Любовно-исторический роман
 «Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, -
Цари на каждом бранном поле
И на балу». Марина Цветаева
Генералам двенадцатого года Книга I Течение«И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце оставляли след...» Марина Цветаева Глава III
Через два дня они отправились в путь на четырех экипажах. В первом – удобной дорожной карете, принадлежавшей баронессе, ехали сами путешественницы, в остальных – старом и порядком разбитом экипаже Мари, коляске, взятой для езды по городу, и бричке, – набитых сундуками, саквояжами и картонками, разместились их горничные, лакеи и повар. К задкам экипажей были привязаны верховые лошади и несколько запасных упряжных на непредвиденные случаи в дороге. Докки хотела достать подорожную, но, по размышлении, отказалась от этой идеи, поскольку ее предупредили, что с почтовыми лошадьми по дороге непременно возникнут трудности, а в Вильне их вообще днем с огнем не сыскать. Потому поехали на своих, передвигаясь не так быстро, как того хотели Мари и Ирина, которые спали и видели поскорее оказаться на месте. Ирина очень походила на мать – такая же пухленькая, невысокого росточка, на редкость непосредственная и весьма болтливая девица, без умолку трещавшая о кавалерах, нарядах и своих подружках оставшихся в Петербурге. − Тати чуть не умерла от зависти, когда узнала, что мы уезжаем, - взахлеб рассказывала она. – А Катит сразу побежала к своей матери с требованием отвезти ее в Вильну. Когда же ей сказали, что они никуда не поедут, она целый день рыдала, и глаза ее стали ужасно красными и распухшими. О, как хорошо, maman, что мы успели дошить тот розовый бальный наряд, который мне бесподобно идет! Но у меня нет шляпки к муслиновому в цветочек платью, так что в Вильне нужно будет походить по модным лавкам. Ах, я так счастлива, что мы едем! Ведь там столько офицеров, что я даже не знаю, как успею с ними со всеми перезнакомиться! Ох, неужели я увижу барона Швайгена, - помнишь?! - с ним я танцевала мазурку на новогоднем бале, капитана Кирсанова, и... и... В Вильне непременно будет le prince Рогозин, и – ах! - генералы! - Ядринцев, Алексеев, Фирсов – все такие красивые, такие доблестные, храбрые!.. И Палевский! О, maman, там должен быть le comte Поль Палевский, или я этого просто не переживу... Нет, совершенно не переживу, если его не будет... Докки и Мари только улыбались и переглядывались, слушая изъявления восторга юной девицы, предвкушающей судьбоносные знакомства, бесконечные балы и флирт с толпой поклонников. За окнами размеренно покачивающейся на ходу кареты проплывали леса, поля, луга, деревеньки, а впереди путешественников ждало много новых и интересных мест, открытий и, – как они надеялись, - приятных неожиданностей. Путь их лежал через Нарву, Дерпт[1], Ригу и Ковно[2]. До Нарвы они добрались быстро и легко – всего за два дня. Погода им благоприятствовала, лошади были еще свежими, дороги удобными. Столовались и ночевали на постоялых дворах, кои содержались немцами, а потому были чистыми и просторными. Докки, которая впервые была в этой стороне, хотела посмотреть старинный нарвский замок, бастионы и ратушу, но ее спутницы, спешащие в Вильну за женихами, не дали ей этой возможности, мечтая только скорее покинуть город. Смирившись с мыслью, что ей не удастся полюбоваться встречающимися по пути достопримечательностями, Докки велела подать экипажи на рассвете – как того пожелали кузина и ее дочь. Поэтому последующие полдня ей пришлось выслушивать хныканья Ирины, которая не выспалась и оттого пребывала в самом дурном настроении. К тому же в Эстонии по дороге начались трудности с постоялыми дворами – их было слишком мало, чтобы вместить всех путников, - отчего несколько последующих ночей путешественницы вынуждены были ночевать в экипажах, что вызвало бурный протест у избалованной девицы.
