Алиса Представление на Рождество I Летом дом просыпался быстро, весело, будто молодое, полное сил существо, а зимой и поздней осенью нехотя, как старуха, постепенно расправляющая ревматические суставы. Сквозь дрему мисс Клейверинг отмечала привычные звуки; если бы хозяйственная гармония нарушилась, она бы, наверное, услышала, но все шло заведенным порядком, и чуткий сон старой женщины не тревожили лязг каминных приборов, ходьба и даже разговоры слуг. Стукнули нижние ставни то тут, то там; значит, кухонную плиту уже затопили, а горничные разнесли огонь по комнатам и принялись мести ковры и протирать мебель. Входную дверь не слышно, зато залаял мастифф Немо, в ожидании, когда его покормят и посадят на цепь – хватит бегать свободно, ночь прошла, да и служанкам пора выбивать коврики. А вот и осторожные шаги Джинни, треск грубого полотна, развернутого перед давно остывшим камином, шарканье метелки, собирающей прогоревшую золу в ведерко. Полировочная щетка скользит по металлическим прутьям, огонек свечи то закрывается, то открывается, заметно даже через сомкнутые веки. Дверь притворилась, но ненадолго, сейчас принесут уголь и восковую свечу. Легкий запах горящей серы от лучинки, треск пламени, волна все теплеющего воздуха. Пора, пора вставать – уже в гардеробной шумно льется в умывальник горячая вода, нельзя, чтобы она остыла. Как обычно, Джинни повесила капот на верх каминной решетки, чтобы согрелся, и – подчеркнуто стуча каблучками – подошла к окну поднять шторы. Летом комнату залили бы солнечные лучи, все равно, даже если дождь, стало бы светло, но в лондонском ноябрьском тумане разницы не ощущается - кроме того, что мисс Клейверинг, к своему удивлению, уже ничуть не сонная и может выглянуть из-за полога. Она вежливо кивнула горничной в ответ на пожелание доброго утра и привычно покачала головой, когда та привычно спросила, не вызвать ли камеристку прямо сейчас. − Пусть поможет одеться миссис Файфетт; кузину Беллу, наверное, всю скрючило в такую погоду.
Мисс Клейверинг почти сразу, сползая осторожно с высокой кровати на еще холодный коврик, пожалела, что отказалась от услуг камеристки: она долго не могла поймать ногой второй шлепанец, капот оказался нелюбимый, жесткий, и было хлопотно удерживать нелепо торчащие полы, сидя на туалетном стульчике, а волосы под толстым шерстяным чепцом сбились, и хотелось расчесать их поскорее.
Она выбрала кристалл каменной соли с блюдечка и деликатно взяла его губами (испытанное средство от гнилости зубов, а эта новомодная манера чиститься меловым порошком явно нездоровая); тщательно умыла лицо, руки и шею, поскребла за ушами, а когда соль распустилась, провела серебряной щеточкой с беленькой мягкой щетиной по каждому зубу; вздохнув, потрогала языком шатающийся коренной, но, к радости, никаких изменений не обнаружила. Не так уж много зубов у нее осталось, да и от морщин больше не поможет никакая вода из зеленых еловых шишек. Когда-то юная Джулия Клейверинг справедливо гордилась гладкой, будто фарфоровой, кожей, и хоть блондинки увядают быстро, в свое время комплиментов она собирала раз в десять больше, чем иные ровесницы...
Решительные шаги камеристки в спальне вернули ее в хмурый ноябрьский день. Викерс всегда ходила быстро, а если останавливалась, то что-нибудь сделать: разровнять огонь кочергой, откинуть одеяло на кровати, чтобы постельное белье лучше проветрилось. Войдя в гардеробную и едва успев поздороваться, она уже схватила гребень и выразительно посмотрела на стул перед туалетным столиком, на котором стояло зеркало-псише. Мисс Клейверинг не стала спорить и присела. Викерс поставила подсвечник, как ей было удобнее, деловито сняла нагар со свечи, распустила завязки ночного чепчика и высвободила волосы. Пока умелые руки направляли гребень, сворачивали и подкалывали узел на затылке, поддевали свежий, еще пахнущий крахмалом, батистовый чепчик – будничный, даже без кружева, мисс Клейверинг вновь погрузилась в невеселые размышления. Повинуясь жесту камеристки, она встала и, будто кукла, прошла обряд одевания в длинную батистовую рубашку, плотный атласный лиф, нижнюю юбку в сборках и, наконец, утреннее платье из приличествующего ее возрасту коричневого кашемира. За открытой смежной дверью Джинни заправляла постель. Крепкой деревенской девушке не требовалась помощь, чтобы перебросить пуховую перину на стулья, перевернуть волосяной матрас, и снова собрать все в идеальном порядке, взбив перины и подушки так, чтобы получился плавный уклон от изголовья к ногам, а тафтяное покрывало падало аккуратными складками, кромкой на равном расстоянии от пола. Собрав полог в изголовье, служанка принялась за пушинки, где-то сметая, а где-то собирая их с ковра. Если бы не хозяйский глаз, горничная просто выкинула бы перья в горящий камин, не беспокоясь о запахе.
Время до завтрака мисс Клейверинг обычно проводила в небольшом кабинете перед спальней; с времен тети Ходерсалл он назвался ante-chambre, и даже слуги учили новичков "онтишонбр – так повелось еще при старой хозяйке". Присев к бюро – не тетиному; вступив в права наследства, она завела новое, розового дерева, но вот уже и оно, когда-то верх элегантности, потрепано временем – мисс Клейверинг решила просмотреть счета, а то бакалейщик уже дважды ошибался, и конечно, в свою пользу. Снизу доносились звуки фортопьяно; Белла упражнялась всегда, сколько Джулия ее помнила – и маленькой кузиной, и девицей на выданье, и мужней женой, и вдовой на положении компаньонки; вроде бы и смысла уже не было, но миссис Файфетт, похоже, находила в музыке душевный покой, а вот ей он никак не дается...
