Элизабет Гаскелл Пер. с англ. Валентина Григорьева
Редактор: Елена Первушина Жены и дочери
Часть IV Глава XLI
Tучи собираются Миссис Гибсон вернулась из Лондона, полная радужных впечатлений. Леди Камнор была великодушна и нежна, "так тронута, что я приехала повидать ее вскоре после того, как она вернулась в Англию", леди Харриет очаровательна и предана своей бывшей гувернантке, лорд Камнор "все такая же славная, сердечная натура". А что касается Киркпатриков, то их дом не менее величественный, чем дом лорда-канцлера, а шелковая мантия королевского адвоката осеняет благодатью даже служанок и лакеев. Синтия тоже была немало восхищена, а что же до ее нарядов, то миссис Киркпатрик щедро наделила ее бальными платьями, венками, прелестными шляпками и накидками, словно крестная фея из сказки. Скромный подарок мистера Гибсона в десять фунтов сжался до крошечных размеров по сравнению со всей этой необыкновенной щедростью.
- И они так полюбили ее, что даже я не знаю, когда нам ждать ее обратно, - завершила свой рассказ миссис Гибсон. - А теперь, Молли, как вы с отцом проводили время? Очень весело, как ты выразилась в своем письме. В Лондоне у меня не было времени его читать, поэтому я положила письмо себе в карман и прочитала его в экипаже по пути домой. Но, мое дорогое дитя, ты выглядишь так старомодно в своем платье, оно очень узко, а твои волосы взъерошены и в завитках. Завитки вышли из моды. Мы должны уложить твои волосы иначе, - продолжила она, стараясь выпрямить черные кудри Молли.
- Я отослала Синтии письмо из Африки, - робко произнесла Молли. - Вы знаете, что в нем было?
- О, да, бедняжка! Оно так встревожило ее. Она сказала, что нерасположена в тот вечер идти к мистеру Роусону на бал, для которого миссис Киркпатрик подарила ей бальное платье. Но ей, в самом деле, не о чем было беспокоиться. Роджер только написал, что у него был еще один приступ лихорадки, но когда он писал об этом, ему уже стало лучше. Он говорит, что каждый европеец должен приспособиться к лихорадке в той части Абиссинии, где он находится.
- И она пошла? - спросила Молли.
- Да, разумеется. Это не помолвка, а если и так, то она не подтверждена. Представь, что она говорит: "Мой знакомый молодой человек был болен несколько дней в Африке, два месяца назад, поэтому я не хочу идти на бал сегодня вечером". Это будет выглядеть, как показное проявление чувств, а я больше всего не терплю этого.
- Ей едва ли было весело, - заметила Молли.
- О, да, но она веселилась. Ее платье было из белого газа, отделано сиреневым, и она выглядела - матери позволительно быть немного пристрастной - просто прекрасно. И она танцевала каждый танец, хотя на балу никого не знала. Я уверена, она веселилась, судя по тому, как она говорила об этом на следующее утро.
- Интересно, знает ли сквайр.
- Знает что? О, да, разумеется… ты имеешь ввиду Роджера. Полагаю, что не знает, и нет нужды говорить ему, я не сомневаюсь, что сейчас все хорошо, - и она вышла из комнаты, чтобы закончить распаковывать вещи.
Молли уронила шитье и вздохнула:
- Послезавтра будет год с тех пор, как он пришел сюда предложить нам проехаться до Херствуда, а маму так рассердило то, что он пришел до ланча. Интересно, помнит ли об этом Синтия так же, как я. А теперь, возможно… Ох! Роджер, Роджер! Мне бы хотелось… я прошу, чтобы ты невредимым оказался дома! Как мы все вынесем, если…
Она закрыла лицо руками и постаралась перестать думать об этом. Внезапно Молли поднялась, словно ужаленная ядовитой фантазией.
- Я не верю, что она любит его, как должно, иначе она не могла бы… не могла бы пойти и танцевать. Что мне делать, если она не любит? Что мне делать? Я могу вынести все, что угодно, кроме этого.