− Нам нужно было ехать по другой дороге! – причитала она, обиженно кривя губы.
− Сhèrie, - пыталась урезонить ее Мари, с беспокойством поглядывая на молчавшую Докки. – Других дорог до Дерпта нет. Вернее, есть, но неизвестно, что они собой представляют, к тому же могут значительно удлинить нам дорогу...
− Что ж, теперь нам все время ночевать на улице?! – возмущалась Ирина и начинала жаловаться, как ей неудобно и жестко было спать на разложенном сиденье, как у нее все теперь болит, как...
− Доченька, - оправдывалась Мари, - это временно... Если – не дай Бог! – нам опять придется спать в экипаже, я подстелю тебе свою перину... Эти препирания дочери с матерью начали раздражать баронессу, как и одни и те же разговоры - по десятому или двадцатому кругу – об офицерах, нарядах, балах и перспективах на замужество. Докки уже с немалым беспокойством и даже паникой представляла долгую дорогу в одном экипаже в обществе капризной и пустоголовой девицы, каковой являлась Ирина, и озабоченной проблемами дочери и во всем ей потакающей Мари. Ранее, когда они вместе отправлялись в Ненастное, проведенное время в дороге не казалось столь утомительным: добирались к месту быстро, поскольку ехали на перекладных, да и разговоры тогда не сводились к одной-единственной теме. В имении же Мари с Ириной почти каждый день пропадали в гостях у соседних помещиков и не слишком обременяли своим обществом Докки, всегда предпочитавшей тишину и уединение.
Увы, трудности пути не ограничились отсутствием свободных комнат в гостиницах и привередливостью Ирины. Перед Дерптом дорожная карета Мари, в которой ехали горничные и повар с Афанасьичем, со страшным грохотом и хрустом упала в грязь посреди дороги. Поезд остановился. Встревоженная Докки выбралась наружу и поспешила назад – к лежащему на боку экипажу, возле которого уже собралась челядь с других повозок. Одни суетились вокруг кареты, другие распрягали разволновавшихся лошадей. − Все целы?! – крикнула Докки, подбегая к месту аварии.
− Целы, целы, - отозвался Афанасьич, здоровый и невредимый, в этот момент осматривающий днище поверженного экипажа. Докки с облегчением увидела зареванную, но невредимую Тусю - один из лакеев как раз вытаскивал ее через окно, перепуганную горничную кузины, уже стоявшую на обочине, повара Прохора, перевязывавшего руку Петьке – кучеру упавшей кареты. − Ссадина, - пояснил он барыне, заметив ее беспокойный взгляд.
− Сломали нашу карету! – раздался сзади возмущенный вопль Ирины, вместе с матерью появившейся на дороге. − Кучера надобно высечь! Он, небось, заснул или не умеет править лошадьми, – она зло посмотрела на остолбеневшего от ее крика Петьку и обратилась к Докки: − Вы должны наказать его! Чтоб неповадно было портить наше имущество! Докки с удивлением взглянула на Ирину, заметив, что Мари также с крайне недовольным видом взирает на кучера. Тот, в свою очередь, встревожено покосился на баронессу.
− Всякое случается в дороге, - стараясь говорить ровным тоном, ответила Докки. – Поломка экипажа могла произойти от множества вещей, за которые кучер не должен нести ответственности. − Как же, не виноват! – фыркнула Ирина и повернулась к матери:
− Докки теперь будет защищать своих мужиков! Нужно было брать нашего кучера, тогда и карета была бы цела. Мари неуверенно переступила с ноги на ногу. Перед выездом из Петербурга она попросила Докки выделить кучера для ее дорожного экипажа, чтобы своего оставить в качестве сторожа при флигеле – у кузины было мало дворовых, и каждый исполнял несколько обязанностей. − Ось лопнула, барыня, - возвестил Афанасьич и подошел к дамам, держа в руке обломок доски. Выразительно постучав ею по ладони, он показал ее неровный изъеденный край и сказал:
− Трухлявое дерево, все прогнило. Чудо, что эти дни продержалась.