Часы из позолоченной бронзы прозвонили десять, и мисс Клейверинг спустилась в малую столовую, где всегда накрывали завтрак. Уже развиднелось, свечи не горели, но на вымытом до блеска стаффордширском фарфоре играли блики от каминного огня. Приняв поцелуй в щеку от кузины, она села и оглядела стол. Все, казалось, было в порядке. Чайник уже полон – ключи от шкатулки с чаем у Беллы – в ряд стоят корзиночка с бриошами, блюдо с изюмным и медовым кексом, тонко нарезанные тосты, масленка, сахарница с серебряными щипцами и молочник с топлеными сливками; но почему-то есть не хотелось. Может быть, от запаха спитого чайного листа в воздухе; Белла заставляет горничных чистить им ковер, утверждает, что он и с пылью справляется лучше, и придает неповторимый аромат. Чтобы не тревожить компаньонку (известно, что начнется, откажись она завтракать: "может, чашку шоколада, Джулия?", "я поджарю тебе тост, как ты любишь"), когда внесли горячие рогалики, мисс Клейверинг взяла один и рассеянно принялась отламывать по кусочку. Белла, деликатно пережевывая медовый кекс передними зубами, принялась рассказывать, что соседний особняк начали заселять после ремонта.
− Большое семейство, Джулия; пятеро детей, все девочки. − Когда же на Гроувнор-стрит будет покой? Сначала мы терпели того пьяницу и его гостей. Потом, когда он умер – от разгула, не сомневаюсь – прошли похороны. Уже несколько месяцев невозможно спокойно пройти по саду из-за их ремонта – хотя дом, наверное, был в таком состоянии, что проще было построить новый. И вот теперь – семейство с кучей детей. Они будут кричать и бегать по саду, а когда девчонки подрастут, их родители начнут устраивать балы, и снова – прощай, тихая жизнь. Миссис Файфетт поняла, что просто необходимо сказать что-нибудь хорошее. − Кстати, ведь принесли книги от переплетчика, те, что ты заказала в листах, и переплели ну точно по твоему вкусу. Три тома, как на подбор. Новый роман, "Чувство и чувствительность". На титульном листе только, что написала некая леди, фамилии нет. - Брошенные деньги! Какая-нибудь моралистка. Сама посуди: чувство! Чувствительность! Что можно умного – не говорю уж остроумного – сказать на эту тему? − Не знаю, не читала еще, но вижу, как ноябрьский туман раздражает мою дорогую Жюли. Все знали - сама Джулия Клейверинг знала - что стоит достаточно умильно обратиться к ней "Жюли", и ее настроение, как по волшебству, улучшается. В молодости, когда гремела "La Nouvelle Heloise", ее не раз сравнивали с ангельски прекрасной героиней Руссо. Но, видно, коварный туман успел пробраться в постаревшие кости, разболевшиеся от сырости, и даже такое безотказное средство не помогло. Мисс Клейверинг только вздохнула, бросила на стол смятую салфетку и ушла к себе.
Белла Файфетт тоже вздохнула, позвонила, чтобы убирали со стола, удобно устроилась в кресле у камина и раскрыла первый том нового романа: "Дэшвуды принадлежали к старинному роду, владевшему в Сассексе большим поместьем..." II − Это время суток называется "entre chien et loup". Мисс Эйпрел выразительно посмотрела на Марию, чьи успехи во французском в последнее время не радовали гувернантку. − Пора "меж волка и собаки", - послушно отозвалась та. − Хорошо, Мари. Только перевод - буквальный. По-английски мы говорим "сумерки".
− А почему "entre chien et loup", вы не знаете, мисс Эйпрел? - спросила Лиззи, признанный любитель словесности. − Некоторые говорят: потому, что в сумерки нельзя отличить собаку от волка; но, скорее всего, так называют время, когда пастухи уже выпустили овчарок для охраны стада, а волки еще не вышли из логова в поисках добычи.
Для ее старательных воспитанниц то было время, когда учение закончилось, а чтение "Проповедей" Блэра еще не возвестило отход ко сну. Миссис Деннисон придерживалась мнения, что голова лучше всего работает утром и натощак; поэтому два часа до завтрака, от восьми до десяти, девочки испещряли грифельные доски суммами, зубрили наизусть даты вступления на трон королей Англии и основные события их правления, а также римских императоров в хронологическом порядке до Септимия Севера, не говоря уже о металлах, полуметаллах, планетах и знаменитых философах. Время с одиннадцати до двух также проходило в трудах, во французских диктантах и английских сочинениях, с пяльцами и вязальным крючком, над глобусом и разрезанной картой Европы – причем мистер Деннисон патриотически сопротивлялся покупке новой карты, перекроенной по манию руки корсиканского завоевателя.
Остаток дня разрешалось посвящать упражнениям и развлечениям; если погода была хорошая, шли на прогулку, играли в серсо или перебрасывали волан, а двое младших, Ардея и Дафна, еще не отложили скакалки. В дождь всегда можно было потанцевать, даже не в те дни, когда полагались уроки танцев, сесть за шахматы или другие игры, принятые в обществе.
Когда приближалось Рождество, всех охватывала театральная лихорадка. Уже не первый год дружное семейство представляло для подруг пьесы, вышедшие из-под пера мисс Деннисон и мисс Элизабет. То были мрачные трагедии и душераздирающие драмы, и ни один сюжет не обходился без мистического или сверхъестественного поворота. Лиззи с удовольствием играла злодеев, духов, бандитов и вообще роли мужественные и героические, оставляя всякие сантименты на долю старшей сестры, которая блистала в амплуа дев с распущенными волосами и в воздушных одеяниях. Им вдвоем обычно удавалось заполнять подмостки, мгновенно переодеваясь из прекрасной принцессы в ведьму или из надменного аристократа в оборванца, поскольку Мария, Ардея и Дафна наотрез отказывались учить длинные роли. Доморощенным драматургам приходилось проявлять чудеса изобретательности, сочиняя сцены из одних диалогов и кое-как приводя к согласию приключения с чувствительностью, из-за чего у них не оставалось сил на всякие мелочи, вроде стиля или грамматики, а к истории и географии они относились с истинно шекспировским царственным пренебрежением. Тени сгустились, и гувернантка взяла с полки заправленную еще утром лампу, осторожно перенесла на центральный большой стол, зажгла лучинкой от огня в камине. Лампа нехотя замерцала в сырой атмосфере недавно побеленной комнаты, но аргандовский фитиль оправдал себя: свет вскоре стал ровный, яркий, так что можно было без затруднений и читать, и писать. − A propos, – вежливо спросила мисс Эйпрел, – как продвигается "Византийская рабыня?" Вы уже подобрали ей имя? − "Ионе". По Ионическому морю. Как будто море назвали, потому что Ионе туда бросилась, когда узнала о смерти принца Константина.
