Мой нежный повар
Часть II
Урбанистическая
Глава XIII
«Зачем мне все это?» – задала я вопрос в космос, проснувшись утром. Как долго ещё я буду просыпаться с тоской, сжимающей горло, с мыслью, что больше не увижу его? А если и увижу, то ничего хорошего из этого не выйдет, потому что у него есть причины не знать мой телефон, не пытаться встретиться со мной, у него есть некая Алёна, с которой я никогда не стану соперничать.
«Но зачем же так тосковать по мужику?» – обратилась я к своему неразумному рассудку и слабой плоти.
«Ты просто-напросто распустила и накрутила себя, а это было всего лишь легкое и приятное приключение» – попытался реабилитироваться рассудок.
«Но я уже пыталась встать на эту точку зрения и все равно неумолимо скатывалась к любовным страданиям и самоистязаниям» – простонала я.
«Все это оттого, что с ним тебе было хорошо, что он умеет обаять женщину, и с ним ты, черт побери, испытала тот самый пресловутый оргазм, над которым веками так трясется озабоченное человечество» – самоуверенно объявило естество.
«Наверно, так и есть, но нельзя же быть рабой своего животного начала» – печально огрызнулась я.
Естество пробурчало что-то язвительное о том, что природная суть человека есть его основа, и от этого никуда не скроешься...
«А разве он тебе не интересен, как человек?» – спросил рассудок, пытаясь набирать очки в свою пользу.
«Еще как интересен, – вздохнув, ответила я. – Мне легко и хорошо с ним, он увлечен своим делом, он отлично умеет делать то, чем занимается, он умен и эрудирован, он...»
«Понесло... – съязвил рассудок. – И в то же время он скрытен, он – любитель наслаждений, гедонист и эпикуреец, он – лжец и обманщик, и ему наплевать на тебя».
«Не слишком ли много эпитетов и синонимов на одну формулу?» – беспомощно отреагировала я.
В дверь заглянула мама, я панически дернулась, заталкивая под подушку предмет мужского гардероба, служащий мне то ли возбуждающим успокоительным, то ли успокоительным возбудителем.
− Глаша, доброе утро, вчера ты сказала, что сможешь меня проводить. Вставай, хочу успеть на электричку на полдевятого...
Усадив матушку в электричку и помахав ей рукой, я постояла на платформе, глядя на затянутое тучами небо, явно обещающее дождь. Прикинув, что делать с оставшимися двумя свободными часами, я вышла из вокзала и двинулась куда глядят глаза и идут ноги. И те, и другие вынесли меня на набережную. На Неве разгуливал ветер, морщил ее поверхность, покрывал рябью мелких волн. Я подняла воротник пальто, пожалев, что не надела шапку и в надежде, что дождь все-таки отложит свое явление, свернула на Сампсониевский мост. Когда я добралась до противоположного берега, небеса вдруг явили свою милость, слегка раздвинув облачную завесу и пропустив в образовавшееся окошечко солнечный луч. Пришвартованный у набережной Большой Невки крейсер, виновник российского катаклизма, заблестел всеми своими трубами, якорями и пушками. Дальше, дальше несли меня коварные ноги и предательские мысли, вдоль золотисто-бело-голубого ажура фасада Нахимовского училища, – поворот на Петровскую набережную, – мимо суровых колонн Адмиральского дома, навстречу невскому ветру, – мимо аккуратно подстриженных шаров-деревьев, – мимо домика царя, основателя и вдохновителя, – к Троицкому мосту, – словно неведомая сила влекла меня туда, чтобы упиться своими горькими и сладкими воспоминаниями.
Я стояла на мосту, глядя на Неву и город, ни дать, ни взять, жена моряка, проводившая милого в дальнее плаванье и знающая, что он не вернется.
«Какой пафос! – с отвращением процедил рассудок. – Ты себя еще с Пенелопой сравни...»
«Мой пафос по сравнению с твоим – ничто» – парировала я.
Разум гнусно хихикнул.
«Хватит! – сказала я себе, запрыгивая в трамвай на Марсовом поле. – Хватит! Достаточно! Это уже переходит всякие границы!»
Когда я добралась до альма матер, оставалось еще полчаса до начала пары, и я успела переделать массу дел – побеседовать с приятельницей, перекинуться парой соображений с Борисом Семеновичем, обсудить с профессором Сурницким его излюбленную тему падения уровня и качества преподавания в системе высшего образования и выпить чашку кофе в буфете. Прозвенел звонок на пару, и я, спокойная и уверенная, совершенно не одержимая любовными муками, женщина отправилась по длинному затейливому коридору нашего старинного здания в сторону аудитории, где предстояло занятие с группой второго курса. Утренняя прогулка на ветру, несмотря на ее будоражащее направление, и бурное общение с коллегами подействовали на меня отрезвляюще.
− Здравствуйте, – провозгласила я, входя в аудиторию и оглядывая испещренную меловыми записями доску.
Загрохотали стулья, студенты с гулом рассаживались, здороваясь.
− Есть ли вероятность, что кто-то из вас подготовит доску к занятиям? – возмущенно вопросила я.
Народ загудел, как обычно, не проявляя особого энтузиазма и нарываясь на авторитарный метод воздействия. Я выдержала паузу.
− Давайте я, – поднялся-таки парень с первого ряда.
Уладив организационную проблему, я приступила к сопромату, вечному пугалу для студентов, неведомо какими путями и предрассудками зачисленному в один из сложнейших предметов.