Но она узнала, что достаточно тяжело вынести долгое отсутствие новостей о его здоровье. По меньшей мере месяц они не получали от него вестей, и прежде чем пролетело это время, Синтия вернулась из Лондона. Молли стала страстно желать, чтобы сестра оказалась дома, еще до того, как прошли две недели ее отсутствия. Она не имела представления, что постоянные беседы наедине с миссис Гибсон могут быть такими утомительными. Возможно, хрупкое здоровье Молли вследствие ее быстрого роста за последние несколько месяцев, сделало ее раздражительной, но на самом деле ей часто приходилось вставать и покидать комнату, чтобы успокоиться после очередной порции бессмысленных и невнятных жалоб. Всякий раз, когда все шло не так, всякий раз, когда мистер Гибсон упорно сохранял хладнокровие там, где она возражала; всякий раз, когда кухарка ошибалась с обедом, или горничная разбивала какую-нибудь хрупкую безделушку; всякий раз, когда волосы Молли были уложены не по вкусу миссис Гибсон, или платье не шло ей, или запах обеда наполнял дом, или приходили незваные гости, а званые не приходили - в сущности, всякий раз, когда все шло не так, бедного мистера Киркпатрика жалели и оплакивали, нет, почти винили в том, что он поленился пожить подольше и помочь своей вдове.
- Когда я оглядываюсь на те счастливые дни, мне кажется, что я не ценила их так, как мне следовало. Разумеется… юность, любовь… что нам до бедности! Я помню, дорогой мистер Киркпатрик прошел пять миль пешком до Стратфорда, чтобы купить мне маффины, потому что после рождения Синтии я испытывала к ним слабость. Я не хочу жаловаться на дорогого папу… но я не думаю… но, возможно, мне не следует говорить этого тебе. Если бы мистер Киркпатрик позаботился вылечить тот свой кашель; но он был таким упрямым. Думаю, мужчины всегда такие. С его стороны это было эгоистично. Только, полагаю, он не подумал, что я окажусь в одиночестве. Мне пришлось намного труднее, чем большинству людей, потому что я всегда была такой нежной и чувственной натурой. Я помню небольшое стихотворение мистера Киркпатрика, в котором он сравнивал мое сердце со струнами арфы, дрожащими от малейшего ветерка.
- Я думала, чтобы струны арфы зазвучали, требуются довольно сильные пальцы, - заметила Молли.
- Мое дорогое дитя, в тебе не больше поэзии, чем в твоем отце. А что же до твоих волос! Они выглядят хуже, чем обычно! Разве ты не можешь смочить их водой, чтобы пригладить эти непослушные завитки и локоны?
- Когда они влажные, они завиваются еще больше, - ответила Молли, внезапные слезы выступили у нее на глазах, как только в памяти возникло воспоминание, словно картина, виденная давно и забытая на годы - молодая мать моет и одевает маленькую девочку, усаживает наполовину одетого ребенка на колени и наматывает влажные колечки темных волос на свои пальцы, а затем в приливе нежности целует маленькую кудрявую головку.
Получать письма от Синтии оказалось довольно приятно. Они приходили не часто, были не длинными, но очень веселыми. В них постоянно мелькало много новых имен, о которых Молли не имела представления, хотя миссис Гибсон старалась просветить ее беглыми комментариями, подобными следующему:
- Миссис Грин! А, это прелестная кузина мистера Джонса, которая живет на Площади Рассела с толстым мужем. У них свой экипаж, и я не уверена, не мистер ли Грин кузен мистера Джонса. Мы можем спросить Синтию, когда она вернется домой. Мистер Хендерсон! Конечно - молодой человек с черной бородой, бывший ученик мистера Киркпатрика - или он был учеником мистера Мюррея? Я знаю, говорят, что он с кем-то изучал право. Ах, да! Это люди, которые навестили нас на следующий день после бала мистера Роусона, и которые так восхищались Синтией, не зная, что я ее мать. Она была очень красиво одета, в черный атлас, а у сына стеклянный глаз, но он - молодой человек с изрядным состоянием. Коулман! Да, это было его имя.