− На самом деле греческий миф гласит про Эгейское море, куда бросился царь Эгей, решив, что умер Тесей, его сын. Эффектная развязка для трагедии! − Мы еще не дошли до финала и пока не знаем, что будет с королевой Зенобией. Но мы постараемся, чтобы все умерли. Внезапно возмутилась Дафна, самая младшая:
− А я не хочу умирать! − Это на сцене, глупая, в трагедии так уж полагается, - попыталась успокоить ее Мария. − Не хочу, не хочу! Лиззи предотвратила готовые разразиться потоки слез: − Вот как раз ты и не умрешь. Тебе же быть вестником, рассказывать про все смерти по порядку. Подобное занятие Дафну вполне устроило, и дальнейшее обсуждение тонкостей сюжета уже не волновало ее.
− А кем буду я? – поинтересовалась Ардея.
− А ты врачом, который расскажет Ионе про цветок, когда принц заболеет. Эта сцена готова. Подожди... Вот.
Лиззи, достав исчирканный лист бумаги из бокового ящика забрызганной чернилами конторки, приняла полную достоинства позу и стала декламировать с выражением. − "Заботы о королевстве слишком отягощали молодого принца, но он стремился принести счастье всем в родной стране; трудясь на благо других, он скрывал печаль в своем сердце, страдая без нежности и любви. Ты спрашиваешь, можно ли его спасти. Есть слабая надежда, если ты сумеешь найти храброго друга, что, ведомый добрыми побуждениями, не страшится опасности. Слушай же, дочь моя! Далеко-далеко от дворца, в уединенном глубоком ущелье, растет цветок, чья волшебная сила, говорят, возвращает жизнь и силы тому, кто вплетет его в венок и наденет на утомленную голову. Я, увы, уже стар и слаб, мне туда не дойти. Никто не посмеет искать его, ибо в ущелье обитают призраки, и многие рабы во дворце бледнеют при одном лишь упоминании страшного места. Кого же можешь ты послать туда, дитя мое?" Она обвела взглядом зачарованных слушательниц и продолжала. − Ионе отвечает: "Того, кто не боится духов и демонов; того, кто с радостью рискнет жизнью ради храброго юного принца. Я пойду сама". − Дай, я прочту глазами, - попросила Ардея.
Даже торопливые подсказки Музы не могли испортить почерк ученице мисс Эйпрел, и Ардея, изобразив неимоверное отчаяние, без запинки прочитала с листа: − "О, позволь мне уговорить тебя остаться! В роковую минуту рассказал я тебе о нем! Все равно, что послать тебя на верную смерть! Останься, не ходи, дитя мое! Или позволь мне пойти с тобою".
Она сунула листок в руки сестре, и та продолжала томным голосом за героиню, возведя глаза к небу:
− "Нет, ни за что. Я возьму кувшин для воды и пойду с другими рабынями к роднику за городскими воротами, а оттуда незамеченной ускользну в ущелье призраков. Останься здесь, и если я не вернусь до захода солнца, скажи Константину, что я любила его. Я вернусь с цветком, или не вернусь вообще. Опиши мне, как он выглядит, чтобы мне узнать его, когда увижу", - Лиззи перевела дыхание и объяснила более буднично: – Какой изготовим цветок, такое я вставлю описание. А призраками будем мы все. Духами леса. Нет, лес нам не построить. Духами пустыни. Будем завывать и пугать Ионе, а она сорвет цветок, принесет его принцу, он поправится и пойдет на битву с турками. Мария внимательно слушала со всеми вместе, а потом произнесла негромко, будто размышляя вслух:
− Не понимаю, почему не я буду принцем. В конце концов, я самая высокая.
Лиззи могла бы назвать несколько причин, почему; главная же была та, что Мария, поставленная на сцену, напоминала деревянную куклу, приводимую в движение театральной машинерией, а ее мелодраматические восклицания наводили на мысль, будто в нее воткнули вдруг булавку. Но вслух она сказала: − А королева? Мари! Ну, Минни... Мэйми, ну милая, кто же будет королевой? Мы на тебе задрапируем то покрывало с софы, которая стояла при дяде в гостиной; помнишь, где бисерный узор – он осыпался совсем чуть-чуть, но маменька позволила его взять, раз все равно меняли обивку. Мария видимым образом заколебалась.
− Вот если бы на зеленом с золотой вышивкой не пятно в самой середине... Оно тоже маменьке не нужно для новой обстановки. Ах, ну что за несправедливость! Когда у нас столько красивых остатков на костюмы! Мы здесь, а все зрители на другом конце Лондона, в Иннах. Уж казалось бы, на Рождество могли бы пригласить наших подруг. Гувернантка заметила негромко, но твердо: − Les conseilleurs ne sont pas les payeurs. Мари! − Э-э... За совет денег не платят?.. Лиззи вздохнула и перевела: − Не советчики станут платить за все. Ты же знаешь, у папеньки было много расходов с переездом, и дом после дяди пришлось ремонтировать, даже крышу и полы.
− Обещаю, что мы с вашими родителями будем самыми прилежными театралами. Но главное - всегда надо стараться все делать наилучшим образом, даже если только для себя. Мисс Деннисон заявила с высоты своих шестнадцати лет: − Мне уже хватит играть; я слишком взрослая для детских забав.
Ее сестры онемели от такого демарша, но мисс Эйпрел нашлась: − Хочешь увеличить число зрителей, понимаю. Доброе побуждение - но в роли прекрасной гречанки ты принесешь больше пользы. У нас еще будет время все обсудить; может быть, найдется способ привезти прежних подруг сюда или, как знать, удастся найти и новых друзей. А теперь, девочки, надо освежиться и привести себя в порядок, пора спускаться к обеду. III Иногда в декабре выдаются солнечные, безветренные деньки, которые, конечно, называются теплыми только для зимы, но если к платью из мериносовой шерсти надеть спенсер с меховой отделкой, две фланелевые нижние юбки и кашемировый чепец под капор, то можно походить по саду; особенно если дорожки подмерзли, и нет необходимости шлепать по грязи грубыми подошвами на железном ободе. Мисс Клейверинг не без самодовольства оглядела башмак на все еще узкой ступне: над подметкой ободок черной кожи, а к нему сверху прилегает ловко выкроенное желтое сукно, скрывая наплыв на щиколотке – и тепло, и красиво. Миссис Файфетт, у которой с возрастом появились мозолистые шишки, была в плисовых сапожках. Вдобавок мерзлячка Белла куталась в манто, натянула камвольные перчатки и повесила на шнурочке муфту из куньего меха – последний штрих, говорящий без слов, что даже в гиперборейских льдах она останется верной своему долгу и не покинет дорогую Жюли.