− Итак, сегодня мы поговорим о растяжении и сжатии... Растяжением или сжатием бруса называется такой вид нагружения, при котором из шести составляющих главного вектора и главного момента внутренних сил от нуля отличается только продольная сила, – надеюсь, все понимают, о чем я веду речь, – взяв кусок мела из коробки на столе, я начала набрасывать схему на доске.
Стукнула, открываясь, дверь. Я повернула голову, готовая съязвить в адрес опоздавшего, и... потеряла дар речи. В аудиторию вошел Джон, остановился, глядя на меня со своей обычной усмешкой.
− Здравствуйте... по-моему, я не ошибся... здесь ведет занятия Аглая... Георгиевна?
− Здесь, – машинально ответила я, уставившись на него, как на привидение.
− Отлично, – бодро, излишне бодро, провозгласил он. – Вы позволите мне поприсутствовать?
− Э-э-э... – промямлила я, пытаясь прийти в себя, насколько это было возможно при отсутствии сердца, которое улетело в неведомом направлении, – конечно... Джон... Иванович, проходите, садитесь за свободный стол. Здравствуйте...
Он кивнул, улыбнувшись, прошел через аудиторию под любопытствующими взглядами студентов и уселся за стол в последнем ряду, явно наслаждаясь ситуацией и зрелищем.
«Какой мерзавец!!! Явился! Зачем?» – внутренне взревела я, ликуя.
− Так... гм-м-м... на чем мы остановились... да... внешние силы действуют по оси стержня, этот случай называется стрессовым... простите... осевым сжатием... «что же он творит со мной...».
Если бы Офелии вдруг взбрело в голову попытаться объяснить Гамлету и его приятелям базовые понятия теории сопротивления материалов, она выглядела бы намного убедительнее, чем я, пытающаяся сделать то же самое перед десятком студентов-второкурсников и Джоном, на которого я изо всех сил старалась не смотреть. Сначала я совершенно растерялась, потом страшно разозлилась и только к концу пары смогла сосредоточиться на сжатии и растяжении. Когда прозвенел звонок, я чувствовала себя, как выжатый лимон, если этот несчастный цитрус способен вообще что-либо чувствовать, и бессильно рухнула на стул, вяло реагируя на обычные реплики своих студентов. Аудитория опустела, и я осмелилась взглянуть в сторону Джона. Он подошел, сел за стол прямо передо мной и уставился на меня с отвратительно-довольной улыбкой.
− Откуда ты взялся, и как ты меня нашел? – спросила я, стараясь сохранять спокойствие.
− Это было совсем нетрудно, – ответил он.
«Тогда мог бы сделать это и пораньше, если это так просто» – с нелепой обидой подумала я и выдала на-гора:
− Зачем ты это сделал?
− Что сделал?
− Нашел меня... явился сюда посреди пары... мне показалось, что...
Я не договорила, вдруг испугавшись, что сейчас из упрямства или гордыни ляпну что-нибудь не то, и он просто встанет и уйдет, а мне этого совсем не хотелось. Я замолчала, проклиная себя за малодушие.
− Что показалось? – спросил Джон и продолжил, не дожидаясь моего ответа. – А мне показалось, что нам было хорошо вместе. Разве не так? Ты это сказала...
− Не надо ловить меня на словах, – выдала я, в висках застучали дробные молоточки, зачастило сердце.
− Даже не пытался... просто захотел тебя увидеть...
Захотел увидеть, надо же... а я... я хотела тебя видеть каждый час, каждую минуту этих проклятых трёх дней, я дышала твоим джемпером и мечтала о твоих руках, о твоих глазах и голосе... а ты...ты просто захотел увидеть! Когда захотел? Сегодня утром? Час назад? Поругался с Алёной? Вдруг вспомнил, что есть какая-то женщина, к которой можно сходить налево? Что там у тебя внутри, за этими глазами, в которых одна насмешка?
Все эти вопли души мне удалось оформить в одну короткую фразу:
− Я рада, что ты все-таки захотел меня увидеть...
− Ты еще долго будешь занята? – спросил он, видимо, не желая отвлекаться от практической цели на сантименты.
− Но ты же изучил мое расписание, насколько я понимаю... А вообще, если ты действительно хотел меня видеть, то мог бы взять мой номер телефона, – я бы не стала его скрывать, уверяю тебя, – и позвонить, – вдруг осмелев, заявила я. – Хотя...
«... я не думаю, что нам стоит с тобой встречаться» – слова застыли на языке, словно я дотронулась им до железа на морозе.
− Извини, мы так расстались, что я не успел...
«Лжец, ни за что не поверю...» – думала я, глядя на него и любуясь им, словно школьница, рассматривающая фото любимого актера, – его язвительными карими глазами, темной густотой бровей, синевой чисто выбритых щек, прядкой, выбившейся из стянутых назад волос, сережкой в мочке уха, – осталось лишь взять кисть и полотно и научиться живописать...
− Зачем же ты все-таки пришел?
− Потянуло...
− У меня еще есть дела...
− Тогда я подожду...
− Тебе заняться больше нечем?
− Я сегодня свободен до... завтрашнего утра...
«Вот как! До утра! Ну конечно! У него свободный день, и он решил снова развлечься. И вспомнил о тебе» – возмущенно завел свою партию разум.
Я опять разозлилась и пошла в наступление.
− А ты не спросил меня, хочу ли я проводить твое свободное время с тобой...
− Разве? По-моему, первым делом я сделал именно это...
Я открыла рот, чтобы выдать не до конца оформившуюся, но язвительнейшую из язвительных реплику, но, к счастью, не успела, – распахнулась дверь, в аудиторию вломилась шумная компания студентов, они уставились на нас, скрылись за дверью, но через полминуты открыли ее вновь: «Простите, у нас здесь занятия, по расписанию...»
