графика Ольги Болговой

История,Быт и нравы


История в деталях

Старый дворянский быт в России
Усадебная культура
Одежда на Руси в допетровское время
Моды и модники старого времени
Правила этикета
Нормандские завоеватели в Англии
Сценический костюм и театральная публика в России XIX века
Брак в Англии XVIII века



Литературный клуб:

 

Мир литературы
− Классика, современность.
− Статьи, рецензии...
− О жизни и творчестве Джейн Остин
− О жизни и творчестве Элизабет Гaскелл
− Уголок любовного романа.
− Литературный герой.
− Афоризмы.
Творческие забавы
− Романы. Повести.
− Сборники.
− Рассказы. Эссe.
Библиотека
− Джейн Остин,
− Элизабет Гaскелл,
− Люси Мод Монтгомери.
Фандом
− Фанфики по романам Джейн Остин.
− Фанфики по произведениям классической литературы и кинематографа.
− Фанарт.

Архив форума
Форум
Наши ссылки


Впервые на русском
языке и только на Apropos:


Полное собрание «Ювенилии»
(ранние произведения Джейн Остин)
«"Ювенилии" Джейн Остен, как они известны нам, состоят из трех отдельных тетрадей (книжках для записей, вроде дневниковых). Названия на соответствующих тетрадях написаны почерком самой Джейн...»

Элизабет Гаскелл

Элизабет Гаскелл «Север и Юг» «Как и подозревала Маргарет, Эдит уснула. Она лежала, свернувшись на диване, в гостиной дома на Харли-стрит и выглядела прелестно в своем белом муслиновом платье с голубыми лентами...»


Перевод романа Элизабет Гаскелл «Север и Юг» - теперь в книжном варианте!
Покупайте!

Этот перевод романа - теперь в книжном варианте! Покупайте!


Элизабет Гаскелл Жены и дочери «Осборн в одиночестве пил кофе в гостиной и думал о состоянии своих дел. В своем роде он тоже был очень несчастлив. Осборн не совсем понимал, насколько сильно его отец стеснен в наличных средствах, сквайр никогда не говорил с ним на эту тему без того, чтобы не рассердиться...»


Фанфики по роману "Гордость и предубеждение"

В т е н и История Энн де Бер. Роман
ПустоцветИстория Мэри Беннет. Роман (Не закончен)
Эпистолярные забавы Роман в письмах (Не закончен)
Новогодняя пьеса-Буфф Содержащая в себе любовные треугольники и прочие фигуры галантной геометрии. С одной стороны - Герой, Героини (в количестве – двух). А также Автор (исключительно для симметрии)
Пренеприятное известие Диалог между супругами Дарси при получении некоего неизбежного, хоть и не слишком приятного для обоих известия. Рассказ.
Благая весть Жизнь в Пемберли глазами Джорджианы и ее реакция на некую весьма важную для четы Дарси новость… Рассказ.
Один день из жизни мистера Коллинза Насыщенный событиями день мистера Коллинза. Рассказ.
Один день из жизни Шарлотты Коллинз, или В страшном сне Нелегко быть женой мистера Коллинза… Рассказ.


Осень

«Дождь был затяжной, осенний, рассыпающийся мелкими бисеринами дождинок. Собираясь в крупные капли, они не спеша стекали по стеклу извилистыми ручейками. Через открытую форточку было слышно, как переливчато журчит льющаяся из водосточного желоба в бочку вода. Сквозь завораживающий шелест дождя издалека долетел прощальный гудок проходящего поезда...»

Дождь

«Вот уже который день идёт дождь. Небесные хляби разверзлись. Кажется, чёрные тучи уже израсходовали свой запас воды на несколько лет вперёд, но всё новые и новые потоки этой противной, холодной жидкости продолжают низвергаться на нашу грешную планету. Чем же мы так провинились?...»

Дуэль

«Выйдя на крыльцо, я огляделась и щелкнула кнопкой зонта. Его купол, чуть помедлив, словно лениво размышляя, стоит ли шевелиться, раскрылся, оживив скучную сырость двора веселенькими красно-фиолетовыми геометрическими фигурами, разбросанными по сиреневому фону...»


«Новогодниe (рождественские) истории»:


 

 

История в деталях

Nina Epton

Love and the English


OCR - Ольга Болгова, apropospage.ru май, 2012 г.


Перевод: С.М. Каюмов
Издательство Урал Л.Т.Д.,
2001 год

 

Нина Эптон - английский литератор, искусствовед, путешественница написала серию из трех книг, посвященных любви во всех ее проявлениях и описывающих историю развития главнейшего из человеческих переживаний у трех различных народов - англичан, французов и испанцев - со времен средневековья и до наших дней. Главы из одной из них - вашему вниманию.


Часть вторая.