Дом, по старинному английскому обычаю, был окружен вечнозелеными растениями, чтобы казалось, будто лето не уходило. Но день был все-таки морозным, и утренний туман сгустился инеем на листьях. Под солнечными лучами кусты сверкали не хуже хрустальных подвесок французской люстры в гостиной. Малиновка, устроившись на лавровой ветке, грелась на солнышке и пробовала голос.
Между Гроувнор-стрит и парадным подъездом был с давних времен разбит регулярный сад, хоть и небольшой, но со вполне квадратными клумбами и подстриженными в идеальные шары тисами. Мисс Клейверинг ни за что не позволила бы проложить там призванные имитировать Натуру извилистые тропинки между привозными развесистыми кустами, вроде американских глициний, – с республиканскими идеями оно, может, и сочетается, но никак не подходит монархическому правлению. Такое мнение она услышала от одного члена Парламента, с которым водила знакомство несколько недель в Бате, и с тех пор уверенно защищала свою формальную террасу, ведущую к каменной балюстраде с мраморными вазами в виде этрусских урн. Позади дома – другое дело, там втиснулись без особого порядка заросли рододендронов и грядки с кухонными травками, грецкий орех, с надеждой высаженный под каменной стеной, обращенной к югу, и заполонившая эту стену жимолость. Что до розовых кустов, те вырастали чуть ли не посреди дорожек, оплетали целыми гирляндами чугунные прутья забора и свисали оттуда до земли запутанным клубком. Мисс Клейверинг и сама не знала, когда больше любит свой сад – любуясь им в самом расцвете или заботясь о его благополучии, зорко оглядывая серые или коричневые безлистные ветви в поисках сухих сучков, а в последнее время - и охраняя от чужого вторжения.
− Даже представить не могу, Белла, как у этого... застройщика хватило наглости подать на меня в суд! Как у него вообще язык повернулся заявить, будто вся эта сторона сада вовсе не принадлежала тете Ходерсалл. Не знаю, на каких планах он нашел право проезда – верно, сам их чертил, а теперь надеется оттягать для своей... спекуляции. Ну, подождем суда, а там посмотрим.
− Уже суда? И что говорит твой поверенный в делах?
− Сам Уорлок, понятно, выступать в суде не имеет права, как атторни. Вроде бы ему удалось заручиться помощью лучшего барристера; правда, пока не королевского советника, но шелковая мантия уже ему светит.
− А когда будет слушаться дело? − Скоро. Еще до рождественских судебных каникул. Миссис Файфетт вежливо поддерживала разговор, но было видно, что ее сердце не лежит к юридическим спорам, и мисс Клейверинг, наконец заметив это, прямо спросила: − Да что с тобой, Белла?
Вместо такого же прямого ответа компаньонка вздохнула, помолчала, а потом сказала – очень тихо:
− Сегодня дворецкий брал у почтальона письмо. Я видела, он платил серебром – несколько шиллингов. За лондонское были бы пенсы. Из Дербишира, да? − Да, - неохотно признала Джулия.
− И как? − А что нового? Они приглашают каждое Рождество. К счастью, теперь я могу с полным правом отвечать: старухе уже не по силам пересекать всю Англию, да еще зимой.
− Но ведь они родня, Джулия, и Рождество... Под холодным взглядом мисс Клейверинг она поникла и плотнее закуталась в манто. − Ты замерзла, Белла, - уклончиво сказала та, - иди в дом. Я еще проверю розы, не надо ли их укрыть. Углубляясь в запутанные дорожки сада, она почти не замечала стеблей кругом, пытаясь решить, почему, в самом деле, так не любит единокровного брата. Может быть, потому, что с первых башмачков привыкла слышать: ты всего лишь девочка, а не мальчик, не наследник. Может быть, оттого, что отец слишком скоро привел в дом мачеху для еще не отошедшей от шока и горя дочери. Может быть, с тех пор, как все внимание и любовь доставались маленькому Джонни, а от нее только требовали и требовали, чтобы слушалась, чтобы училась, чтобы держалась прямо, чтобы улыбалась и молчала, молчала, молчала. Когда сестра покойной матери пригласила племянницу в Лондон на сезон – вывезти в свет и, если найдется подходящая партия на приданое в десять тысяч, выдать замуж – Джулия согласилась с радостью. Претенденты были, но тетя Ходерсалл их не одобрила, да так и не отпустила ее от себя, а по завещанию оставила ей свое состояние и лондонский дом. С тех пор Джулия была в Дербишире только раз, сразу после похорон отца, и не поехала к брату на свадьбу, хотя послала богатый подарок, чтобы доказать... Что доказать?
Из задумчивости мисс Клейверинг вывел звонкий девичий голос, с большой серьезностью декламировавший чрезвычайно отчетливо: − "С детства я был одинок. Не было при мне ни любящей сестры, ни нежного друга, лишь холодные советники или послушные рабы. Моя мать-королева, хоть и любила меня, единственного сына, среди государственных забот не могла найти времени, чтобы рассеять бремя моего одиночества". Оказывается, она добрела до забора, разделявшего соседей. Сквозь голые ветки мисс Клейверинг увидела девочку лет четырнадцати-пятнадцати в одеянии с капюшоном, вроде бурнуса, стоявшую к ней спиной – очень прямой спиной, значит, перед ней юная леди – и читавшую прочувствованный монолог по бумажке.
Девушка обернулась и замерла в испуге, заметив незнакомку. Однако привитые кем-то манеры быстро взяли верх, она сделала книксен и благовоспитанно произнесла: − Позвольте представиться, мэм. Элизабет Деннисон. Мой отец – владелец вон того дома. Мисс Клейверинг вернула поклон и назвалась.
− Надеюсь, я вам не помешала, мэм. − Нисколько, мисс Элайза. А что вы такое читали? Заданный урок? Надо выучить наизусть? Девочка смущенно улыбнулась.