Докки медленно повернулась к Мари, а та, густо покраснев, залепетала:
− Я знаю, знаю... Но я, - она беспомощно оглянулась на дочь, которая сделала невинные глаза, - я не успела... Нужно было столько всего сделать, Ирине наряды, шляпки... Я... Я просто как-то забыла... Да и карета хорошая всегда была, крепкая. Кто ж мог подумать?.. Докки до отъезда несколько раз напоминала кузине о необходимости проверить экипаж, который та намеревалась брать с собой в Вильну, и подготовить его к дальней дороге. Но Мари, как сейчас выяснилось, ничего так и не сделала, и теперь лишь чудом не были искалечены люди, а все они застряли на этой пустынной дороге с разломанной каретой.
− И кого теперь будем наказывать? – спросила Доки у Ирины. Девица что-то невнятно пробурчала в ответ и затихла. − Вы поезжайте дальше, - скомандовал Афанасьич, повелев горничным садиться в коляску. – Пару мужиков оставим у кареты и верхами за новой осью сгоняем. Починим и нагоним вас.
Вскоре два лакея с Афанасьичем отправились к ближайшей деревне, а три экипажа тронулись в путь, четвертый же – с новой осью – нагнал их уже в Дерпте. Ирина остаток дня молчала и дулась на весь мир, Мари робким голосом повторяла какие-то петербургские сплетни, а Докки отчаянно хотелось оказаться в Петербурге, в своем доме и в своем одиночестве. Она закрыла глаза, с тоской вспоминая уютный петербургский особняк, изящную резную мебель из орехового и букового дерева, блестящий от воска паркет, стрельчатые французские окна в гостиной и библиотеке, выходящие в садик - небольшой, но тенистый, засаженный плодовыми деревьями, березами и липами, с извилистыми дорожками между газонами и клумбами, на которых сейчас, верно, зацветают нарциссы...
От Дерпта до Риги шли сплошные дожди, дороги развезло, колеса экипажей увязали уже не в глине, но в тяжелом песке, что весьма затрудняло продвижение вперед. Путешествие, в которое с таким воодушевлением отправились Мари с дочерью, а Докки – пусть с меньшим пылом, но с любопытством, становилось все более утомительным и затяжным.
К счастью, теперь им хотя бы не приходилось ночевать в каретах – по дороге появилось много станций, где можно было устроиться на ночлег. После Риги погода наладилась, ехать стало легче. Спутницы Докки, изнуренные поездкой, больше молчали да подремывали, отчего сгустившаяся было между путешественницами атмосфера предыдущих дней пути несколько развеялась. Поломок и прочих дорожных неурядиц более не случалось, и через две недели со дня выезда из Петербурга они оказались в Ковно, где в гостинице неожиданно столкнулись с той самой Аннет Жадовой, которую так не любила Мари, с двумя дочерьми направлявшуюся в Вильну к мужу.
− Это же надо было на нее наткнуться, - зашипела кузина, едва завидев тощую фигуру означенной дамы, на плохом немецком языке пытавшуюся объясниться с гостиничным лакеем. – Не желаю иметь с ней ничего общего!
Но Жадова их уже заметила и направилась к ним, судя по всему, обрадованная появлением своих петербургских знакомых. − Вы тоже в Вильну? – спросила она и принялась жаловаться на неудобства дороги, на мужа, который не позаботился о лошадях для своей семьи, на нерасторопность прислуги в гостинице.
− Не могу добиться, чтобы нам проветрили простыни, - говорила она. – Печь дымит, еда отвратительная...
Докки и Мари, избавленные от многих подобных проблем заботами неутомимого Афанасьича, выразили ей свое сочувствие. Мари, правда, не преминула заявить, что они-то сами путешествуют со своими постелями, а их слуги заботятся обо всех мелочах, способных сгладить тяготы поездки, и даже упомянула о личном поваре баронессы.
