смотрел на него, и Элизе показалось, что во взгляде промелькнуло замешательство. – Да, – наконец коротко ответил он. – Какая мука, – Шаул скривился от боли, что опять засела в грудине, он сделал глубокий вздох, чтобы унять ее, но она не проходила. – Никогда, никогда любовь не приносит счастья. Минутная радость – и тотчас неизбежная разлука. Зачем она вообще нужна? – Ваше высочество! – стуча каблуками по вымощенному двору княжеского дворца, к ним спешил граф. – Уже все собрались, ждут вас… – Иду, – не оборачиваясь, кинул ему принц. – Наверное, мы просто не можем иначе, – тихо ответил он Шаулу. – Так уж мы устроены… Весь день Шаул ходил сам не свой в ожидании вечернего разговора. Он хотел попрощаться с Элизой и не мог вызвать в памяти ее черты. «Я здесь, Шаул!» – хотелось крикнуть ей, но он все равно не услышал бы. Он пытался забыть ее и не мог отделаться от мучительной тоски. «Не забывай меня», – молила, не сдерживая слез, Элиза. Шаул срывался на Бруно и сердился на Сони. – Если хочешь, чтобы он женился на твоей принцессе, не говори ему, что любишь ее, – вдруг разразился советом мальчик, делая перевязку. – Что? – воззрился раздраженно на него Шаул. – О чем ты? – Ни о чем, делай, как знаешь, – угрюмо буркнул Сони. – Не припомню, что я когда-то доверял тебе свои сердечные дела, – ядовито процедил он. Его взбесило, что Бруно с Сони судачат за его спиной. – Если бы этот осел Бруно не распускал свой длинный язык, всем было бы гораздо лучше, – со злостью проворчал Шаул и обернулся к кровати, где почивал кот, чтобы увидеть паршивца. – Не дергайся. Бруно кот, а не осел, – возразил Сони. – А о твоей любви и говорить не надо, она у тебя на лбу написана. – А на нем не написано, что по любопытствующим молокососам плачет плетка? – Постарайся избегать говорить о самой принцессе, изъясни только факты, – миролюбиво промурлыкал с кровати Бруно. – Куда деваться от советов? – ядовито проговорил Шаул и дернул плечом, высвобождаясь из рук мальчика. Томительно тянулись часы до злосчастного ужина. Кристиан собрал какой-то совет, на который пригласил и Шаула. Но посидев некоторое время, тот извинился и ушел. Все равно он не мог ни вникнуть, о чем говорили собравшиеся, ни понять, с чем к нему обращаются. Его мысли крутились вокруг предстоящего разговора. Собственно и мыслей-то никаких не было, а только – отчаяние и злость. Он вконец запутался и измучил себя. Элиза притихла в немой тоске. Ей хотелось бы утешить Шаула, но утешения она не находила и для себя… Шаул стоял у окна, бездумно наблюдая, как на город спускаются осенние сумерки, словно таинственная прекрасная дама – под мягким плащом свинцовых туч, переливалось золотом и рубинами атласное платье закатного неба... – Прекрати маяться, – послышался голос кота. – Просто изложи проблему. А там – будь что будет. Шаул молчал и Бруно продолжил. – В конце концов, мы не знаем, что ответит принц. Сдается мне, что не все так просто, как ты себе представляешь. – Оставь, – наконец отозвался Шаул. Он больше не мог думать ни о чем, апатия навалилась на него. «Действительно, будь что будет». К вечеру дворец принца опустел. Гости разъехались, даже маршал был послан принцем по каким-то неотложным делам, и за ужином их было только четверо. Граф, легкий и разговорчивый человек, что-то многословно рассказывал, но Шаул не мог заставить себя слушать, лишь молча кивал, когда тот обращал к нему свою речь. – Ты хотел рассказать о своей миссии, Шаул, – прервал излияния графа принц. – Да, – просто ответил Шаул и, подняв на друга глаза, замолчал. Элиза замерла, боясь