− Да, конечно, заходите, мы уже уходим, – я суетилась, собирая конспекты.
Мы с Джоном вышли в коридор.
− Глаша, – сказал он негромко, – я подожду тебя...
− Хорошо, – ответила я, или это была уже не я, а другая женщина, вновь попавшая или так и не выпавшая из-под чар его хрипловатого голоса и насмешливых глаз.
Через полчаса я спустилась в вестибюль, где и нашла Джона, который с неподдельным интересом изучал огромный рекламный щит со списком факультетов.
Мы свернули с проспекта и я, пытаясь ради благой цели самосохранения играть роль легкомысленной особы, желающей, как и он, просто развлечься, игриво спросила:
− И куда мы идем?
− Ты голодна? – ответил он профессиональным вопросом на мой легкомысленный.
− Ты намерен меня покормить? – съехидничала я, умирая от желания прижаться к нему.
Он посмотрел на меня, улыбнулся уголками губ.
− Нравится мне, когда ты язвишь...
− Тебе нравится? – я почему-то растерялась. – Даже и не думала язвить.
− Понял, – сказал он. – Пойдем, свожу тебя в хорошее местечко, накормлю, ты ж работала, а аппетит у тебя, насколько я успел заметить, весьма неплохой.
− Ну и негодяй же ты, Джон, – возмутилась я.
Он вдруг остановился, обнял меня и поцеловал, не коротко и нежно, а долго и откровенно, прямо здесь, посреди толпы на Сенной площади. Ноги мои потеряли способность держать свою хозяйку, и я бы, наверно, упала, если бы Джон не держал меня, крепко, все сильнее прижимая к себе. Наконец он отпустил мои губы, но не отпустил руки.
− Извини, – сказал он, – не сдержался. Пойдем...
Мне показалось или он был смущен?
Джон потащил меня за собой, как тогда вечером после концерта, устремившись вперед, словно штурман, прокладывающий путь среди штормовых волн.
«Весело, если во время наших страстей на площади, мимо проходил кто-нибудь из студентов, да и наверняка кто-нибудь проходил... – думала я. – Что это было? Он поцеловал меня посреди толпы, на улице, и в тот момент, когда он потянул меня к себе, глаза его были сумасшедшими. Просто сумасшедшими. И это смущение, когда он отпустил меня... Его смутило то, что он поцеловал меня так, публично и откровенно? Или его смутило, что он не сдержал свой порыв? Или его смутило то, что он поцеловал меня так откровенно и страстно и публично, не сдержав свой порыв?» Запутавшись в своих умозаключениях, я, воспользовавшись широко известной мудрой мыслью от широко известной американки и загнав разум на задворки, решила, что обдумаю все это позже, на трезвую голову, а сейчас просто пойду за Джоном, и будь то, что будет.
Джон затащил меня в мексиканский ресторанчик на Фонтанке, где его начали приветствовать еще у входа, а официант, подошедший к нашему столику, зыркнул глазами на Джона, потом на меня, словно спросив: «Твоя?»
Джон изобразил на лице нечто неопределенное и начал обсуждать меню, употребляя такие термины, что я тотчас же выпала из темы и занялась обзором окрестностей. В зале стоял приятный полумрак. В углу, у зашторенного окна примостилась крохотная эстрада с возвышающимся над нею пюпитром.
− Ребята здесь отлично играют по вечерам.
Я повернулась к Джону.
− А ты случайно не играешь здесь?
− Бывает... – ответил он. – Время от времени.
− Джон, а ты играешь где-нибудь на сцене? Ну, кроме, как я поняла, редких выступлений с Dicky’s.
Он посмотрел на меня, потер подбородок. Протянув руку, дотронулся пальцами до моей щеки...
− Сейчас редко... – ответил как-то задумчиво.
− Но почему?
Он пожал плечами.
− Наверное потерял интерес. Другие заботы. По молодости рвался в великие музыканты, потом остыл...
− Жаль, – осторожно сказала я, чувствуя, что ухватила какую-то его важную внутреннюю струну, и боясь упустить ее.
− Жаль... может быть, но я достаточно играю...
− В ресторанах? Но это же...
Я не договорила, испугавшись, что тут же порвала ту струну.
− В этом есть что-то унизительное? – спокойно улыбнулся Джон. – Нет, уверяю тебя. Я просто играю музыку, как умею, а сцена может быть любой...
− Я согласна, ничего унизительного в этом нет. Но почему ты не занимаешься только музыкой? Почему... повар?
− Повар? Знаешь, мой отец, кроме любви к Битлз, имел страсть к кулинарии, которую и передал мне. Правда, он утолял ее в пределах семейной кухни, а я вышел на публичный простор... Ну, так сложилось... – сказал он и вдруг добавил: – Глаша, я сыграю для тебя... обязательно, если ты захочешь...
«Конечно, захочу» – воспарило мое сердце...
− Конечно, захочу, – эхом ему ответила я.
− Обещаю, – сказал он. – Кстати, сегодня ты была просто великолепна, там у доски.
− Издеваешься? Ты способен разобраться в сопромате?
Мы замолчали, официант, подмигнув Джону, выставлял на стол тарелки.
− Ничуть, не издеваюсь, совершенно серьезно, я не знаю сопромата, но способен оценить качество подачи информации, – продолжил Джон, когда тот ушел. – За тебя, Глашенька, – он приподнял бокал, предусмотрительно наполненный ехидным официантом.
Я улыбнулась, не надеясь, что чарующе, и пригубила прозрачно-золотистое вино.