− Выучить - да, мэм, но не урок. Это пьеса – о, весьма небольшая! – которую написали мы с сестрами и хотим разыграть на Рождество. Мисс Эйпрел говорит, что собственные сочинения развивают грамотную речь, а театральные представления учат непринужденно держаться на людях. − Понимаю. И вы играете королевского сына? Судя по тексту.
− Да, принца Константина. Кому-то приходится, ведь братьев у нас нет, но мне даже нравятся мужские роли.
Она приосанилась и положила руку на воображаемую перевязь меча.
− Вот только всегда проблемы с костюмом. У нас есть из чего сделать мантию, и маменька перешила на меня старые панталоны, но у папеньки нет высоких сапог. Что за принц без высоких сапог, правда?
Мисс Клейверинг лихорадочно попыталась припомнить какие-нибудь спектакли с принцами – в конце концов, бывала же она в театре, даже на Дрюри-лейн - но почему-то не смогла. − Наверное, раз вы так говорите. Нельзя ли их где-нибудь одолжить? − Мы только недавно переехали и никого здесь не знаем. Все папенькины знакомые – в судебных Иннах, и наши подруги тоже, но мы даже их самих не можем пригласить на Рождество, и уж конечно, даже если найдутся такие сапоги, их не повезут через весь Лондон. Вы не подумайте, будто я жалуюсь, мэм, - воскликнула девочка, как подобает настоящей леди.
− Нет, конечно, нет. До свиданья, мисс Элайза, желаю успеха вашему представлению.
Мисс Клейверинг повернула к дому. Минута за минутой, которые ей удалось побыть наедине со своими мыслями, не принесли желанного успокоения, а она тоже помнила кодекс истинной леди. Держа осанку, будто входила в приемную самой королевы, она подошла к бюро. Да, вот он, незаконченный ответ на приглашение: "Старухе уже не по силам пересекать всю Англию..." Привычным движением мисс Клейверинг погрузила воронье перо в бронзовую чернильницу и разборчивым крупным почерком дописала: "...Но мой племянник может меня навестить на Рождество. Если он достаточно взрослый для Оксфорда, то в состоянии провести каникулы в Лондоне". Она чуть помедлила, снова обмакнула перо, деловито стряхнула лишние чернила и отчетливо выписала постскриптум, где, по словам прославленного автора, дамы пишут самое важное: "P.S. Пусть привезет высокие сапоги". IV Пустые скамьи и откровенно скучающий судья – более или менее нормальная обстановка для гражданского иска. Профессиональный юрист должен применяться к обстоятельствам: то, блистая красноречием перед присяжными, вызывать у них рыцарские чувства к своему подзащитному; то, при необходимости, суметь произвести впечатление на собратьев-судейских изворотливым знанием противоречивых законов и канувших в Лету прецедентов.
Ренфри, надо признать, излагал позицию своего клиента логично и убедительно; но Деннисон и не ждал ничего другого от старого лиса, все зубы съевшего над томами в переплетах из традиционной телячьей кожи. Съевшего не только в переносном, но и в прямом смысле – у старика, все знают, вставные челюсти из моржовой кости, хоть и похожие на клавиши спинета, но не мешавшие ему размеренно перемалывать многосложные слова. В Иннах, кажется, не найдется барристера, незнакомого с его даром изящно раскладывать доказательства по полочкам, чтобы получилась картина, ослепляющая своей завершенностью – настолько, что ошеломленный ответчик, да и иной адвокат помоложе, не усматривал в ней ни малейшей зацепки для возражений. Деннисон покосился на собственную клиентку, восседавшую рядом с Уорлоком. Один взгляд на поджатые губы и выдвинутый вперед подбородок мог убедить лучше всяких слов: она-то станет возражать и не отступится. Несколько мгновений он играл с мыслью: если оставить дело незавершенным, при такой клиентке неизбежно будут новые иски, а значит, новые гонорары – но подавил искушение. Напротив, выгоднее покончить с тяжбой раз и навсегда и приобрести благодарность дамы, а с нею хвалебные рекомендации в многочисленных гостиных. Часто нематериальное вознаграждение значит куда больше презренного металла. Когда монотонное изложение Ренфри подошло к концу, Деннисон неторопливо встал и демонстративно сложил руки над пачкой пыльных документов, которыми постарался напичкать его атторни. Ведь совершенно очевидно, что поймать старого лиса на его поле, где он изучил все ходы и выходы, готов к преследованию, уловкам и уверткам, - безнадежное занятие. А вот намекнуть, что приманка отравленная... Участок, если удастся его урвать, собираются застраивать, посмотрим...
− Ваша честь, я пока намерен оставить в стороне обсуждение доказательств моего высокоученого коллеги, и обязан обратить внимание суда на то, что в указанном месте Гроувнор-стрит расположены несколько строений: дом моей клиентки, сторожка, два флигеля – все они пребывают на одном и том же месте более, даже гораздо более, двадцати лет.
По тому, как поднял голову судья – и глаза у него были отнюдь не сонные, по кривой усмешке Ренфри он понял, что дело уже выиграно. Конечно, он продолжал разливаться соловьем, отрабатывая гонорар, но интересовался только тем, сможет ли произнести, не переводя дыхания: "узуфрукт, в силу которого собственник здания вправе возражать против возведения по соседству здания, могущего воспрепятствовать доступу света в его здание...". Стоит слегка изменить угол зрения, как исход становится очевиден – в том и заключается главный юридический талант. Когда он, уже без мантии и парика, выходил на крыльцо, торопливо застегивая каррик, его окликнули. Клиентка благосклонно улыбалась ему из элегантного ландо. − Могу я вас довезти до дома, мистер Деннисон? Мы ведь, кажется, соседи? − Если вы будете столь любезны, мисс Клейверинг.