Они не получали новостей о Роджере до тех пор, пока Синтия не вернулась из Лондона. Она приехала посвежевшая и похорошевшая, красиво одетая, благодаря своему собственному хорошему вкусу и щедрости кузена, переполненная забавными подробностями веселой жизни, и все-таки не удрученная тем, что такая жизнь осталась позади. Она привезла домой всевозможные милые и изящные безделушки для Молли: ленточку на шею, сделанную по самой последней моде, рисунок для палантина, пару легких перчаток, искусно украшенных вышивкой, каких Молли прежде не видела, и много других незначительных знаков на память за время своего отсутствия. Так или иначе, но Молли почувствовала, что Синтия изменила свое отношение к ней. Она знала, что из-за своей искренности и наивности никогда не пользовалась полным доверием у скрытной и немногословной Синтии. Та часто смеялась над этой своей чертой, и Молли на этот раз поняла, что подруга говорила правду. Но она не слишком беспокоилась по этому поводу. К тому же она знала, что многие мысли и чувства, которые проносятся в ее голове, она и не подумает никому рассказывать, разве что, возможно - если они когда-либо надолго останутся вместе - своему отцу. Правда она понимала, что Синтия утаивает от нее не просто мысли и чувства, она утаивает факты. Но потом, поразмышляв, Молли догадалась, что эти факты могли иметь отношение к прошлым трудностям и страданиям, к небрежению ее матери - и быть такими болезненными, что для Синтии было бы лучше забыть свое детство, а не лелеять обиды. Поэтому теперь, когда Молли чувствовала, что сестра отдаляется от нее, она не считала причиной этому отсутствие доверия. Это происходило потому, что Синтия скорее избегала, чем искала ее общества; потому что ее глаза избегали прямого, серьезного, любящего взгляда Молли, потому что она явно не желала разговаривать на определенные темы, не особенно интересные, насколько поняла Молли, но казалось, будто они ведут к вопросам, которых нужно избегать. Молли испытывала какое-то тоскливое удовольствие, замечая, как меняется поведение Синтии, когда она разговаривает о Роджере. Теперь она говорила о нем с нежностью: "бедный Роджер", так она называла его. И Молли думала, что она, должно быть, говорит о болезни, о которой он упоминал в своем последнем письме. Однажды утром на первой неделе после возвращения Синтии домой, уже собираясь выйти из дома, мистер Гибсон вбежал в гостиную в шляпе, в сапогах и шпорах и поспешно положил перед ней открытый журнал, указав на некий отрывок пальцем, но не произнес ни слова и быстро вышел из комнаты. Его глаза сверкали, светясь и весельем, и удовольствием. Молли заметила не только это, но и то, как покраснела Синтия, читая тот отрывок, на который он указал ей. Затем она отложила журнал немного в сторону, тем не менее не закрыв его, и продолжила шить.
- Что это? Можно я посмотрю? - спросила Молли, протягивая руку за журналом, который лежал в пределах ее досягаемости. Но она не взяла его, пока Синтия не сказала:
- Конечно, я полагаю, в научном журнале нет больших секретов, - и она слегка подтолкнула книгу к Молли.
- О, Синтия! - воскликнула Молли, задержав дыхание, пока читала. - Разве ты не гордишься?
Это был отчет о ежегодном собрании Географического общества, на котором лорд Холлингфорд прочел письмо от Роджера Хэмли, посланное им из Арракуобы, района Африки, куда до сих пор не ступала нога европейского путешественника, и о котором мистер Хэмли прислал много любопытных подробностей. Чтение этого письма было воспринято с огромным интересом, и следующие выступавшие наградили автора очень высокими похвалами.
Но Молли могла бы лучше знать Синтию и не ждать, что та отзовется на чувства, которые вызвали ее вопрос. Будь Синтия горда, рада, или признательна, или даже возмущена, полна раскаяния, огорчения или сожаления, того факта, что кто-то другой желает, чтобы она испытывала любое из этих чувств, было достаточно, чтобы помешать ей выразить их.