− Средства, конечно, помогают преодолеть многие затруднения, - с завистью в голосе сказала Жадова, бросив косой взгляд на баронессу, о большом состоянии которой была наслышана. – Но никакие деньги не помогут достать комнату на постоялом дворе, ежели нет свободных. − У нас не возникало такой проблемы, - похвасталась Мари, не посчитав нужным упомянуть о ночевках в каретах. Ей нравилось изводить Жадову, памятуя о ссоре с ней из-за полковника Швайгена.
− Я не хотела уезжать из Петербурга, - Жадова решила не замечать ехидных реплик Мари и обратилась к молчаливой Докки. – Муж настоял, и нам с дочерьми пришлось пускаться в этот утомительный путь, хотя я не вижу никакой необходимости в нашем присутствии в Вильне. Туда съехались охотницы за женихами и дамы, желающие развлечься с офицерами... Боюсь, общество весьма неподходящее для меня и моих девочек. − Только подумай, какая лицемерка! – негодовала Мари, едва они вошли в свои комнаты, предварительно договорившись с Жадовой отужинать вместе в гостиничной зале. – Общество ей неподходящее! Да в Вильне собрался весь высший свет, куда ей и носа не сунуть - с ее-то знакомствами! Средств у нее нет, приданое дочерей – какие-то жалкие гроши... Все знают, ее муж как раз не хотел, чтобы она приезжала, но Жадова все равно потащила своих кислых девиц в Вильну, чтобы найти им хоть каких женихов. И при этом смеет говорить об охотницах!
Докки только кивала, хотя сама была куда острее задета словами Аннет о дамах, желающих развлечься с офицерами. Она впервые задумалась о том, что ее появление в Вильне со стороны может быть расценено как стремление молодой вдовы закрутить романы с военными, многие из которых с удовольствием вступили бы в необременительную, не требующую никаких обязательств связь на короткое время, в данном случае – до начала ожидаемой войны или новой передислокации войск. В Петербурге репутация Докки, как и прозвище «ледяная баронесса» в какой-то степени оберегали ее от назойливых поклонников. В Вильне же, где обитало множество соскучившихся без женского общества офицеров, и куда действительно ехало множество дам – кто к мужьям, кто – вез дочерей в надежде их пристроить замуж, а кто - «развлечься», ее появление могло выглядеть двусмысленным в глазах охотников за доступной добычей. − Мы не будем ни с кем ее знакомить, - тем временем рассуждала Мари, сама рассчитывающая только на связи Докки. – Пусть пристраивает своих дочерей сама, без нашей помощи. Она, небось, теперь будет набиваться нам в друзья, чтобы попасть хоть на какие балы и вечера, но нам ее компания не подходит...
Решив таким образом судьбу Жадовой, Мари ушла переодеваться, и вскоре дамы все вместе устроились в отдельном кабинете общей залы и приступили к ужину, который оказался вполне съедобным.
Барышни уселись вместе и всласть обсуждали предстоящие увеселения, знакомых молодых людей и последние моды. Жадова, как-то подзабыв о своем осуждении охотниц за женихами, завела с Мари крайне интересный разговор о перспективных кавалерах, находящихся в Вильне, демонстрируя изрядные познания в чинах и состояниях холостых офицеров.
− Да, да, - говорила она, - молодой Немиров – такой славный юноша... он в родстве с Вольскими. Барон Швайген, очень перспективный полковник – да вы его знаете... Неплохое состояние, говорят. Князь Рогозин... - она запнулась и покосилась на Докки. - Повеса, каких мало, конечно, но очень, очень хорош собой. Вроде бы его двоюродная бабка отписала ему наследство. Девочкам он очень нравится, хотя репутация его настораживает. Впрочем, мужчины должны нагуляться в молодости, чтобы потом ценить семейный очаг. Генералы... Алексеев-младший не женат, но пора, я думаю... Особого состояния у него нет, да и внешне он не очень... Но чин, положение – это в наше время много значит... Граф Палевский – я умираю от Палевского! Лизетт – моя старшая - просто с ума сходит, как и остальные барышни. Ему уже тридцать два, а он еще не женат. Но разборчив, да, весьма разборчив. И в большой милости у государя. Красавец! Генерал-лейтенант, командует корпусом. Могу представить, как его обхаживают дамы... Ядринцев – не так хорош внешне, конечно, зато высок... Недавно получил крест от государя... Фирсов выглядит очень мужественно... Бабушка была фрейлиной... Ташков – говорят, он вроде проигрался и потому обручился со средней княжной Чирковой... Но еще в холостяках, а все эти помолвки ни о чем не говорят... Иваницкий разъехался с женой и вроде бы развелся...