вздохнуть. – Ваша миссия связана с планами епископа Эльтюда? – услужливо постарался помочь добродушный граф. – У меня есть некоторая договоренность с епископом, – кивнул Шаул, отложив приборы, – которая действительно касается моей миссии, но заключается она в другом. Я надеюсь, что после историей со свитком, подтвержденной епископским курьером отцом Брамте, вы выслушаете меня без иронии. – Шаул сделал паузу и, поминая наказ Бруно, сообщил: – Все вы, конечно, слышали сказку о спящей принцессе. Должен сообщить вам, что это не легенда. Сто лет назад принцесса Оланда действительно заснула вместе с венценосными родителями и всем своим двором. И теперь их надо разбудить, а принца нет. – И ты ищешь для нее принца? – удивленно спросил Кристиан. – Совершенно верно, – обреченно кивнул Шаул. – Но зачем? Шаул рассказывал, как оказался виновником ужасающего состояния Элизы и скорой гибели всех обитателей Заколдованного замка, а она давилась слезами. Какая страшная ошибка – единственный, кому откликнулась ее душа не может разбудить ее… – Они все погибнут, погребенные под руинами, если прекрасный принц не полюбит и не разбудит принцессу до указанного в свитке срока. Так уверяют феи, – закончил Шаул. – Феи? – переспросил принц. – Феи, – кивнул он. – Тебе придется поверить мне на слово. – И скольким принцам вы предложили руку спящей принцессы? – поинтересовался граф. – Пока ни одному, – ответил Шаул. – Принцу Эльтюда я не смог доверить правды о принцессе. Но ты, Кристиан, – обратился он к другу, – благороден, добр, умен, красив, наконец. Лучшего супруга для принцессы я не смог бы найти во всем мире. И ты – принц, ты сможешь разбудить ее… Кристиан не ответил, и в разговор вступила молчавшая доселе графиня. – А что принцесса? Какая она? – Элиза… Вопрос сбил Шаула. Назвав принцессу по имени, он запнулся и прикрыл глаза, стараясь справиться с волнением и болью, пронзившей грудь. «Прощай, любовь, моя», – он отчетливо вспомнил лицо любимой... – Она прекрасна, – наконец совладал он со своим голосом, боль утихла, и он смог продолжить увереннее: – Она добра, умна, она… – Ты любишь ее? – Кристиан смотрел на Шаула так, словно тот на его глазах превращался в чудовище. Шаул замолчал не в силах признаться в собственном вероломстве. Карие глаза Кристина казались черными, принц, не отрываясь, смотрел на него, и он понял, что уничтожил дружбу, которой так дорожил... – Ты любишь ее, – наконец утвердительно произнес принц, и его лицо стало отстраненным и суровым. За столом повисло тягостное молчание. – Прости меня, Кристиан, – с трудом проговорил Шаул. – Было бы низко и недостойно дружбы солгать тебе. Но, когда ты полюбишь ее, я надеюсь, ты поймешь и простишь меня. – Я не смогу разбудить ее, – поспешно и резко ответил принц. – Я уже связан обязательствами с принцессой Марией Луизой из Даннебурга. – Но… – начал было граф и осекся. – Ее портрет ты видел в… – нахмурился принц. – В портретной галерее, – упавшим голосом подсказала графиня. – В галерее, – кивнул принц. – Я женюсь на ней зимой, на праздники. А теперь прошу простить меня, – принц стремительно поднялся из-за стола и вышел. – Я обидел его? – потерянно глядя на графиню, спросил Шаул. Добрая женщина смущенно пожала плечами: – Он был очень привязан к вам… – Я должен объяснить ему. Я должен был сразу… Прошу извинить меня, господа, – Шаул выскочил за принцем. Он нашел друга в обсерватории, маленькой комнате на самом верху Северной башни. Единственная свеча, стоящая на столе, едва освещала ее. – Кристиан, позволь мне войти, – попросил он.