Шестнадцатый век: Эпоха зрелости.

Пусть я девушка простая,
Но Амура имя знаю.
Хоть доселе я невинна —
Знаю, что хотят мужчины.
Поцелуй – лишь дым желанья,
Но за ним бушует пламя.

     Неизвестный автор


Глава первая

Космополитичная атмосфера любви

 

Хотя Смерть Артура еще находила своих читателей и в XVI веке, но более широким спросом все-таки пользовались пикантные современные истории, особенно завезенные из Италии и Франции, и рассказы искушенных джентльменов, что пришли на смену рыцарям старых времен и путешествовали теперь за границей, где встречали приятных людей, которые были намного предпочтительнее враждебных драконов, и их еще более просвещенных дам. Рыцарские романы скатились до уровня дешевых книжек для простонародья.

Елизаветинцы89 были веселым народом, но суровые сторонники Совы, затесавшиеся в их ряды, подобные воспитателю королевы Эшему, осуждали не только Артура, но и те итальянские романы, что можно было найти «в каждой лондонской лавке, ибо любой из них может натворить больше бед, чем приносят добра десять проповедей у креста святого Павла. В них изображаются такие утонченные пороки, до каких не способна додуматься простодушная голова англичанина». Это заявление подтверждает то, что уже говорилось о недостаточной изобретательности англичан в любовной технике,— но, спросите вы, что мог схоласт Роджер Эшем знать о таких вещах? Сам он считал, что знал многое. Ведь Эшем самолично побывал в Италии и позже писал об этом: «Я благодарю Бога, что пробыл там всего лишь девять дней, но и за это короткое время увидел в одном городе более свободы в прегрешениях, нежели мог о том даже услышать в нашем благородном городе Лондоне за девять лет. Лорд-мэр Лондона, будучи всего лишь государственным чиновником, обычно на своем посту проявляет более усердия в искоренении греха... чем все кровавые инквизиторы в Италии за семь лет».

 

Стивен Госсон90 винил дьявола в том, что тот наслал на нас столь много распутных итальянских книг, которые, будучи переведены на английский, «испортили древние обычаи нашей страны привычкой к чужеземным усладам». Это, при желании, можно понять в том смысле, что влюбленные стали вести себя более утонченно.

Однако в конце века, когда сторонники Совы начали входить в силу, многие из этих книг (в том числе и английские) было велено сжечь. Как пишет Томас Уортон91, писчебумажные лавки «подверглись столь же основательной чистке, как библиотека Дон Кихота». (Об Энтони Мандее92 говорили, что он имел «настоящую фабрику» по переводу иностранных романов.)

 

Отечественные авторы, такие как Делони93, предупреждали молодых аристократов, задумавших совершить путешествие за границу, о том, что им придется там повстречать «столь искусных сирен, что они подвергнут тебя опасности, столь волшебных Цирцей, что они тебя зачаруют, столь отравленных скатов, что они заворожат тебе не только руку, но и сердце, если ты не будешь остерегаться, опираясь на мой опыт и несчастья других людей».

Заграничные путешествия, несомненно, облегчали отношения англичан с противоположным полом, и настолько, что, если верить Нэшу94, меняли их взгляды на брак: «Когда англичане возвращаются из Италии, они все время улыбаются, острословят и находят удовольствие в болтовне о пустяках. Они отказываются от намерения жениться; их единственное желание — любить, но без брака; они назначают тайные свидания; они ведут себя совершенно неподобающим образом. Они становятся величайшими любовниками, флиртуют целыми днями, говорят множество приятных слов с такими улыбчивыми и таинственными лицами, используя такие знаки, символы, пари, которые заключают с заведомой целью проигрыша, уговоры носить одежду того или иного цвета, те или иные цветы или травы, чтобы иметь возможность частых встреч с дамой и смелых разговоров на разные темы».

С другой стороны, есть свидетельство о благотворном воздействии заграничного путешествия на молодого Генри де Вера — сына поэта Эдуарда де Вера,— чье распутное поведение так беспокоило его мать; он уехал за границу, «заслужив на родине репутацию хулигана, но через три года, проведенные во Франции и Италии, вернулся в Англию таким безукоризненно воспитанным й красивым джентльменом, что без всякого труда сумел завоевать сердце и руку прекрасной леди Дианы Сесиль».

И опять же, с другой стороны, Томас Корьят95 верил, что домоседы были «людьми грубыми, ленивыми, возмутительными, глупыми, варварскими, женоподобными, похотливыми и уступающими всякому вожделению». Отправиться в путешествие было не всегда легко. Уже тогда существовали ограничения на вывоз валюты, а в елизаветинские времена Уильям Сесиль96 экзаменовал желающих путешествовать, проверяя их знания об Англии. Если они бывали недостаточными, кандидата в путешественники заставляли оставаться дома, чтобы узнать побольше о собственной стране. Такая процедура проверки не позволяла покинуть Англию недовольным.