- Боюсь, я не настолько поражена удивительным событием, как ты, Молли. Кроме того, это для меня не новость. По крайней мере, не совсем. Я узнала о собрании перед тем, как уехала из Лондона. Об этом много говорили в кругу моего дяди. Разумеется, я не услышала всех замечательных слов о нем, но, ты знаешь, там модно разговаривать на ничего не значащие темы. Кто-нибудь да обязан сделать комплимент, когда лорд берет на себя заботу прочитать одно из его писем вслух.
- Чепуха, - ответила Молли. - Ты не веришь в то, что говоришь, Синтия.
Синтия резко передернула плечами, что для нее было равносильно французскому пожиманию, но не подняла головы от шитья. Молли снова начала перечитывать доклад.
- Синтия! - сказала она, - ты могла бы быть там, на собрании были дамы. Здесь говорится, что "многие дамы присутствовали". О, разве ты не могла ухитриться пойти туда? Если в кругу твоего дяди интересуются такими вещами, разве не мог кто-нибудь взять тебя с собой?
- Возможно, если бы я попросила их. Но полагаю, они были бы всерьез удивлены моим внезапным интересом к науке.
- Ты могла бы сказать своему дяде, как обстоят дела, он не рассказал бы об этом, если тебе этого не хотелось, я уверена, и он мог бы помочь тебе.
- Раз и навсегда, Молли, - ответила Синтия, на этот раз откладывая работу, и произнося слова резко и властно, - научись понимать, что моим желанием всегда было не упоминать и не говорить, в каких отношениях мы состоим с Роджером. Когда нужное время придет, я сообщу об этом своему дяде и всем, кого это касается, но я не собираюсь причинять вред и добавлять себе хлопот… даже ради того, чтобы услышать комплименты в его адрес… огласив эту новость раньше срока. Если меня подтолкнут к этому, я скорее разорву все отношения разом и покончу с этим. Я не могу оказаться в более затруднительном положении, чем нахожусь сейчас, - ее рассерженный тон сменился отчаянной жалобой, прежде чем она закончила предложение. Молли посмотрела на нее с недоумением.
- Я не понимаю тебя, Синтия, - произнесла она наконец.
- Да, полагаю, что не понимаешь, - глядя на нее со слезами на глазах, ответила Синтия очень нежно, словно в искупление за свою недавнюю горячность. - Боюсь… я надеюсь, ты никогда не поймешь.
Через мгновение Молли обняла сестру: - О, Синтия, - пробормотала она, - я измучила тебя? Я тебя рассердила? Не говори, что боишься... Конечно, ты совершаешь ошибки, каждый их совершает, но думаю, что я больше люблю тебя за них.
- Я не знала, что я такая плохая, - сказала Синтия, слегка улыбаясь сквозь слезы. - Но я нахожусь в затруднении. У меня сейчас неприятности. Порой мне кажется, что я всегда буду попадать в затруднительное положение, и если когда-нибудь правда выйдет наружу, я окажусь хуже, чем есть на самом деле. Я знаю, твой отец избавится от меня, и я… нет, я не стану бояться, что и ты так же поступишь, Молли.
- Уверена, что не поступлю. Они… как ты думаешь… как Роджер это примет? - спросила Молли очень робко.
- Я не знаю. Надеюсь, он никогда об этом не узнает. Я не понимаю, почему ему следует знать, поскольку через некоторое время я снова буду чиста. Я даже не думала, что поступаю плохо. Я намерена рассказать тебе обо всем, Молли.
Молли не хотелось настаивать, хотя она желала узнать и понять, сможет ли предложить помощь. Но пока Синтия сомневалась и, говоря по правде, скорее сожалела, что сделала этот малый шаг вперед, даруя свое доверие, вошла миссис Гибсон с намерением переодеться, и тем самым ввести это в обычай, который она наблюдала во время своего визита в Лондон. Синтия, казалось, позабыла о своих слезах и заботах и все душой отдалась женским шляпкам.