Выездной лакей мигом приставил для него лесенку, подождал, пока тот взойдет и сядет, и снова вскочил к кучеру на козлы. Экипаж тронулся. − А я ведь чуть не отказалась от ваших услуг, мистер Деннисон, когда Уорлок назвал фамилию. Признаю, у меня сложилось предубеждение против нее. − Догадываюсь, что из-за моего несчастного брата. Увы, он повторил путь, предсказанный доктором Джонсоном для старших сыновей. − Включая то, что промотал родительское состояние? − Насколько было в его силах в рамках майората, - иронически согласился адвокат. – Во всяком случае, меня он поставил перед нелегким выбором: прозябать в глуши сельским сквайром или заниматься в городе и дальше своей профессией; кто знает, может, и стать судьей. Непредвзятый сторонний наблюдатель не преминул бы отметить, что мистеру Деннисону на роду написано достичь горних юридических высей, даже по внешнему виду: волосы уже стали отползать со лба, освобождая место пышному судейскому парику. − Вы предпочли Лондон...
− Да. Не вижу смысла посвящать себя расстроенному имению, которое все равно достанется дальнему родственнику; у меня сыновей нет, только дочери. − Отчего мужские роли в пьесах приходится играть мисс Элайзе. − Вы уже знаете? Ну, болтушки! Это не главная их проблема, в Лиззи и так много пока мальчишеского. А вот то, что у актеров нехватка зрителей... В ответ на вопросительный взгляд мисс Клейверинг он объяснил, что временные денежные затруднения не позволят ему устроить настоящий детский праздник на Рождество и кого-либо приглашать; да и дом отремонтирован только наполовину. − Боюсь, новых подруг они найдут не скоро. Зная моих дорогих соотечественников, я представляю, как им трудно находить язык с иностранцами, а я женат на иностранке. Его собеседница чуть нахмурилась и осторожно спросила: − Католичке? Он не мог не улыбнуться.
− Вопрос, который всегда задают первым. Нет, она из северной, протестантской страны. Тем не менее, я уже успел пожалеть, что мы по обычаю назвали старшую дочь ее именем. Даже если не переспрашивают, настораживаются все равно.
Видя, что чело мисс Клейверинг разгладилось, он рискнул запустить пробный шар:
− Если вас заинтересовала пьеса, возможно, вы окажете нам честь и присоединитесь к зрителям в семейной гостиной? − Это самое меньшее, что я могу для вас сделать после вашей неоценимой помощи.
Она выдержала эффектную паузу – вполне уместную, присяжные затаили бы дыхание.
− Но не в моих правилах делать меньшее. Позвольте мне предоставить актерам сцену, а зрителей можно будет привезти хотя бы в моем ландо. Найдется кому их сопровождать? Остаток пути до Гроувнор-стрит они увлеченно обсуждали организационные подробности. Взбегая по лестнице на третий этаж, Деннисон услышал из-за дверей классной комнаты возмущенный выкрик старшей дочери: − Да потому, что это примитивно! Подумаешь, турки убили. Хорош конфликт для трагедии! − Что случилось? – озабоченно спросил он, отворяя дверь. – Хелга, зачем вы ссоритесь? − Мы не ссоримся, папА, я только хочу усложнить романтическую линию. Объяснить я не могу, а то вам будет неинтересно потом смотреть. − Как раз об этом я и зашел поговорить. Отныне как зритель я уже не представляю ценности. Наша соседка, мисс Клейверинг, любезно предложила экипаж для доставки настоящих знатоков. Мы подсчитали, что за два раза ее ландо привезет всех ваших подруг. Я немедленно спишусь с родителями. Мисс Эйпрел, могу я их заверить, что девочек повезут под вашим надзором? В наступившей пораженной тишине, какая сопровождает только внезапное оправдание уже потерявшего надежду обвиняемого, он размеренно перечислял:
− Кроме того, мисс Клейверинг настаивает, чтобы спектакль состоялся у нее, и передает приглашение... сейчас скажу точно... "мисс Деннисон и мисс Элайзе завтра в полдень посетить ее дом и выбрать подходящее во всех отношениях помещение". Кажется, так. Малышка Дафна вылетела вперед и повисла у отца на шее, визжа от радости. Пока мисс Эйпрел выговаривала ей за недостойное поведение, пытаясь одновременно многочисленными кивками дать понять, что согласна сопровождать хоть всех лондонских юных леди; пока Ардея с Марией схватились за руки и завертелись под специальную скороговорку "померанцы в марципане, и с духами франжипани"; Хелга не стала терять времени даром и, завладев вниманием отца, горячо убеждала его:
− Ведь куда романтичнее, если герой любит героиню, но вынужден, как принц, жениться на принцессе. Я даже написала одну сцену, примерно так: "Вестник (это ты, Дафна): Принцесса Ирина велела передать мне, что завтра, перед заходом солнца, прибудет во дворец. Принц, твоя невеста посылает тебе в подарок свою статую и просит тебя, глядя на нее, вспомнить свое торжественное обещание. Ты найдешь ее в павильоне королевы". "Константин: Ионе, я был равнодушен к принцессе Ирине, теперь же научился ее ненавидеть. Неужели меня ждет столь жестокая судьба?"
"Ионе: Мой господин, тебе скоро быть королем. Ради своей страны помни, что твоя рука обещана принцессе. Мысли о ничтожной рабыне не должны удерживать тебя от исполнения своего долга. Забудь ее, и покажи себя достойным властителем той, что приезжает к тебе с доверием. Спроси свое сердце, разве можно назвать горькой жизнь, ради которой принесена столь благородная жертва?"
Мистер Деннисон убежденно заявил: − Чувствительно, не хуже, чем в романе.
− A propos, - подтвердила мисс Эйпрел, - у многих великих драматургов, у Корнеля, Расина и других в основе трагедии борьба любви и долга. Под давлением авторитетных критиков Лиззи согласилась поменять роковое сражение на трагическое расставание влюбленных. V В холле было даже слишком тепло. Огромное рождественское полено отгорело свои двенадцать часов во имя удачи на будущий год, и рассыпавшиеся головешки до сих пор источали багровый жар. Миссис Файфетт надеялась, что у слуг достанет ума почистить камин и затопить его после окончания церковной службы – ведь сегодня ожидаются гости. Она забеспокоилась о гирляндах, симметрично развешенных по стенам, вдруг они стали сохнуть от жары, и подошла посмотреть. Но нет: остролист все так же ярко выделялся на фоне темного лавра, плющ вполне натурально оплетал тисовые ветви, и листочки розмарина ничуть не поникли. Белла заранее достала шестипенсовик из ридикюля и засунула его в перчатку, потом покачала головой, досадуя на себя: ведь служба рождественская, наверняка шиллинг будет лучше. Пока она звенела в сумочке серебром, по лестнице величественно спустилась Джулия, вопрошая по дороге: − И где этот несносный мальчишка? Ведь знает, что нам идти в церковь пешком, надо выйти пораньше! Миссис Файфетт, глядя на догонявшего ее Джека Клейверинга, шести футов без малого, пришла к выводу, что "мальчишка" подразумевается не больше, чем "несносный".