То был век перемен. Менялись англичане, менялись и европейцы; идеал мягкосердечия средневековья сменялся идеалом Возрождения — идеалом триумфа личности, гордости человеческими свершениями, науки и разума, великих открытий. Мы начали становиться любознательными, непоседливыми, такими, как описывал людей своей эпохи Тамерлан у Марло97:

Ведь души наши, что понять способны
Чудесную архитектуру мира,
Измерив путь вращенья всех светил,
Стремятся к бесконечному Познанью
И в вечном поиске, как сферы неба,
Себе отдохновенья не желают.

И все же поиск этот был веселым, далеким от разрушительных возможностей последующих столетий, и триумфальная тональность эпохи отражалась в мелодичных созвучиях, ярких цветах и лирической поэзии. Мы, вероятно, не признали бы собственных соотечественников в этих хвастливых и болтливых англичанах, если бы вдруг перелетели в те времена, в елизаветинскую эпоху. Вот итальянцы могли бы признать — что они тогда и делали; Кардано98 заметил в 1552 году: «Англичане похожи одеждой на итальянцев, потому что, похваляясь, называют себя их ближайшими родственниками и стараются как можно больше подражать их манерам и одежде... В окрестностях Лондона мне показалось, что я попал в Италию. Глядя на эти группы англичан, сидевших вместе, я был совершенно убежден, что нахожусь среди итальянцев,— настолько похожи они на нас телосложением, манерами, одеждой, жестами, цветом лица...»

 

На Англию падал яркий отблеск Средиземноморья, и это навсегда запечатлели пьесы Шекспира, сюжеты для которых он неоднократно брал из Новелл99 Банделло.100 Утонченные итальянские вкусы входили в моду с легкой руки аристократов, привозивших на родину подарки для своих дам: затейливо расшитые перчатки, пакетики со сладостями, надушенные кожаные жилеты и дорогостоящие притирания, которые принимались с благодарностью и служили «маленькими помощниками» в погоне за наслаждениями.

 

Королевский двор обрел новую силу и значимость, и придворные, обучавшиеся в школе Кастильоне, довели искусство беседы до уровня, ранее недосягаемого. Шутливая беседа и утонченность вошли в человеческие отношения и легко впорхнули в любовную игру. Эти новые искусства учтивости и светской беседы в мельчайших деталях описывались в первых тогдашних учебниках для взрослых. Поначалу все это выглядело несколько манерно; мужчины и женщины чувствовали себя еще довольно скованно в своих парчовых панцирях, усыпанных драгоценными камнями; этикет, любовь и красота часто смешивались в кодексе поведения, правила которого балансировали где-то на грани этики и эстетики, с упором на последнюю.

Всем было известно, что у влюбленного часто немеет язык; и в помощь ему было выпущено множество учебников по искусству составления любовных писем. Первые английские образцы этого жанра появились на свет около 1548 года; почти все они подражали итальянским и французским оригиналам.

 

«О времена, о нравы, о французы, о обытальянившаяся Англия!» — восклицал Габриэль Харвей101 в книге своих писем. То было время, когда французские рефрены появлялись в песенках елизаветинцев — и выглядело это очаровательно, как, например, у Роберта Грина102:

Милый Адонис, ты взгляд не решаешься бросить
(N’oserez-vous, mon bel аmу?)*
На Венеру свою, что о смерти у Господа просит.
]е vous еп рrie**, взгляни хоть на миг;
N’oserez-vous, mon bel , mon bel
N’oserez-vous, mon bel аmу —

и т. д.

Кавалеры похвалялись знанием французского языка, хотя, похоже, несмотря на все свои заграничные путешествия, разбирались в нем немногим лучше средневековой госпожи Эглинтин. Сэр Томас Мор так высмеивал снобов этого типа:

Но сам он рад, себе, бесспорно, нравится,
Коль скажет слова три, связавши, галльские.
А если не хватает галльских слов ему,
Сказать он тщится речью пусть не галльскою —
Но уж сказать, так с галльским благозвучием.
Разиня зев, с каким-то звуком тоненьким
И, словно дама, говоря изнеженно,
Но так, как будто рот бобами полнится.

Но обычно все же у кавалера:

...латынь, конечно, галльская,
По-галльски же и речь звучит британская,
По-галльски он доносит речь ломбардскую,
По-галльски же доносит речь испанскую.
По-галльски речь его звучит германская,
По-галльски все,— но только кроме галльского.
Ведь галльский у него сродни британскому.,103'104

Напыщенность и преклонение елизаветинцев перед иностранщиной находили также отражение в их моде, над которой вволю поиздевались современники, и не только сторонники Совы. Шекспир подшучивал над ними неоднократно.