Письма от лондонских кузенов Синтии приходили довольно часто, согласно нормам доставки корреспонденции в те дни. Время от времени миссис Гибсон жаловалась на обилие писем Хелен Киркпатрик - прежде чем получить корреспонденцию, получатель должен был оплатить почтовые расходы. И если почта за одиннадцать с половиной пенсов приходила три раза в неделю, то согласно методу вычислений миссис Гибсон, когда та была недовольна, выходила сумма "между тремя и четырьмя шиллингами". Но эти жалобы предназначались только для членов семьи. Весь Холлингфорд и барышни Браунинг в частности слышали о "задушевной дружбе дорогой Хелен и Синтии" и об "истинном удовольствии получать постоянные новости из Лондона. Все равно, что жить там!"
- Я бы сказала, намного лучше, - заметила мисс Браунинг с некоторой суровостью. У нее сложились собственные представления о столице от британских эссеистов[1], у которых город так часто представляется центром разгула, испортившим сельских жен и дочерей сквайров, мешающем исполнению обязанностей из-за постоянного круговорота не всегда невинных удовольствий. Лондон являлся этаким моральным дегтем, к которому нельзя прикоснуться, не испачкавшись. Мисс Браунинг высматривала у Синтии признаки испорченности характера, с тех пор как та вернулась домой. Но кроме огромного количества красивой и подобающей одежды никаких изменений к худшему замечено не было. Синтия бывала "в свете", "видела сияние, блеск и ослепляющее хвастовство Лондона", и все же вернулась в Холлингфорд, как и прежде готовая подставить стул мисс Браунинг, собрать цветов для букета мисс Фиби или чинить свои платья. Но все это приписывалось заслугам Синтии, а не Лондона.
- Насколько я могу судить о Лондоне, - сказала мисс Браунинг, нравоучительно продолжая свои разглагольствования против столицы, - он не лучше вора-карманника и грабителя, одетых в награбленную одежду честных людей. Мне хотелось бы знать, где воспитывались милорд Холлингфорд и мистер Роджер Хэмли. Ваш добрый супруг, миссис Гибсон, одолжил мне доклад о собрании, где так много говорится о них обоих, и он так гордился похвалами в их адрес, словно он их родственник, а Фиби прочитала доклад мне вслух, поскольку шрифт слишком мелок для моих глаз. Ее всерьез озадачили все эти незнакомые названия мест, но я сказала, что лучше будет их пропустить, поскольку мы не слышали о них прежде, и вряд ли услышим о них снова, но она перечитывала прекрасные слова, сказанные о милорде и мистере Роджере, и я спрашиваю вас, где они выросли и воспитывались? В пределах восьми миль от Холлингфорда; там могла бы оказаться Молли или я, все это случайность. А потом они рассуждают об удовольствиях интеллектуального общества в Лондоне и выдающихся людях, а я все время вижу, что по-настоящему привлекают только магазины и азартные игры. Мы все пытаемся производить впечатление, и если мы можем предоставить довод, который выглядит разумным, мы произносим его, как мужчины, и никогда ничего не говорим о глупости, которую лелеем в своих сердцах. Но я снова спрашиваю вас, откуда родом это изысканное общество, эти мудрые люди и эти выдающиеся путешественники? Отвечу, из деревенских приходов, подобных нашему! Лондон собирает их всех и украшает себя ими, а затем громко призывает народ, который он похитил, и говорит: "Придите и посмотрите, как я прекрасен!" Прекрасен, как бы не так! Я не выношу Лондон: Синтии гораздо лучше без него. Будь я на вашем месте, миссис Гибсон, я бы прекратила эту лондонскую переписку: она только выбивает ее из колеи.
- Но, вероятно, она сможет жить в Лондоне несколько дней, мисс Браунинг, - глупо улыбнулась миссис Гибсон.
- Хватит думать о Лондоне. Я желаю ей честного деревенского мужа с достаточным жалованием, небольшими сбережениями и впридачу с добрым характером. Запомни это, Молли, - сказала она, обращая свою гневную тираду на испуганную Молли. - Я желаю Синтии мужа с добрым характером, но у нее есть мать, которая за ней присмотрит, а у тебя нет, и когда твоя мама была жива, она была моей любимой подругой: поэтому я не позволю тебе бросаться на каждого, чья жизнь нечиста и скрыта, ты можешь рассчитывать на это!