Голова слегка кружилась, я пьянела, чувства растекались, я несла какую-то чушь, смеялась, поедала тортильи, запивала вином, ела какое-то невероятно вкусное блюдо, приготовленное в горшочке, которое Джон отрекомендовал то ли как альдингас, то ли как альбондигас...
− Глаша, – вдруг прошептал Джон, наклоняясь ко мне. – Пойдем?
− Куда? – пьяно спросила я, уже не понимая, по какой причине у меня все пылает внутри, то ли от мексиканских приправ и вина, то ли оттого, что он сидит рядом.
− Есть куда... – заявил он. – Одно хорошее место, где мы сможем остаться вдвоем.
Как же я хотела, чтобы он поцеловал меня. Естество победно замахало флагом, наступив на горло разуму, но тот успел все-таки просипеть:
«Опять он поведет тебя на квартиру Саши Бажанова или на какую-нибудь еще? Клиент готов, накормлен и напоен... Он женат, опомнись, он женат!»
«Ну и что? Я же замуж за него не собираюсь!» – отмахнулась я.
«Будешь красть чужое счастье?» – с пафосом прохрипел разум.
«Урву кусочек своего» – цыкнула на него я.
− Глаша, – сказал Джон. – Идем?
Разуму все-таки удалось выбраться из-под пятки естества.
− Джон, я не могу идти на чью-то чужую квартиру... – прошептала я, сама себе не веря. – Ты обманываешь... кого-то...
Он молча смотрел на меня.
− Я не женат, Глаша, если ты об этом... просто... причина в другом...
В чем? Может, у него и дома-то нет?
Он сжал мои запястья.
− Глашенька, ведь ты же хочешь этого так же сильно, как и я...
− Хочу... – эхом призналась я.
− Тогда идем...
− Джон, поедем... ко мне, – сказала я.
Кажется, он был удивлен... смущен?
− К тебе?
− Да, ко мне...
− Но...
− Что тебя смущает? – спросила я.
Он помолчал, потом сказал, очень серьезно:
− Абсолютно ничего...
Я поворочалась на своей узкой девичьей кровати, осторожно вытащила из-под головы Джона затекшую руку и засунула ее под подушку, перевернувшись на живот. И тут внутри у меня все похолодело, а сон как рукой сняло: там так и лежал спрятанный с утра его джемпер. О, ужас! А если он обнаружит его? Стоит ему также сунуть руку под подушку и... И что он подумает?
«... что ты маньячка и его фанатка» – съязвил разум.
«... что ты помешалась на нем» – слащаво отреагировало естество.
Я осторожно потянула джемпер, Джон заворочался и обнял меня, я замерла на минуту и продолжила операцию. Мне удалось вытащить его вещь из-под подушки, но дальнейшие возможные передвижения были напрочь скованы руками, да и ногами Джона. Единственное, что можно было предпринять – это попытаться кощунственно бросить мой тотем под кровать, что я и собралась сделать, когда услышала хрипловатый шепот:
− Ты не спишь, Глашенька?
Я нервно дернулась, пытаясь вытянуть руку со свитером, но Джон уже обнимал меня, окончательно лишив свободы действий.
− Джо-о-он, подожди, – пропищала я в отчаянии, безнадежно пытаясь скинуть почему-то застрявший джемпер на пол.
− Что случилось? – прошептал Джон куда-то мне в шею, и потащил меня на себя, а я панически начала заталкивать джемпер обратно под подушку.
− Что с тобой? – спросил Джон.
− Ничего... все заме-чательно... – выдохнула я
Трепет, в который объятия Джона ввели мой организм, перевесил переживания по поводу вероятности обнаружения им его вещи под моей подушкой. Я в очередной раз потеряла чувство реальности и забыла обо всем.
Пробуждение оказалось весьма тревожным. Я открыла глаза, чувствуя на себе пристальный взгляд, повернула голову. Джон, облокотившись на подушку, как-то странно смотрел на меня. Вопросительно? Насмешливо-вопросительно? Нежно?
− Доброе утро... – сказал он, улыбнувшись.
− Доброе... А которой час? – осторожно спросила я.
− Аглая... – начал он, почему-то замолчал и продолжил: – Уже семь утра, мне пора.
− На работу? – спросила я.
− Да...
− Мне тоже, правда, к одиннадцати...
Джон выбрался из-под одеяла, встал, а я, противно краснея, смотрела на него, не в силах оторвать взгляда. Он прошествовал через комнату, совершенно не смущаясь своей наготы. У мужчин отсутствует чувство стыда или они так самоуверенны? Я переползла на то место, где только что лежал Джон, маньячно ощущая его тепло на простыне и подушке, вытянула руку и вдруг ощутила ладонью шерстяную поверхность трикотажа. Я подскочила как ошпаренная. Из-под подушки предательски выглядывал рукав злополучного предмета одежды моего возлюбленного.
«Он обнаружил его? – в тоске подумала я. – Нашел и поэтому так смотрел на меня, думая, с какой же идиоткой он связался?»
Я вскочила, вытащила чертов джемпер и бросилась заталкивать его в сумку. Едва я успела закрыть сумку и сунуть ее в шкаф, как в комнату заглянул Джон.
− Глаша, ты не выделишь мне полотенце?
Я заметалась, накидывая халат и проклиная себя за рассеянность. Обеспечив Джона умывальными принадлежностями и окончательно разволновавшись от сознания, что он бродит здесь, у меня дома, моется, пользуется моими полотенцами, короче, впав в идиотски сентиментальное состояние, я присела на кресло, чтобы вздохнуть и восполнить тающие на глазах моральные силы. В дверях появился Джон и вкрадчиво спросил:
− Глаша, ты не хочешь со мной в душ?