 

«Как странно он одет! — восклицает в Венецианском купце Порция при виде молодого английского барона Шальконбриджа.— Я думаю, он купил камзол в Италии, штаны во Франции, шляпу в Германии, а манер своих набрался по всему свету». В Укрощении строптивой Петруччо закатывает портному скандал по поводу модного рукава:

А это что? Рукав или мортира?
Изрезан он, как яблочный пирог,—
Надрез, прореха, вырез и прорез!
Ну, право, как курильница в цирюльне!..

Портной: Вы приказали сшить его красиво
И в соответствии с последней модой.

Петруччо: Да, приказал. Но вовсе не велел я
Его испортить по последней моде. 105

Филип Стаббс, пуританский автор Анатомии злоупотреблений (1582), освещает эту тему очень подробно, особенно ядовито нападая на шляпы, камзолы и ту вызывающую манеру, с какой дамы носили букеты цветов: «Эти камзолы не менее чудовищны, чем все остальное; ведь сейчас модно, чтобы они свисали до середины ляжек или, по меньшей мере, до срамных мест, и они так тесно стянуты, подбиты ватой, прошиты и прострочены, что в них нельзя ни работать, ни развлекаться из-за невыносимой духоты. Как можно находить красивыми эти камзолы, которые оттопыриваются на животах, подобно гульфикам на мужских панталонах, так что животы у них становятся толще, нежели все остальное тело... Я не понимаю, для чего они могут служить, кроме разве что демонстрации склонности носящего их к обжорству, разгулу и излишествам... Женщины носят в руках букеты и целые охапки цветов, постоянно их нюхая, да еще и втыкают два-три цветочка между грудей,— с какой целью, я не могу сказать, разве что для заманивания любвеобильных ухажеров, благодаря чему, я не сомневаюсь, они получают множество слюнявых поцелуев, а возможно, и более тесную дружбу — они знают, что я имею в виду».

 

Томас Нэш высказался не менее определенно: «Они высоко подтягивают груди, так что их круглые розоватые бутончики нескромно выставляются вперед, дабы показать, что их владелицы обладают фруктами, кои можно надеяться отведать. Их набухшие и раздутые платья служат верным признаком того, что в мозгу у них также имеются опухоли».

Врач Андре Борд описывал вид озадаченных англичан, стоящих перед зеркалами, размышляя о том, что на себя надеть:

Я англичанин, и стою здесь голый,
И думаю — а что бы мне надеть?
Сейчас надену то, а завтра это,
Ну а потом — уж и не знаю что.

«Поэтому,— сурово писал Стаббс,— эти зеркала следует считать кузнечными мехами дьявола, с помощью которых он вдувает в наши сердца порывы гордости, и те, кто в них смотрится, по существу заглядывают в задницу дьяволу... и оттуда он вдувает в их души ядовитый воздух гордости». Что касается зеркал, то можно заметить, что их обилие, улучшенное освещение и возросшая уединенность в опочивальнях давали больше свободы в интимных отношениях. Сэр Эпикур Маммон, герой Алхимика (1610) Бена Джонсона106, так говорит об этом новом чувственном блаженстве:

Велю я слугам взбить мои перины,
Чтоб было мне и мягко, и привольно.
В овальной комнате лукавые картины.
Какие страстный римский император
Из Африки привез, велю развесить.
(Жалкий Аретино лишь бледное
подобье их придумал.)
Все зеркала я под углом расставлю,
Чтоб наши обнаженные фигуры
В десятках отражений умножались.
И облака тончайших ароматов
Велю я распылить в опочивальне,
Мы окунемся в них, а после — в ванны.
Как в пропасть, упадем мы, а оттуда,
Как будто заново на свет родившись,
Мы выйдем, свежи и благоуханны.

Но елизаветинцы не только хотели выглядеть блестящими и великолепными — они и были великолепны и искренне любили красоту. Какие драгоценности дарили они и носили! Эссекс преподнес королеве Елизавете золотое сердце, украшенное мельчайшими рубинами и тремя маленькими жемчужинами; из сердца выходил стебелек красных и белых роз, сделанных из крошечных алмазов и рубинов. Вырезанные из агата мухи, запутавшиеся в паутине из серебряных нитей, сверкающих бриллиантовыми каплями росы, висели над крышками коробок с засахаренными фруктами. Золотые кошки играли с серебряными мышами, а пучеглазые лягушки, покрытые сплошным слоем изумрудов, поблескивали своими дорогостоящими глазами, сделанными из отборных рубинов. Кавалеры носили браслеты и серьги и душились цибетином*** и мускусом.

 

------------------

Иль не смеете, милый мой друг? (фр.).