Докки, устав от бесконечных перечислений фамилий, отличий и состояний, не спеша ела, задумчиво разглядывая большой темноватый гостиничный зал с низким потолком, вдоль стен обустроенный кабинетами, разделенными тонкими дощатыми перегородками. В одном из них сидела какая-то большая шумная семья, в которой были представители всех возрастов, да в дальнем углу расположилась веселая компания офицеров, уже закончивших ужинать и теперь допивавших вино из бутылок, в изобилии расставленных на их столе. Офицеры флиртовали со служанкой – крупной рябой девушкой. Та визгливо смеялась их шуткам и не противилась, когда они будто невзначай похлопывали ее по широкой спине и бокам. Тут в залу вошло еще несколько военных. Один из них привлек внимание вдруг встрепенувшихся дам. Барышни ахнули, Жадова вытянула шею, а Мари всплеснула руками и воскликнула:
− О, да это барон Швайген! Monsieur le baron! Monsieur Швайген! – позвала она офицера, который поначалу с недоумением посмотрел в их сторону, но, признав знакомых, отделился от своих товарищей, направлявшихся к свободному кабинету, и с улыбкой подошел к оживившимся дамам. Докки не была с ним знакома, поэтому теперь с любопытством разглядывала офицера, мазурка которого с Ириной вызвала столько осложнений между Мари и Жадовой.
Барон оказался молодым человеком – ему было лет двадцать пять-двадцать шесть - с приятными манерами, открытым лицом и веселыми глазами. Он с удовольствием принял приглашение присесть за их стол, выказал радость по поводу нечаянной встречи и сообщил, что навещал дядю, полк которого стоит неподалеку от Ковно, а теперь направляется обратно в свою дивизию, расквартированную под Вильной. Барышни, воодушевленные присутствием молодого офицера, забросали его вопросами об увеселениях в Вильне, а также об обществе, которое там собралось. Одновременно они украдкой поглядывали на спутников барона, которых им – увы! – не представили. − Вы встретите много знакомых по Петербургу, - сказал Швайген. – В Вильну также съехались окрестные польские шляхтичи с семьями, так что народу в городе предостаточно. Проходят смотры войск, парады, дается множество обедов и балов... Скоро, я слышал, состоится бал, на котором обещался быть сам государь.
− О! - удрученно воскликнула Ирина. – Мы, наверное, не получим приглашений, потому что никто не знает, что мы едем в Вильну! – она со слезами на глазах посмотрела на Мари и простонала:
− Я говорила, говорила, что нужно было выезжать из Петербурга гораздо раньше!
Лиза и Полли Жадовы чуть не разрыдались от огорчения, Ирина с трагическим видом заламывала руки, матери бросились утешать и увещевать своих дочерей. Швайген, несколько растерявшийся от такого накала эмоций, пообещал сделать все, что в его силах, чтобы достать приглашения на этот бал, а Докки, чувствуя себя весьма неловко перед ним за разыгравшуюся сцену, не в первый раз подумала, что сделала огромную глупость, поддавшись на уговоры Мари и отправившись с ней в Вильну.
Наконец девицы успокоились, начали жеманиться, перешептываться и краснеть, а барон обратился к Докки, выразив искреннее сожаление, что им не довелось познакомиться раньше, и изъявил надежду на продолжение знакомства с баронессой в Вильне. Едва она успела ответить ему с подобающей любезностью, как Мари и Жадова наперебой начали расспрашивать Швайгена о достопримечательностях города и окрестностей, где, как они слышали, есть много интересного, что стоит посмотреть.