Я смерила его зверским взглядом.
− Понял, не настаиваю, но скорблю, – заявил этот нахал. Глаза его сверкнули явной чертовщиной, и он скрылся.
− Я сварю кофе, – громко объявила я и отправилась на кухню, полная решимости накормить наглого повара завтраком, хоть и скромным, без изысков, но сотворенным моими, пусть и корявыми, руками.
Мысль о том, что он, возможно, обнаружил злосчастный джемпер и именно поэтому с таким интересом разглядывал меня, свербила во мне, словно заноза в пятке, и отравляла существование. Джон появился на кухне, когда мне удалось сварить кофе, не упустив его, соорудить глазунью с колбасой и нарезать батон. Джон устроился за столом с весьма хозяйским видом, потер проросшую щетину, осмотрелся.
− У тебя уютно...
− Нравится? Мы живем здесь с мамой...
− С мамой? – переспросил Джон.
− Да, с мамой, – подтвердила я, ощущая какой-то скрытый смысл в его вопросе. Или мне опять показалось?
− А где сейчас твоя мама? – спросил Джон, с аппетитным аппетитом уплетая мою незатейливую яичницу. – Почему не ешь?
Только сейчас я сообразила, что сижу, подперев щеку ладонью и, с поистине бабским удовольствием, наблюдаю за ним.
«Ты совсем распустилась, контролируй себя хоть чуть-чуть» – сурово сказал вдруг очнувшийся разум.
«На фиг, – естество вяло махнуло рукой, – какая разница, теперь уже все равно».
«Хамишь?» – обиделся рассудок.
«А ты попробуй залезть в мою шкуру» – пропело естество.
«Нет уж, увольте, я не сторонник рабства» – гордо выпрямился разум.
«Ничего ты не понимаешь» – томно потянулось естество.
«Молчать, оба!» – рявкнула я и сказала Джону:
− Мама уехала на юбилей к подруге в Сестрорецк. Вернется к понедельнику, наверно...
Внутри забился, застучал молоточек-нерв в ожидании его реакции. Хочу прожить с ним эти дни! Он мой сейчас, мой...
«Фу ты, какой пафос, сентиментальная влюбленная дамочка» – с отвращением процедил рассудок и отвернулся, видимо, не в силах более общаться с неадекватной своей обладательницей.
− Понятно, – сказал Джон.
Почему не «забавно»? – подумала я.
− Твой завтрак очень хорош, – добавил он и провел по моей щеке кончиками пальцев. – Спасибо.
Джон поднялся из-за стола.
− Мне пора...
В прихожей, он остановился у двери и, прежде чем выйти, сказал:
− Я буду занят весь день... Если приеду очень поздно, ты не будешь против?
Буду ли я против?! Я, которая последние десять минут, дрожа, ждала, что он скажет хоть что-нибудь про следующую нашу встречу, но никогда и ни за что не спросила бы его об этом! Я воспела песнь ликования, и прозвучала она так:
− Ну... я наверно, буду спать, но... буду ждать тебя.
Он достал из кармана телефон и сказал коротко:
− Диктуй...
− Гм-м-м... – отреагировала я и вальяжно продиктовала свой номер.
− Я позвоню... – сказал он, сунул телефон в карман, обнял меня, коротко поцеловал и скрылся за дверью.
Я прислонилась спиной к стене, сжала кулаки, словно это могло помочь успокоить бешеный приступ тахикардии. Затем забралась под душ и долго стояла в потоке воды, который смывал ночные волнения с кожи, но не успокаивал ни разум, ни естество.
Бывают в жизни дни, похожие на туго натянутую, звенящую при каждом прикосновении, тетиву лука; дни, когда тревога мешается с радостью, а сомнения с надеждой. Бывают дни, когда лишь одна мысль, одно желание звенит внутри, словно тонкая стрела, что прижалась в ожидании к той тетиве. Я ждала часа заветного свидания, ждала вечера, когда придет Джон, а все прочее казалось мне лишь задним фоном, антуражем, реквизитом, то ли заполнителями пустоты ожидания, то ли помехами в стремлении к этой единственной цели. Время от времени, отвлекаясь на проблемы нагружения балок и динамического воздействия нагрузок, я осознавала всю тяжесть своего любовного недуга и глубину падения, пытаясь привести свои разнузданные разум и чувства хоть в относительный порядок. Пару раз мне даже удалось предаться аналитическим размышлениям. Я задала себе несколько насущных безответных вопросов: почему Джон не появлялся целых три дня, был ли он занят, думал ли обо мне, либо размышлял, стоит ли встречаться со мной? Когда все закончится? И как? Он просто не придет и не позвонит? Или скажет: давай разбежимся в разные стороны, ведь у тебя своя жизнь, а у меня своя? Что он думает обо мне? Странно, но если еще вчера я каким-то образом могла смириться с мыслью о равнодушии Джона, сегодня она казалась непереносимой.
«Желаешь стать для него единственной и неповторимой? – саркастически хмыкая, поинтересовался разум. – Романтичная ты наша...».
«Это не романтизм, а естественное желание нормальной женщины» – гордо сформулировала я ответ.
«А какой толк от твоих естественных желаний? – продолжил добивать меня рассудок. – Взгляни-ка на это, до чего же можно распуститься» – рассудок небрежно кивнул в сторону естества, которое томно-невменяемо закрыло глаза, вспоминая Джона.