Эти последние слова разорвались бомбой в тихой маленькой гостиной, с такой горячностью они были произнесены. Мисс Браунинг в глубине сердца предполагала предостеречь Молли против близких отношений, которые, как она полагала, сложились у той с мистером Престоном. Но так уж случилось, что Молли никогда не мечтала ни о каких близких отношениях, девушка не могла представить, почему такие суровые слова должны быть адресованы ей. Миссис Гибсон, которая всегда близко к сердцу принимала каждое слово или действие, затрагивавшие ее саму (и называла это чувствительностью), нарушила тишину, повисшую после слов мисс Браунинг, жалобно сказав:
- Я уверена, мисс Браунинг, вы очень сильно ошибаетесь, если думаете, что любая мать может больше заботиться о Молли, чем я. Я не… Я не считаю, что кому-то нужно вмешиваться, чтобы защитить ее, и я совсем не понимаю, почему вы говорите таким тоном, словно все мы ошиблись, а вы оказались правы. Это задевает мои чувства. Что касается Молли, могу сказать вам, что у нее нет ничего, чего бы ни было у Синтии, и в одежде, и в моем попечении. А что касается того, что о ней не заботятся, если бы ей нужно было ехать завтра в Лондон, я бы посчитала своим долгом поехать с ней и присмотреть за ней. Я никогда не делала подобного для Синтии, когда она училась в школе во Франции, и ее спальня меблирована, как у Синтии, и я позволяю ей носить свою красную шаль, когда ей захочется - она может надевать ее чаще, если захочет. Я не могу понять, что вы имеете ввиду, мисс Браунинг.
- Я не собиралась обижать вас, но я предполагала просто сделать намек Молли. Она поняла, что я имею ввиду.
- Уверяю вас, не поняла, - смело сказала Молли. - Не имею представления, что вы имели ввиду, если вы намекаете на нечто большее, чем сказали прямо, …что вы не желаете, чтобы я выходила замуж за кого-то с недобрым характером, и что, раз вы подруга мамы, вы помешаете мне выйти замуж за человека с плохим характером любыми средствами. Я не думаю выходить замуж. Я вообще ни за кого не хочу выходить замуж. Но если бы хотела, и он был бы нехорошим человеком, я бы поблагодарила вас за предупреждение.
- Я не буду настаивать на своем предупреждении, Молли. Я запрещу объявлять о предстоящем бракосочетании в церкви, если будет нужно, - сказала мисс Браунинг, отчасти убежденная в честности и искренности тех слов, что сказала Молли - правда, покраснев до корней волос, но, не сводя неподвижного взгляда с лица мисс Браунинг.
- Запрещайте! - ответила Молли.
- Ну что ж, я больше не скажу ни слова. Возможно, я ошиблась. Мы больше не будем об этом говорить. Но запомни, что я сказала, Молли; во всяком случае, в моих словах нет вреда. Мне жаль, если я задела ваши чувства, мисс Гибсон. Я думаю, вы постараетесь исполнить свой долг, как мачеха. Доброго утра. Прощаюсь с вами обеими, и да благословит вас Бог.
Если мисс Браунинг думала, что ее прощальное благословение восстановит мир в комнате, которую она покинула, она очень ошибалась. Миссис Гибсон воскликнула:
- Постараться исполнить мой долг! Я была бы очень обязана тебе, Молли, если бы ты позаботилась не вести себя подобным образом, дабы не навлекать на меня такое неуважение, которое я только что получила от мисс Браунинг.
- Но я не знаю, что заставило ее так говорить, мама, - ответила Молли.
- Я тоже не знаю, и мне это не интересно. Но я знаю, что со мной никогда не говорили, будто я пыталась исполнить свой долг… "исполнить"!