− Как же иначе, тетя Жюли, нельзя утомлять лошадей, им предстоит не одна поездка по городу. Позвольте предложить вам руку, тетя Жюли... Вам, тетя Белла... Галантный кавалер повел своих дам, слева и справа, по вымощенной плитняком дорожке. Как женщина, миссис Файфетт не могла, конечно, судить об университетском курсе; но если это в Оксфорде учат, как за несколько часов постепенно перейти от чопорного "мадам" до сердечного "тетя Жюли" и "тетя Белла", к полному удовольствию собеседниц, образование английской молодежи не пропадает втуне. В притворе они наткнулись на взволнованного церковного сторожа, поспешно несущего прочь охапку зелени. − Что случилось, милейший Аксл?
− Ох, мэм, не спрашивайте! Викарий углядел в гирлянде омелу - как туда попала, ума не приложу – и давай проповедовать, что это-де нечестивое растение, и друиды-то его использовали для языческих ритуалов, и как же можно им украшать дом молитвы. Не отступился ведь, пока я всю ее не выдрал, а теперь так неровно, вот незадача!
Дамы покачали головами, Джек прыснул, но тут же утешил сторожа, чей вкус в украшениях столь фатально разошелся с заповедями отцов церкви, звонкой монетой. − А в светских жилищах омела ведь допускается, правда, тетя Жюли? Весьма полезное растение, я слышал, и для примочек, и для вывешивания на потолке.
− Фи, фи! В моем доме омеле место лишь на кухне, для слуг, а тебе там нечего делать, озорник!
Со всеми его шуточками, заметила Белла, во время службы Джек стоял у скамьи, чинно выпрямившись и произнося ответы ясно и отчетливо, выказывая уважение к церемонии, отличающее джентльмена из старинного семейства.
Когда прихожане высыпали из церковных дверей, желая друг другу веселого Рождества, Джека представили Деннисонам, и снова миссис Файфетт порадовалась за Клейверингов, глядя на его непринужденные манеры, без подобострастной почтительности или фамильярного панибратства. К крыльцу подкатило свежевымытое ландо, мисс Эйпрел, сознавая важность своей миссии, расположилась на подушках, подчеркнуто не касаясь спинки сиденья, и отправилась за зрителями; актеров пообещали доставить в срок, а реквизит уже давно перекочевал поближе к сцене. Представление решили давать в комнате, о которой никто не знал в точности, для чего она; обшитая дубовыми панелями, увешанная изображениями предков (трудно было определить, чьих – настолько они потемнели), называлась она "портретной", а служила исключительно для вытирания пыли. Именно Белла догадалась: если на два массивных настенных канделябра положить длинную жердь, на нее можно повесить занавес, разделяющий помещение почти точно пополам, и на каждой половине окажется своя дверь, в коридор и в малую столовую, пригодную для переодеваний. Конечно, пришлось переставить всю мебель, но такое Джулию не останавливало никогда. Мисс Клейверинг устроила экономке допрос с пристрастием, в результате чего давно выцветший комплект штор из набивного коленкора снова увидел дневной свет. Миссис Файфетт вызвалась помочь подготовить занавес – всего лишь подрезать полотнища по высоте и сшить на живую нитку – и снабдить его колечками. Шить пришлось им с гувернанткой девочек – те занимались изготовлением античных ламп из выщербленных соусников и мечей из деревянных палок и серебряной бумаги; но Белла была рада свести знакомство с кем-то, кто читал все ее любимые книги и разбирал их подробно, не то что Джулия. С ее разрешения Белла одолжила мисс Эйпрел "Чувство и чувствительность", и обе швеи могли всласть обсуждать тонко выписанные характеры и необыкновенный стиль той загадочной леди. Мисс Эйпрел была уверена, что лучшие книги автора еще впереди, и Белла склонна была с ней согласиться.
К великому моменту все было готово: повешен занавес, расставлены кресла в партере и стулья позади для слуг (которым разрешили в ознаменование Рождества посмотреть представление), начищены и заправлены лампы, с величайшими предосторожностями доставлено фортопьяно из залы. Малой столовой не пользовались уже несколько дней: она превратилась в хранилище самых ярких костюмов и экзотических вещей. А вот и дворецкий возвестил прибытие первых гостей. Девочки стеснялись и жеманились, пытаясь по-взрослому поддерживать светскую беседу в гостиной; но добродушный Джек, то задавая вопросы одной, то любезно соглашаясь с другой, и улыбаясь всем остальным одновременно, взял на себя роль гостеприимного хозяина. Когда мисс Эйпрел привезла под своим крылышком еще один выводок, мисс Клейверинг торжественно послала Викерс спросить, можно ли занимать места в зрительном зале, и дворецкого – зажечь там лампы и свечи. Все расселись в благоговейной тишине и с самым лестным выражением ожидания уставились на закрытый занавес. За ним продолжалась непонятная беготня и перешептывание, но наконец зазвенел колокольчик, и по сигналу миссис Файфетт заиграла "Bandinerie" Баха, что выбрали в качестве краткой увертюры. Занавес разошелся, представив взору величественную королеву Зенобию в блистающей золотой бумагой короне и мантии с бисерным узором. Перед ней стоял принц Константин в плаще, пышном тюрбане, завернутом кое-где вместе с волосами, - и в высоких сапогах. Носки набили сеном, голенища под отворотами подвязали бечевкой, и теперь Лиззи могла по-настоящему вжиться в образ. Правда, сесть в них было невозможно, но тут уж приходится выбирать, и разве не должен почтительный сын стоять при матери? Королева перечислила все государственные причины, по которым следовало заключить брак с принцессой Ириной, со всей неотразимостью и выразительностью таблицы умножения. От принца заинтригованные зрители узнали только, что сердце его не занято, что он повторил разными словами в самых изысканных монологах. Через подобающее число речей появился вестник, ведя за руку стройную фигуру, скрытую шелковым покрывалом, с объявлением, что принцесса посылает королеве в подарок рабыню. Королева хозяйственно спросила: "Что можешь ты делать, дитя мое? Ты слишком прекрасна и нежна, чтобы носить тяжелую урну с водой или собирать фрукты"; на что получила ответ: "Я могу плести венки, госпожа; играть на арфе и петь сладостные песни; могу приносить тебе вино и заботиться о твоих цветах. Я могу быть верной и преданной, и никакое задание не будет слишком тяжким для твоей благодарной рабыни Ионе". Тут занавес закрылся, и публика перевела дыхание, грызя конфекты и делясь мнениями о достоинствах пьесы. Лакей тихо обошел комнату, снимая нагар со свечей. Во втором акте принц Константин неожиданно тяжко заболел, и лишь волшебный цветок из мрачного ущелья мог принести спасение. Ионе, движимая любовью к принцу, решилась его сорвать. Занавес закрыли и принялись что-то устраивать за ним с громким стуком, так что Белле пришлось дважды проиграть "Воробья и голубку" Пёрселла. Но когда все увидели, какой шедевр театрального художества воздвигся перед ними, никто не пожалел о задержке. Из поставленных друг на друга столов и стульев, искусно задрапированных черной материей, на сцене возник вход в самое темное и сырое ущелье, какое только может представить воображение человеческое. Между нависающими скалами виднелся цветок из бордовой тафты, подсвеченный лампой для лучшей видимости. Ионе храбро пробиралась к нему, то и дело замирая от завываний призраков в бесформенных одеждах. Кажется, и Джек подвывал со своего места. Принц благополучно выздоровел, но на несчастное королевство свалилась новая напасть: турецкие войска надвигались на Византию, неся горести и разорение. Белла расправила пальцы: "Британский Орфей", конечно, превосходный сборник, и знала его она почти наизусть, но для такого случая решилась на "Rondo alla turka", чувствуя, что сможет отдать должное блистательной мелодии Моцарта. Предводитель турок - следует признать, очень эффектный в шальварах на стройных ножках - вступил в бой с принцем Константином. Не кто иной как миссис Файфетт сумела уговорить Марию выступить в этой роли; оказалось, что главным препятствием было рисование усов жженой пробкой, которая выглядит нелепо, а смывается плохо. Когда Белла собственноручно свернула для нее роскошные усы из черного крепа, Мария перестала возражать и даже согласилась "для вида" помахать ятаганом. После беспощадной словесной баталии принц поразил противника мечом и с видом триумфатора поставил на поверженный труп ногу в высоком сапоге.
В антракте Белла играла песню Пёрселла на шекспировские слова: "О музыка, ты пища для любви", а на сцене расставались навек Константин, обреченный жениться на принцессе, и рабыня Ионе. После слов принца: "О, если моя жертва вызовет у тебя хотя бы нежную мысль, хотя бы добрую память о том, чью жизнь ты украсила на столь краткое время. В моем одиночестве сладостные воспоминания о тебе поддержат и порадуют меня; я все вытерплю ради тебя. Прощай!" – Белла отчетливо слышала всхлипывания из уголка горничных. А после ответа Ионе: "Позволь мне попросить у тебя прощения за то горе, что тебе принесла. Пусть все счастье мира будет навек твоим. Но, если другие отвернутся от тебя, в час горести вспомни о верном сердце, которое никогда тебе не изменит. Да благословят тебя боги! Вот мое последнее желание, последняя молитва. Прощай!" – не выдержали и дочери джентльменов. Было объявлено, что статуя принцессы Ирины установлена в королевском павильоне, и принцу надлежит вспомнить данное им торжественное обещание. Белла сопровождала приготовления "Прибытием царицы Савской" Генделя. Каково же было всеобщее изумление и радость, когда статуя внезапно ожила, принцесса Ирина сошла с пьедестала и оказалась самой Ионе. Пока Хелга объясняла и так понятное, зачем принцессе понадобился этот маскарад, зрительницы успели осушить слезы и вознаградили актеров щедрыми аплодисментами.
После спектакля мисс Клейверинг пригласила всех выпить чашку чая. Джек опять помогал рассадить гостей, и, когда он церемонно вел разрумянившуюся мисс Деннисон на почетное место рядом с хозяйкой дома, Белла – совершенно случайно – услышала:
− Позвольте просить вас оставить за мной первый танец.
− Разве будут танцы? − Сегодня нет; но скоро вы станете выезжать, мы встретимся на вашем балу, и я напомню вам. Какой ответ дала мисс Деннисон, миссис Файфетт так и не узнала.
Оживленная беседа была в разгаре, плум-пудинг и бланманже исчезали с заслуженной быстротой, как вдруг в гостиную вошел дворецкий и, наклонившись к уху мисс Клейверинг, сказал что-то, указывая на дверь. Та с улыбкой кивнула, встала и подала всем знак следовать за ней. Еще не выйдя в холл, Белла поняла, что пришли славить Рождество.
Звенит позёмка по земле,
Мы стынем здесь, а вы в тепле,
Мы в этот поздний зимний час
Пришли сюда поздравить вас.
Радость утром встретит вас!
Гудит от ветра ветхий хлев;
Соломой ноги отогрев,
Мария медленно встаёт,
Родился Тот, Кто нас спасёт!
Радость утром встретит вас! |
И миру ангел возвестил:
«Родился Тот, Кто нас простил,
Над нами будет благодать
Звездою вечною сиять».
Радость утром встретит вас! |
| |
| Занавес
Веселого Рождества и счастливого Нового года! |
Комментарии
1. Текст пьесы переведен с издания "Комических трагедий" Луизы Мэй Олкотт (автора "Маленьких женщин", где представление одной из трагедий описано подробно): [Comic Tragedies. Boston: Roberts Brothers, 1893. The Greek Slave, p.147-206]. Реплики персонажей, разумеется, выбирались в соответствии с сюжетом и произвольно перемещались, но без изменений в самом тексте. Перевод мой.
2. Рождественский гимн позаимствован у Кеннета Грэма, "Ветер в ивах", в переводе Л.Л. Яхнина.
3. Название (оно же первая строчка) песни Пёрселла на шекспировские слова дано в переводе Э.Л. Линецкой. Песня написана на монолог Орсино, которым открывается "Двенадцатая ночь".
* * *
22 ноября - 20 декабря, 2008 г.
Copyright © 2008 Алиса
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено
|