– Зачем ты пришел, Шаул? Голос принца прозвучал совсем глухо. Он сидел спиной к свету, и его лицо оставалось в густой тени. – Кристиан, мне больно, что я оскорбил тебя… Моя любовь… Прости, я знаю, это непозволительная вольность с моей стороны. Но поверь, я здесь бессилен. Обещаю, даже взглядом, даже мыслью я не оскорблю вашу любовь. Я… – Замолчи, – раздраженно приказал ему Кристиан, и голос его сорвался. – Я понимаю, ты оскорблен, обижен, разочарован во мне. Но ты не можешь из-за моей несостоятельности лишить единственного шанса беззащитных людей. Ты не позволишь колдовству погубить их. – Ты сам сказал, – глухо ответил принц, – чтобы спасти их, надо полюбить принцессу. – Ты полюбишь ее, – убежденно проговорил Шаул. – Она… – Не полюблю! – ожесточенно воскликнул Кристиан, вскочив с места, и Шаул увидел искаженное болезненной гримасой лицо. – Никогда не полюблю. Ни ее, ни других… – Почему? – упавшим голосом Шаул задал самый глупый в своей жизни вопрос. – Потому что люблю тебя! – прохрипел принц и, отшвырнув кресло, отвернулся к окну. Шаул ошарашено молчал. Конечно, он не мог не знать, что такое случается. Но ни гневные осуждения проповедников, ни уродливые изображения горящих в очистительном огне грешников в богословских трактатах, ни сальные шутки компании Лудо – все это не могло иметь никакого отношения к Кристиану. Были еще, конечно, древние тексты, но далекому от подобного проявления чувств Шаулу казалось это чем-то слишком архаичным, что и в голову не придет нормальному человеку. Но Кристиан был гораздо лучше многих нормальных людей, кого знал Шаул, и, конечно, красавец принц ни в коей мере не был похож на безобразных грешников, изображенных в книгах... – Прости меня, – прошептал Шаул. – За что? – шмыгнул носом Кристиан. – Я сам виноват. – Ты думал я… – Неважно, – оборвал его принц. – Уходи, Шаул. Уходи. Оставлять Кристиана было тяжело, а остаться невозможно. Шаул вернулся в свою комнату и свалился на кровать. Бруно опять оказался прав. Сам же он и не предполагал подобного развития событий. Ему было мучительно жаль Кристиана и дружбы, которой теперь точно не бывать. Но у него оставалась любовь – Элиза все еще принадлежала только ему. И она опять была в смертельной опасности… Принцесса легко скользнула в свое убежище. В нем все было тихо. Но тишина была напряженной, словно вот-вот произойдет что-то непоправимое. Она провела рукой по синеватой темноте – оставшиеся целыми струны отозвались болезненным стоном. Все вокруг было исполнено пронзительной грустью. И было так созвучно событиям, только что виденным ею. Элиза осторожно присела, стараясь ничего не задеть и не потревожить. Печаль затопила сердце... – Несчастный Кристиан... Теперь, когда все раскрылось, ей было нестерпимо жаль его. Его странная запретная любовь к Шаулу, казалось, не многим отличалась от ее собственной… Они оба не имели право любить его, и все же оба любили… Теперь она иначе смотрела на дружбу молодых людей. Сколько там было наивной надежды и затаенной нежности. – Бедный Кристиан не смел выказать ее, не мог обнаружить своей любви… Она вспоминала, как менялось его лицо во время разговора. Шаул думал, что он сердится… – Как больно, – вздохнула Элиза, – в одночасье лишиться надежды... Нет, ни за что не кинет она камень в несчастного принца. Что бы там ни было, его страдания были так велики, что искупили грех – да был ли он?.. Любовь… Какая немыслимая, непостижимая тайна...
февраль, 2017 г. (июль, 2008 г.)
Copyright © 2008-2017 Юлия Гусарова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
- 