Чтобы взбодриться, я выпила четыре чашки кофе, в результате чего перед третьей парой у меня разболелась голова. Решив, что имею право на легкую халтуру, я загрузила третьекурсников задачами, поставив подленькое условие, что результаты будут учитываться при сдаче зачета. Под недовольный гул обиженных студентов я устроилась за столом у окна, с преступным облегчением отметив про себя, что на паре отсутствует Миша Сыромятников, и, изо всех сил стараясь сохранять на лице выражение невозмутимой серьезности, предалась размышлениям о том, что бы мне приготовить к прибытию Джона.
По дороге домой я зашла в магазин и, побродив среди продуктово-кулинарного изобилия супермаркета, отважно решила, что салат оливье будет мне вполне под силу. Пусть мое угощение будет банальным, но зато съедобным. Нагрузившись вареным картофелем, консервированными огурчиками, зеленым горошком и пачкой майонеза, я отправилась на поиски ветчины, но ноги занесли в отдел бритвенных принадлежностей и после некоторых колебаний я добавила в свою потребительскую тележку бритвенный станок Жиллетт с набором лезвий и пену для бритья, ловя себя на ощущении, что совершаю нечто криминально-семейное. Покупки оказали странное волнующее воздействие, словно я совершила какой-то магический ритуал. В течение года, когда мы жили с Сергеем, я почти ежедневно выполняла эту обязанность, покупая, правда, полуфабрикаты, которые нужно было просто разогревать в микроволновке, и ни малейшего волнения эти действия у меня не вызывали. Возможно, я растревожилась из-за того, что мне предстояло готовить ужин для повара-профессионала? Или для... любимого? Последняя мысль ударила меня, словно я целенаправленно сунула пальцы в розетку.
Салат получился вполне приемлемым. Разровняв майонез, прикрывающий крупновато нарезанные ингредиенты, я пристроила в его гуще пару листиков петрушки и несколько оливок и погрузила вазочку с салатом в холодильник. Возможно, стоило бы приготовить что-нибудь мясное для мужчины и купить вино, но и изготовление мясного блюда, и выбор вина означали бы для меня заведомые крах и позор.
Я разложила на полочке в ванной принадлежности для бритья, потом убрала их, затем достала снова и припрятала в ванной, решив, что буду действовать по обстоятельствам. Время текло, словно выжимало капли из опустевшей фляги. Я устроилась в кресле, попыталась читать, включила телевизор, снова полистала книгу, встала, побродила по квартире, опять вернулась в кресло и в очередной раз раскрыла книгу...
Я проснулась от гремящей где-то поблизости музыки и в панике огляделась, пытаясь понять, утро ли сейчас, день или вечер, должна ли я собираться на работу или мне пора ложиться спать. Сообразив, что заснула в кресле, а музыка традиционно доносится от соседей, живущих в квартире над нами, взглянула на часы, которые вещали о начале первого ночи, и вспомнила, что жду Джона. Он обещал позвонить, прежде чем приехать! А вдруг он звонил, а я, заснув, ничего не слышала? Я бросилась искать телефон, но, найдя его, не обнаружила никаких сообщений о звонках. Значит, он не придет? Я отправилась к зеркалу проверить состояние своего лица после незапланированной дремоты. Подправив макияж, с грустью подумала, что, скорее всего, мне придется все это смыть, так и не сразив наповал своей красотой ожидаемого с нетерпением... Кого...? Каждый раз, когда мне приходилось давать определение статусу Джона по отношению ко мне, я спотыкалась на слове, разрываясь между опасной ложью романтики и суровой правдой жизни.
Звонок раздался через полчаса. Я схватила телефон, пальцы задрожали так, что вместо зеленой кнопки ответа нажала красную, отказную. Телефон загудел короткими гудками.
«Идиотка, возьми себя в руки!» – взревела я и нажала вызов. Телефон затренькал, собираясь с духом, долгий гудок... сердце рвется наружу... низкий мужской голос:
− Глаша?
− Да, Джон... я случайно нажала не ту кнопку...
− Понял... сейчас подъеду... Не разбудил?
− Нет, то есть... нет... я тебя жду...
− Буду минут через пятнадцать.
Он отключил телефон, я села в кресло, сжала щеки ладонями. Он будет... минут через пятнадцать.
Джон появился почти точно в назначенный срок. Странно было открывать свою дверь и впускать его, отвечать на его «добрый вечер» и на поцелуй, нежный и короткий. Он вошел, положил на столик в прихожей сумку и знакомый мне футляр с саксофоном, снял куртку, пригладил перед зеркалом волосы, подтянул к локтям рукава темно-синего джемпера, удивительного напоминающего тот, что был спрятан в моей сумке.
«Видел или не видел?» – пронеслось в голове.
Джон прошел в комнату.
− Ты голоден? – спросила я.
− Признаться, нет... перекусил на работе...
Ну вот, а я целый день носилась с этим салатом... Надо было бы догадаться, что он работает среди еды.
− Я сделала салат... – осторожно сказала я. – Хотя, уже второй час ночи, поздновато для ужина...
− Отлично... – ответил он. – Немножко можно, с устатку.
И мы, словно семейная пара, разбежались по насущным делам: Джон умываться, а я накрывать на стол.
Джон льстиво объявил мой салат кулинарным шедевром. Увлеченно глядя на него и слушая его, я не заметила, как тоже умяла целую тарелку.
− Джон, ты сегодня готовил или играл? – спросила я, когда мы приступили к чаю.
− Готовил... – ответил он.
− В своем... «Тритоне», – чуть не брякнула я, вовремя одумавшись, – ресторанчике на Фонтанке?
− Именно там, – устало улыбнулся он.
− А там ты играешь?