** Молю тебя об этом (фр.).

*** цибетин - ароматическое вещество из желез зверьков вивверы или циветты.


 

То была эпоха педантичности и чинопочитания, и все твердо верили, что «даже сами небеса, планеты и наш центр Вселенной знают свой ранг, старшинство и место», хотя мало кто обращал внимание на такие тонкости, как автор Института джентльмена (1555), который различал «благородного благородного, то есть человека знатного происхождения и честного характера, благородного неблагородного, или человека, рожденного в знатной семье, но отличающегося недостойным поведением, и неблагородного благородного — человека низкого происхождения, но благородного поведения, который получил дворянское звание за собственные заслуги». Но ниже всех стоит неблагородный неблагородный, или человек низкого рождения и поведения, то есть совершеннейший мужлан.

 

Другая привычка, делавшая елизаветинцев еще более похожими на их друзей-латинян,— это любовь к вину. Примерно тридцать тысяч тонн вина импортировали ежегодно со всей Европы — из Франции, Испании, Греции и с Канарских островов — и часто вино это бывало приправлено большим количеством специй. «Чаша сплетен», названная так, несомненно, не без основания, состояла из половины пинты** ипокраса***, смешанного с бутылкой эля и сдобренного корицей, белым имбирем, гвоздикой, мускатным орехом и перцем. Эта смесь шесть дней настаивалась на винном спирту. Эль сдабривали печеными апельсинами, фаршированными гвоздикой. Шекспир отметил национальную склонность к чрезмерному питию в своем Отелло. После того как Яго спел свою застольную песню,

 

Кассио восклицает: Чудная песня!

Яго: Я. ее выучил в Англии. Пить там первые мастера. Датчане, немцы, голландцы — все это ерунда против них.

Кассио: Разве они такие пьяницы?

Яго: Англичане? Да они питьем заморят датчанина и шутя перепьют немца. Они еще раскачиваются, а голландца уже рвет.107

 

Как хорошо знал наш бард, слишком обильная выпивка никак не способствует занятиям любовью, ведь, как говорит привратник из Макбета: «Хочется согрешить, ан дело и не выходит. В отношении распутства — вино вещь предательская, лукавая» 108.

 

В это время дамы стали больше пользоваться косметикой. Жирная губная помада упоминается в Зимней сказке, когда Леонтес говорит: «Пусть никто надо мной не смеется, потому что я ее поцелую» — и слышит в ответ:

Милорд, будь осторожен.
Покрасила она недавно губы;
Ты весь извозишься и щеки перемажешь
Помадой жирною.

Раздавались возражения и против париков, и Шекспир, выражая мнение многих своих современников-мужчин, писал в Венецианском купце:

Взгляни на дивный локон, Его на вес красавица купила...
И змейки золотистые кудряшек,
Что так проказливо дрожат от ветра,
Прекрасная головка получила
В наследство от другой красы ушедшей,
Которая давно гниет в могиле.

Не следует слишком уж порицать мужчин за их страх быть обманутыми. Как могли они не задумываться над тем, какой женщина предстанет перед ними в конечном счете, когда настанет пора разделить с нею ложе! Дама елизаветинских времен, если снять с нее все эти турнюры и накладки и нарядить в простую ночную рубашку, должно быть, выглядела бледным и тщедушным подобием себя же самой днем — яркой, дородной и высокой. Джон Лили109 заставил сказать свою влюбленную героиню Шилавтию: «Мне отвратительно и помыслить обо всех этих мазях и аптечных средствах, о наведении лоска на лица и о разного рода снадобьях, что приводят к несварению желудка и беспокойству ума. Отними у них завитые парики, их раскраску, их локоны, подбивку их платьев — и ты сразу увидишь, что в действительности от женщины останется лишь крошечная частичка». И это говорилось в то время, когда было распространено разумное мнение, что в постель следует ложиться в добром расположении духа, как об этом недвусмысленно говорится в предисловии к сборнику шуток издания 1566 года: «Не существует ничего, кроме милости Божией, что сберегало бы здоровье более, нежели честная радость, особенно радость за обедом и ужином и радость перед отходом ко сну, о чем ясно говорится во всех предписаниях врачей».

Кровати в огромных опочивальнях елизаветинских времен вполне соответствовали тогдашним вкусам: то были замысловатые резные сооружения с панелями в изголовье и нависающими балдахинами, окруженные занавесками и оборками ручной работы. Они могли стоить больше тысячи фунтов.

 

Уильям Гаррисон около 1580 года писал о том, что даже крестьяне украшали свои кровати гобеленами и шелковыми портьерами, но вот слуги «хорошо, если имели простыню, чтобы накрыться, но редко когда что-то могли подложить под тело, дабы уберечься от колючих соломин, которые часто пробивались через холст тюфяков и царапали их дубленые шкуры».