− Очень впечатляет Доминиканский монастырь, - сказал полковник. – Вокруг города возвышаются холмы с замковыми развалинами, для прогулок хороши долины с красивыми видами. В самой Вильне - церкви, соборы, костелы самой разнообразной архитектуры, ратушная площадь, старинный университет... Действует польский театр, имеется недурная кондитерская, где подают вкусное мороженое, несколько модных магазинов... Но, сами понимаете, это не Петербург и не Москва, - барон улыбнулся Докки.
− Наверное, странно наблюдать за дамами, жаждущими развлечений, когда неподалеку от границы стоит французская армия, - извиняющимся голосом сказала она. − Напротив, - галантно ответил полковник. – Весь офицерский состав весьма признателен дамам, которые прибыли в Литву, чтобы своим присутствием скрасить армейские походные будни. На этом барон поднялся, сообщив, что должен присоединиться к своим спутникам, которые заказали ему ужин, пожелал дамам спокойной ночи и откланялся. − Крайне любезный молодой человек, - заметила Жадова, едва барон от них отошел. – Лизетт, ты заметила, как он на тебя смотрел? Определенно, ты ему нравишься.
Лизетт вспыхнула, а Мари как бы невзначай напомнила, что в Петербурге Швайген уделял много внимания Ирине и неоднократно танцевал с ней на балах. Докки с интересом наблюдала за этим обменом репликами и не посчитала нужным поделиться с присутствующими своими наблюдениями, по которым барон довольно спокойно отнесся как к одной, так и второй девице, всего охотнее разговаривая с ней самой. − Его полк приписан к корпусу графа Палевского, - после небольшой паузы сообщила Жадова. - Так что, надеюсь, барон представит нас генералу, а также ротмистру Немирову, с которым Швайген находится в приятельских отношениях. После восторженных восклицаний барышень по поводу предстоящих знакомств, компания разошлась по своим комнатам. Докки ждали ее горничная Туся и Афанасьич, который будучи ярым противником поездки в Вильну, при каждом удобном случае выказывал баронессе свое недовольство этим, на его взгляд, легкомысленным и сомнительным предприятием. Вот и сейчас при виде Докки он хмуро сдвинул брови и проворчал:
− Вам, барыня, давно пора бы и прилечь, а не до ночи лясы с армейцами точить.
Докки ничего не ответила на этот выпад и окинула взглядом приготовленную для нее спальню. Афанасьич оказался как всегда на высоте. Пол был вымыт и на нем расстелены толстые тканые дорожки, прихваченные из дома, чтобы барыня не застудила свои ножки. На крючках висело свежее дорожное платье и белье, приготовленное на завтрашний день. Постель, застеленная чистыми простынями, благоухала душистыми растениями, которые всегда имелись у Афанасьича в сухих связках и весьма действенно отпугивали возможных насекомых. Комната уже хорошо прогрелась, печка была забита дровами, которые прогорят только к утру. Рядом с ней стоял чан с горячей водой для туалета баронессы, а на стульях лежали полотенца и ночная сорочка.
Докки удовлетворенно кивнула головой и, зная, что ее ждет, села в кресло. Афанасьич же, отослав горничную, приступил к традиционному за время поездки вечернему монологу:
− Вот что я скажу вам, барыня: постоялый двор этот – место захудалое и для вашей милости негожее. Лошадей наших поставили в ветхий сарай и пытались подсунуть им несвежее сено. Хорошо, я вовремя заметил и это безобразие прекратил. Людей расселил в пристройке, Туське наказал ночевать в вашей комнате на раскладной лежанке, потому как здесь остановилось много бесстыжих армейцев. Вон, - он мотнул головой в сторону коридора, - заплатили местной служанке – польской девке, - она их по очереди теперь развлекает, чего не должно быть в доме, где ночуют приличные дамы...