− Да, бывает... Не отходя от печки...
Мы замолчали, потягивая чай. Заурчал, включаясь, холодильник. Наверху у соседей, снова загремела залихватская музыка, качнулся оранжевый абажур лампы, висящей над кухонным столом.
− Джон, – сказала я, решившись озвучить вдруг наплывшее желание. – Джон, ты можешь сейчас сыграть? На саксофоне? Ты обещал... – добавила я дурацким тоном кокетливой куртизанки.
− Легко... если желаешь... – улыбнулся он. – А как отреагируют твои соседи ?
Я мотнула головой наверх, в сторону музыкальных раскатов, он понимающе усмехнулся. Мы перебрались в комнату, я устроилась в любимом кресле, Джон достал инструмент. Тускло блеснула медь изогнутой трубы, засияли затейливые клапаны, бляшки-клавиши, – я никогда не видела саксофон так близко. Джон прикрепил мундштук, взял его губами, саксофон издал чистый высокий звук. Несколько долгих тактов, и по комнате поплыла мелодия, знакомая, но в то же время неведомая, тонкая и нежная, с затейливым узором из невероятно красивых звуков. Я замерла, сжалась в кресле. Соседи над нами тоже затихли, выключили громоподобную музыку. Джон мотнул головой наверх, насмешливо закатив глаза к потолку, выводя инструментом чудные рулады.
− Что это было? – спросила я, когда отзвучал последний звук.
− «Маленький цветок» – тема Сиднея Беше.
Наверху стояла тишина, внутри меня еще звучала мелодия.
− Беше? – переспросила я, чувствуя себя неловко из-за своего невежества в музыкальных вопросах, и призналась, вздохнув: – Ничего не слышала о нем, лишь мелодия знакома.
− Не удивительно, – сказал Джон. – Он известен, скорее, в узких, чем в широких кругах. Уникальный был музыкант, играл джаз, и в то же время был весьма нетипичной фигурой для джаза. Кларнетист, саксофонист... одинокий странник... – Джон замолчал, потеребил мундштук саксофона, потом продолжил: – Выступал с Армстронгом и Дюком, в Нью-Йорке у него был свой комбо, вечно что-то искал, переезжал из города в город, даже умудрился временно переквалифицироваться в портные во времена кризиса, а умер в Париже, кажется, в пятьдесят девятом... Там есть улица его имени, а в Жуан-ле-Пинсе, это городок на Лазурном берегу, – памятник ему.
Мир джаза с его музыкантами всегда казался мне далеким и загадочным, а Джон рассуждал о них, как о близких и хорошо знакомых ему людях.
− Беше стал портным, а ты – поваром... – пробормотала я.
− Ну, если проводить параллель, то что-то в этом есть, – усмехнулся Джон.
− Джон, сыграй, пожалуйста, еще что-нибудь... – попросила я.
− Почему нет? Если твои соседи не возражают...
− Они не возражают... – ответила я, поскольку наверху вновь загремела музыка.
Джон взял несколько аккордов.
− Глаша, – сказал он, вдруг оторвавшись от инструмента, – У тебя на телефоне поставлена мелодия...
− Том Джонс... – ответила я, напрягаясь.
− Том Джонс... – эхом отозвался Джон. – А если так?
Саксофон запел, слегка надрывно, но невероятно нежно выводя ту самую мелодию, что звучала тогда, летом, в старой бане. Ne me quitte pas... Ту самую, что я искала потом, ту, что теперь отзывалась в моем сердце каждый раз, когда кто-нибудь звонил мне. Мелодия, прозрачная и чистая, словно слезы, грустная и зовущая, словно морской бриз, плескалась легкой волной, взлетала и опадала, и мне казалось, что и я взлетаю и падаю среди этих блистательных, живых звуков.
Отыграв последний аккорд, Джон отложил инструмент, подошел ко мне и присел, устроив руки на моих коленях. Я, совершенно растеряв слова, смотрела на него.
− Глаша, – сказал Джон, протянув руку и погладив меня по щеке. – Глаша, скажи, почему мой джемпер хранится у тебя под подушкой?
Итак, я увязла, позорно и безысходно. Музыка еще звучала во мне, но аккорды, охваченные паникой, начали медленно рассыпаться.
«Ну что, доигралась, девочка? – с мерзкой ехидцей спросил разум. – И как теперь будешь выкручиваться? Надеешься на помощь этого? – он в очередной раз презрительно кивнул в сторону морально разложившегося в углу естества.
«Чем издеваться, лучше бы помог! – огрызнулась я. – Ты обнаглел и совершенно забыл о своих первичных обязанностях».
«Извини, дорогая, но я пытался убедить тебя и не раз» – рассудок обиженно замолчал, гордо надувшись.
Джон смотрел на меня, внимательно и почти серьезно, насмешливые чертовщинки его глаз бесновались где-то в глубине, там, на заднем фоне.
«Ждет ответа... Какого ответа он ждет? Зачем ему это знать? Чтобы посмеяться надо мной? Рассказать приятелям, как его... любовница так сходит по нему с ума, что прячет под подушку его свитер? Нет, он не может так поступить!» – отбросила я прочь столь гадкую мысль.
«Почему не может?» – прогнусавил рассудок. – И что ты знаешь о нем?»
«Но я не совсем дура и, вероятно, что-то чувствую и немного разбираюсь в людях» – упорствовала я.
«Тысячи, нет, миллионы женщин до тебя тоже что-то чувствовали, но, тем не менее, были обмануты...»
«Ну и ладно, – вяло махнуло рукой естество. – Она же не наивная девочка, переживет... и будь что будет...»