Простыни в постелях сильных мира сего менялись нечасто, зато благоухали фиалками. Да и вообще, похоже, неприятные запахи по большей части принято было заглушать сильными духами. Большим спросом пользовались конфетки для целующихся. Несомненно, духами обрызгивали и камины — ведь в спальнях не всегда соблюдались изысканные манеры. Одна из книг по правилам хорошего тона не рекомендует джентльменам использовать в качестве писсуара дымоход, потому что после этого остается неприятный запах. Тем, кого мучает бессонница, автор советует лежать на спине, положив ладонь на живот.

 

Возможно, манеры XVI века покажутся нам несовершенными, но люди вполне сознательно пытались их улучшить. Полагали, что любовь этому способствует. Она считалась чем-то вроде общественного украшения. Требования придворного этикета иногда бывали чрезмерно строгими, и Юбер Ланге110 после поездки в Лондон прямо писал сэру Шилипу Сидни111 о том, что придворные показались ему жеманными и женоподобными. Иностранцы придерживались разных мнений о манерах англичан. Как правило, понечно, и исключения. Тогда, как и сейчас, многое зависело от субъективных впечатлений, а также везения или невезения.

«Все богатство и культура мира собраны здесь,— писал в 1517 году Къерегати Изабелле д'Эсте,— и те, кто называют англичан варварами, скорее сами таковыми являются. Я наблюдаю здесь очень изысканные манеры, величайшую воспитанность и чрезвычайную вежливость».

Большинство иностранцев поражала значительно большая, по сравнению с их собственными странами, свобода, которой пользовались англичанки. В 1545 году греческий путешественник Никандр Нуциус писал: «Мужчины ведут себя с женщинами очень просто и совершенно их не ревнуют. Не только члены семьи и домочадцы обнимают их и целуют в губы в знак приветствия, но даже и посторонние, никогда их ранее не видевшие. И им самим это вовсе не кажется неприличным».

Один голландский путешественник, описав англичанок, сидевших у входа в дом в нарядной одежде, желая показать себя и поглазеть на прохожих, далее отмечал: «На всех банкетах и празднествах им оказывают великий почет. Они проводят время в прогулках, верховой езде, игре в карты, посещении друзей и развлечениях с ними, на крестинах, церковных службах и похоронах — и все это с ведома и согласия своих мужей. Вот почему Англию называют раем для замужних женщин. Девушек до замужества воспитывают очень строго и сурово; они отличаются скромностью жестов, мягкостью в словах и речах, ходят на цыпочках, легко и изящно, подобно юным козочкам, ведут себя сдержанно и по-детски застенчиво, гуляют, закутав лица в шелковые шарфы, развевающиеся на ветру, или ездят верхом, надев бархатные маски с прорезями для глаз».

 

Знатоки находили англичанок привлекательными. «Их женщины обворожительны и от природы такие хорошенькие, каких мне почти не доводилось ранее видеть!» — воскликнул один итальянский капитан; другой итальянец говорил об их «изумительной красоте», а некий французский студент назвал их «красивейшими женщинами в мире, с кожей белой, как алебастр».

Молодые леди и джентльмены собирались вместе и пели; никогда еще английские влюбленные не были столь музыкальны и не любили так петь серенады. Поэтические произведения того времени, видимо, по большей части предназначались для пения. Музыка звучала на берегах Темзы, музыку играли на свадебных пирах, на майских празднествах, и при этом много танцевали. Относительно последнего занятия мнения «сов» и «соловьев» коренным образом расходились. Опасная близость противоположных полов, даже если она в конечном счете приводила к честному браку, беспокоила таких «сов», как Стаббс: «Танцы, в том виде, как ими занимаются — или, скорее, злоупотребляют — в наши дни, есть преддверие распутства, подготовка к блуду, подстрекательство к непристойным действиям и предуготовление ко всем видам разврата, а вовсе не приятное упражнение для ума или здоровая разминка для тела, как считают некоторые. Каких только грязных ощупываний и непристойной возни не бывает повсеместно на этих танцах! Даже такие действия и акты, которые я не стану называть, дабы не оскорбить целомудренного слуха, и те изображаются и выставляются напоказ с помощью неприличных жестов, коими обмениваются танцующие. Говорят, что танцы вызывают любовь. Да, но какую любовь? Воистину похотливую любовь, венерическую любовь, вожделение, непристойную животную любовь, накачиваемую вонючим насосом из выгребной ямы телесного влечения и плотского желания, а вовсе не такую любовь, что идет из глубин сердца и порождается духом Господним.