Всякому известно, что я исполнила его, и не нужно говорить об этом мне в лицо в такой грубой манере. Я настолько серьезно отношусь к своему долгу, что считаю, что о нем должно говорить только в церкви, и в подобных ей святых местах; а вовсе не обычной гостье, даже если она в юности была подругой твоей матери. Как будто я присматриваю за тобой не так, как присматриваю за Синтией! Ведь только вчера я поднялась в комнату Синтии и застала ее за чтением письма, которое она спешно отложила, как только я вошла, и я даже не спросила ее, от кого оно, а я уверена, я бы заставила тебя рассказать мне
На самом деле миссис Гибсон избегала любых конфликтов с Синтией, вполне уверенная в том, что в итоге она потерпит поражение. Тогда как Молли, как правило, скорее подчинялась, чем боролась.
Как раз в эту минуту вошла Синтия.
- В чем дело? - спросила она поспешно, видя, что произошло что-то неприятное.
- Молли что-то сделала, отчего эта дерзкая мисс Браунинг отчитала меня по поводу исполнения моего долга! Если бы твой бедный отец был жив, Синтия, со мной бы никто так не говорил. "Мачеха старается исполнить свой долг!" Так выразилась мисс Браунинг.
Любое упоминание об отце вызывало у Синтии желание иронизировать. Она снова спросила Молли, в чем дело.
Сама Молли занервничала, отвечая:
- Мисс Браунинг, похоже, считает, что я собираюсь выйти замуж за человека с ужасным характером…
- Ты, Молли? - спросила Синтия.
- Да…она как-то раньше говорила со мной… я подозреваю, она вбила себе в голову идею о мистере Престоне…
Синтия присела. Молли продолжила: - И она сказала, будто мама недостаточно присматривала за мной… я думаю, она была несколько раздражена…
- Не несколько, а очень… очень дерзка, - вставила миссис Гибсон, немного успокоенная тем, что Молли поняла ее обиду.
- Почему это взбрело ей в голову? - спросила Синтия очень тихо, беря в руки шитье.
- Я не знаю, - ответила ей мать, отвечая на вопрос по-своему. - Уверяю, я не всегда одобряла мистера Престона, но даже если она думала именно о нем, он намного более приятней, чем она. И я намного охотнее пригласила бы его в гости, чем ей подобную старую деву.
- Я не знала, что она думала именно о мистере Престоне, - сказала Молли. - Это было только предположение. Когда вы обе были в Лондоне она говорила о нем,.. я подумала, что она что-то услышала о нем и о тебе, Синтия.
Незаметно от матери, Синтия посмотрела на Молли, ее взгляд выражал запрет, а щеки пылали от ярости. Молли внезапно замолчала. После такого взгляда ее удивило то спокойствие, с которым Синтия сказала почти без задержки:
- В конце концов, то, что она намекала на мистера Престона, всего лишь твое предположение, поэтому, возможно, нам лучше не говорить больше о нем. А что касается ее совета, чтобы мама лучше присматривала за тобой, мисс Молли, я поручусь за твое хорошее поведение. И мама, и я знаем, что ты последний человек, способный на плохие поступки. А теперь давайте не будем больше об этом говорить. Я шла рассказать вам, что маленький сынишка Ханны Бранд сильно обжегся, и его сестра внизу просит старые холсты.
Миссис Гибсон была всегда добра к беднякам, она немедленно встала и отправилась в кладовую поискать требуемую ткань.
Синтия быстро повернулась к Молли.
- Молли, прошу, никогда не упоминай об отношениях между мной и мистером Престоном… ни маме, никому. Никогда! У меня есть причина… не говори больше об этом ничего.
Миссис Гибсон вернулась в эту минуту, и Молли пришлось снова резко остановиться, не услышав признания Синтии. На этот раз она была не уверена, должна ли еще что-то рассказывать, и лишь уверена в том, что Синтия всерьез рассержена.
Пришло время, когда она узнает все.
[1]Британские эссеисты - авторы периодических публикаций 18 века, такие как Стил, Аддисон, Джонсон
ноябрь, 2012 г.
Copyright © 2009-2012 Все права на перевод романа
Элизабет Гаскелл «Жены и дочери» принадлежат:
переводчик - Валентина Григорьева,
редактор - Елена Первушина 
Исключительные права на публикацию принадлежат apropospage.ru. Любое использование материала полностью
или частично запрещено |