Я молчала, не находя ответа, а Джон ждал, гладил мои руки, смотрел в упор, в общем, подчинял себе моё безвольное естество, которое и без того было повязано по рукам и ногам звенящей песней саксофона.
Пауза затягивалась. Я вдохнула и промямлила:
− Э-э-э... откуда ты это взял?
− Гм-м-м... – глубокомысленно протянул Джон. – Случайно обнаружил его вчера. Знаешь, это было нетрудно, я спал на той самой подушке.
− Ты спал на другой подушке, – ляпнула я, пытаясь оттянуть миг расплаты.
− Все относительно, – еще глубокомысленней заявил Джон, сжимая мои пальцы.
− И какого черта ты роешься под моими подушками? – продолжила я глупую кокетливую рекогносцировку.
− Но если ты уложила меня на свою подушку...
− Я? Уложила? – возмутилась я. – А кто хотел увести меня неизвестно куда? Это мне пришлось предлагать тебе лучший вариант!
− Хочешь сказать, взяла инициативу в свои руки? – с мрачноватой иронией спросил Джон.
− Я ничего не хочу сказать, я просто констатирую факт...
«Мне нет дела до его личных обстоятельств...– возопила я. – Или уже есть?»
− Глаша, – Джон вдруг отпустил мои руки, потер подбородок. – Я понимаю твое... м-м-м... негодование, но... – он встал, прошелся по комнате.
Он явно нервничал, и это было удивительно. Нет, я видела его очень взволнованным, но в совсем иной ситуации, в те моменты я и сама бывала взволнована не меньше, а, скорее, больше, чем он. Сейчас он явно переживал, возможно, хотел, но не мог что-то сказать мне. Или не хотел и злился, оттого, что влип в неловкую ситуацию, также как и я злилась из-за его джемпера под своей подушкой?
Он остановился, повернулся ко мне.
− Ты так и не сказала мне...
Нет, он так ничего и не желал сказать, он упорно переводил стрелку разговора в мою сторону. Зачем ему это знать? Убедиться, что я влюблена в него по уши и жить без него не могу? Потешить свое мужское самолюбие? Или... или ему важно знать это, потому что... потому что он что-то испытывает ко мне и хочет убедиться, что и я не просто развлекаюсь с ним, а отношусь намного серьезнее?
«О, как она наивна!» – выбросил лозунг рассудок.
− Почему ты молчишь?
− О чем? – спросила я, чувствуя, что переигрываю.
− О джемпере, – спокойно сказал он, снова включая свою усмешку, и я взорвалась, как петарда, по которой все-таки ударили.
− Да... – сказала я, – да, ты можешь радоваться и смеяться надо мной, можешь считать меня дурой, но я... – «Ты не должна говорить ему правду, это слишком, слишком нелепо!» – заверещал рассудок, – я... спрятала его туда от мамы...
− От мамы? – спросил Джон, изумленно уставившись на меня.
− Ну да, от мамы, – я зачастила, ловя за хвост вдруг возникшую идею и заливаясь постыдной краской от этой нелепой лжи.
Разум довольно захихикал, естество покрутило пальцем у виска. ¬
− Ну да... вчера утром я достала твои вещи из сумки, подумав, что нужно их все-таки вернуть, а ты же сказал, что работаешь в ресторане на Фонтанке, ну вот я и решила найти тебя и вернуть...
− Вернуть вещи? Вчера решила? – переспросил он. – Забавно...
− Да, забавно... черт побери! Ну да... а тут мама заходит... а моя мама... в общем, мне совсем не хочется обсуждать с ней свою личную жизнь, и я не нашла ничего лучшего, как спрятать твой джемпер под подушку... чтобы она его не увидела...
− Забавно... – повторил Джон и снова усмехнулся. – И главное, очень убедительно... Ну да ладно...
− Так ты заберешь свои вещи? – невпопад спросила я.
− Заберу, если ты настаиваешь, – ответил он. – Мне их забрать прямо сейчас?
Сердце мое дернулось и начало медленно падать, ниже, ниже... Он хочет уйти?
«У тебя есть хоть капля гордости или ты уже валяешься у его ног?» – грозно спросил рассудок.
«А если он и правда уйдет?» – в ужасе выдавило естество. Мне послышалось, или разум прошептал те же слова?
− Джон... – пролепетала я.
− Джон... – прошептала я.
− Джон! – сказала я. – Ты хочешь уйти? Сейчас?
Помертвевшие губы, – какой яркий, но недостаточный эпитет, – губы мои были не просто помертвевшими, – они умерли, совсем, после слов, что слетели с них. А если бы не умерли, их надлежало казнить, наказать вечным молчанием. Наверху снова зазвучала музыка, женские голоса бодро запели:
«Даже если вам немного за тридцать
Есть надежда выйти замуж за принца
Солнце всем на планете одинаково светит...»
− Ты хочешь, чтобы я ушел? – спросил Джон.
«Не хочу!» – вопили отчаянным дуэтом рассудок и естество.
«Только принца нет, где ж он затерялся,
Я не поняла...» – удивилось наверху трио.
Саксофонные аккорды снова запели внутри меня. Ne me quitte pas... Я молчала, в ужасе представляя, как он сейчас уложит в футляр свой инструмент, выйдет в прихожую, оденется и скажет мне: «Прощай». Джон подошел, наклонился и рывком поднял меня, прижимая к себе. Его поцелуи не были нежными, а объятия бережными, но мои желания запели в унисон с его неожиданной грубоватой страстью.
июль-декабрь, 2008 г.
Copyright © 2008 Ольга Болгова
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