А что из себя представляют мужчины, танцующие с женщинами рука об руку, щека к щеке, обнимаясь, целуясь, пуская слюни и пачкаясь,— какое мерзкое зрелище! Множество раз слышал я, как они бесстыдно признавались, что нашли себе жен, а женщины — мужей на танцах, что ясно показывает всю греховность этого занятия. Каждый прыжок и скачок в танце есть прыжок в ад. Тем не менее в Англии умение танцевать считается добродетелью и гордостью мужчины, да и, как показывает опыт, чуть ли не единственной для него возможностью добиться повышения и продвижения по службе».

Совершенно иного мнения придерживался «соловей» — он давал мистическое объяснение происхождения танцев, подобное тому, какое принято в восточных странах. Видимо, первым, кто его высказал в Англии, был Джон Дэвис112, написавший Оркестр, или Поэму о танцах:

Танец, прекрасная леди, родился на свет
По настоянью любви, августейшей царицы природы
Воздух, огонь и вода согласились в ответ
Распри забыть меж собой, и затихли бурлящие воды.
С тех самых пор, подчиняясь царицы веленью,
Вертится мир в круговом танцевальном движенье...
Это великое чудо любовь сотворила,
В танце любовь проявляет волшебную силу.

---------------------

 

Цибетин — ароматическое вещество из желез зверьков виверры или циветты.

** Английская пинта составляет примерно 0,56 литра.

*** Ипокрас — сладкое вино с добавлением корицы.



Глава вторая

Язык любви

Молодые леди и джентльмены XVI века, выглядевшие слегка разбухшими в своих одеждах на толстой подкладке, встречались в гостиных и энергично танцевали вольту, гальярду, броли, каперсы, куранту и тордион* на фоне роскошных гобеленов и изукрашенных панелей, притворялись, что обожают рыцарские романы, написанные «высоким штилем», смахивающим на перевод с некоего экзотического языка, употребляемого правящей кастой и произносимого августейшими устами королей и аристократов. Вот, например, как выражался влюбленный из романа Роберта Грина Карта фантазии: «Если благодатные потоки вашего милосердия не умерят силу моей фантазии, а капли вашей королевской милости не погасят пламени моей привязанности и целительная сила вашей доброты не наложит пластырь на мою тайную язву, то мне придется влачить свое существование в страданиях, горших, чем все муки ада».

Дама, к которой так обращались, ссылается в своем пространном ответе на «непостоянство мужских привязанностей, на мимолетность изменчивой мужской фантазии, на переменчивость их колеблющихся умов, ложные клятвы, невыполняемые обещания, притворную любовь и фальшивую лесть». Затем влюбленные вступают в «неистовую переписку», изобилующую «жгучими вздохами, принесенными издалека рыданиями, жалобами, мольбами и протестами». Вот как госпожа Кастания в конце концов говорит влюбленному в нее рыцарю о том, что рада его видеть: «Подобно тому, как являет великую радость при виде рыбы, именуемой Таlра Маriпа**, как индус приходит в превеликий восторг при виде леопарда, как лев ластится к единорогу, такое же неизъяснимое наслаждение испытываю и я, Гидоний, в твоем присутствии».

 

Но главным дамским писателем и поставщиком романов для салонных любовников был Джон Лили, автор Эвфуэса, писавший слогом, позаимствованным из испанских романов и столь же затейливым и прихотливым, как резьба по дереву елизаветинских времен. Лили считался главным авторитетом в любовных делах и манерах, источником всей салонной любовной премудрости. Инструкции для влюбленных он давал на все случаи жизни: «Любовь подкрадывается незаметно,— просвещал он их,— и столь же незаметно исчезает. Если дама нарушает свои обещания ночью или не появляется у тебя весь день, сделай вид, что тебя это не волнует, и тогда она встревожится; если ты не будешь выказывать к ней особого интереса, то она щедро осыплет тебя бесценными наградами». Предлагаемые им средства для исцеления мужчин от любви проверены временем: избегай одиночества и безделья, займись науками. В сущности, его нравоучения столь же глубоки, как советы из женских журналов XX столетия. Когда его идеальный любовник Филавтус просит колдуна дать ему любовный напиток, алхимик в конце концов признается, что самым надежным колдовским средством заслужить любящий взгляд женщины служат собственные красота, ум и обаяние. Цветистым стилем отличался и сэр Филип Сидни, автор романа Аркадия: «Блаженна сия бумага, коей предстоит поцеловать ту руку, что расточает вечное блаженство. Не погнушайся носить с собой сии горестные строки несчастного, впавшего в пучину отчаяния...» Этим стилем восхищались, ему подражали и влюбленные в реальной жизни. Вот любовное письмо (достигшее своей цели) сэра Кристофера Хэттона, написанное в 1601 году госпоже Алисе Фэншоу, будущей его супруге:

 