Он еще с четверть часа распространялся о тяготах путешествия, о падении нравов, о бессмысленности поездки в Вильну, а Докки думала: неужели и барон Швайген после ужина также пойдет развлекаться со служанкой – видимо, той самой рябой девицей, которая так охотно принимала ухаживания офицеров? Она надеялась, что это не так, хотя никак не могла избавиться от неприятных мыслей по этому поводу. Наконец Афанасьич закончил свою речь и предложил барыне «холодненького» - имея в виду глоток-другой водочки, которая всегда была при нем во фляжке и рассматривалась как лучшее лекарство от всех болезней, усталости, бессонницы и хандры. После ритуального отказа Докки от холодненького, он пожелал ей спокойной ночи и удалился, после чего в спальне появилась Туся и помогла хозяйке приготовиться ко сну.
С утра они продолжили путь уже вместе с Жадовыми. Ирина захотела поехать со своими новыми подружками – с ними ей было куда занятнее, нежели в обществе матери и Докки. Аннет же перебралась в их карету и вновь завела долгие беседы с Мари о женихах и состояниях, заодно перемывая косточки всем общим знакомым и незнакомым, вываливая на своих спутниц ворохи сплетен и случаев из жизни, которых у нее был поистине неистощимый запас.
Докки были неинтересны эти разговоры. Она все больше молчала и смотрела в окно кареты на леса и поля, мелькавшие за окном. В Литве было гораздо теплее, чем в Петербурге, и если перед их отъездом там только начали появляться первые листочки, то здесь глаза радовала полностью распустившаяся свежая весенняя зелень.
«Благодатный край», - думала Докки, нестерпимо скучая по дому, по своей размеренной, неторопливой, привычной жизни. «Нужно было остаться в Петербурге, - кручинилась она. – Мари справилась бы и без меня. Как это я не догадалась просто дать ей денег и написать рекомендательные письма знакомым? Теперь же мне придется терпеть эту Жадову, истерики барышень, флирт офицеров, которые решат, что я приехала развлекаться... Зачем только я поехала? Опять пошла на поводу, на этот раз у Мари, пожалела ее и Ирину. Конечно, кузине было бы труднее одной, но она добралась бы до Вильны и без меня, и устроилась как-нибудь... А я в конце мая или даже в начале июня спокойно поехала бы в полоцкое имение, а потом - до конца лета - в Ненастное...»
Ненастное было ее любимой вотчиной. Чуть к северу от Валдайской возвышенности - большое имение, состоящее из девятнадцати деревень и чудесного барского дома на берегу озера, окруженного садами с оранжереями, парком и первозданными лесами, полными ягод, грибов и дичи. Докки проводила там каждое лето, иногда приглашая погостить Мари с дочкой или Ольгу. Родителей и Мишеля с семьей она туда не звала, не желая, чтобы семейные дрязги нарушали спокойное и умиротворенное течение времени и ее отдых от городской суеты, на природе. Родственникам ее приходилось довольствоваться Ларионовкой в Тверской губернии, где, как они утверждали, дом был непригоден для жилья, хотя им не раз выдавались средства на его ремонт, которые до имения так и не доходили, отчего усадьба с каждым годом разрушалась все больше и больше...
− Докки, - услышала она голос Мари и очнулась от своих дум.
− Смотри, дома! Это не похоже на деревню. Неужели, мы приехали?! – воскликнула кузина, когда копыта лошадей вдруг зацокали по булыжной мостовой, дорога перешла в улицу, вдоль которой в ряд протянулись аккуратные домики с высокими черепичными крышами. После утомительной дороги они въезжали наконец в долгожданный пункт назначения – Вильну. * * *[1] Дерпт (устар.) – Тарту (Эстония)
[2] Ковно (устар.) – Каунас (Литва) январь-май, 2008 г.
Copyright © 2008 Екатерина Юрьева 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование
материала полностью или частично запрещено |