«Любезная госпожа Алее! Поелику мне никогда не нравились влюбчивые кавалеры нашего времени, превратившие любовь в торговлю и столь искусные в ремесле лицемерия, что влюбляются в первого, на кого падет их взгляд, и перестают любить тотчас, как только отведут взгляд; по той причине, что я не обладаю столь жестоким сердцем, чтобы его не могла пронзить Ваша несказанная красота, душа моя очарована Вашим абсолютным совершенством. До сих пор я недурно умел усмирять собственные юношеские фантазии, не выпуская их из своей бесхитростной груди домоседа; но с тех недавних пор, как Ваша красота дала им немного свободы, они вылетели наружу и обожгли крылья в пламени любви, и теперь я боюсь, что они уже никогда не вернутся обратно... Здравый смысл и любовь отныне всегда будут соседствовать в душе моей, и любовь одобряет здравый смысл за столь удачный выбор, а здравый смысл восхваляет любовь за неустанную погоню за столь достойной добычей. И оба этих качества вместе я посвящаю Вам и возлагаю на сей бумажный алтарь. Моя любовь отныне служит лишь Вашим добродетельным желаниям; она намного более того, что могут поведать сии несколько строчек, косноязычные слуги говорящего сердца».113

 

Уайет114 убеждал свою возлюбленную даму отвечать ему коротко и по существу:

Мадам, прошу, не тратьте лишних слов;
Довольно одного: согласны вы иль нет.
И если да, оставьте осторожность
И не теряйтесь, докажите это:
Довольно и кивка, чтоб я пришел.

В то же время дамы и господа из шекспировской комедии Бесплодные усилия любви смеются над сочинителями сонетов в духе Петрарки. Бирон клянется:

Не стану я на танцы звать тебя,
У московитов занимать одежду,
В речах кудрявых чувство изливать,
Мальчишке в важном деле доверяться,
В поэта, как слепой арфист, играть
И маской от любимой закрываться.
Прочь, бархат фраз, ученых и пустых,
Парча гипербол, пышные сравненья.
Они как мухи. От укусов их
Распухла речь моя до омерзенья. 115

И когда любовные письма уже отосланы, принцесса отвечает в шутливой манере просвещенной девушки XVI столетия:

Пришли от Вас любовные посланья
С подарками — посланцами любви,
Но наш совет девичий их почел
За шутку, за любезность, за узор
Для вышиванья по канве досуга,
И мы, всерьез подарки не приняв,
Ответили насмешкой на любовь,
В которой лишь насмешку увидали.116

Менее искушенные юные леди, по-настоящему влюбленные, подобно Имогене из Цимбелина, находили слова не так легко, особенно когда в любой момент могли вмешаться родители:

Не попрощалась с ним я, но могла бы
Прекрасные слова сказать ему: к примеру,
Что думаю о нем я постоянно,
Или могла заставить я поклясться,
Что женщины Италии не станут
Помехой нашим с ним любви и чести,
Или могла ему бы повелеть я
В шестом часу утра, о полдень и о полночь,
Молиться — в это время
Молюсь и я, и с ним мы вместе были б
В раю; или еще могла бы
С любимым я расстаться поцелуем,
Но вдруг заходит мой отец, суровый
И, как дыханье северного ветра,
Колеблет нежные бутоны нашей страсти.

Сэр Уолтер Рэли117, саркастически отвечая на слова Марло: «Приди ко мне жить и стань моей возлюбленной»,— заметил, что настоящий любовник обычно об этом не распространяется:

Тот, кто искусен и цветист в речах,
В делах любовных терпит полный крах.

У Марло влюбленные разговаривают на языке прикосновений, а Донн118 считал, что «говорить о нашей любви профанам» — значит осквернять ее; у влюбленных был и свой особый язык:

Все диалекты в наш язык вместились,
Мы говорить глазами научились,
И под столом шел часто диалог —
Его вели мы при участье ног.
Но разве бледность щек, сердец биенье
Не наших ли секретов разглашенье? 119

Шекспир, однако, считал, что мужчина не может называться мужчиной, если он не способен с помощью слов покорить сердце женщины; но ведь его-то слова были из чистого золота: ими он мог передать и неистовые порывы страсти, и нежные, приглушенные ноты «внутреннего прикосновения» любви. В одном из своих прекраснейших сонетов поэт поет выразительным языком Соловья:

Я повторяю прежнее опять,
В одежде старой появляюсь снова,
И, кажется, по имени назвать
Меня в стихах любое может слово.
Все это оттого, что вновь и вновь
Решаю я одну свою задачу:
Я о тебе пишу, моя любовь,
И то же сердце, те же силы трачу.
Все то же солнце ходит надо мной,
Но и оно не блещет новизной.120

Видимость верности старинным традициям поддерживалась на турнирах, которые приобрели особую пышность во времена правления Генриха VIII121, назначившего два дня в неделю на проведение рыцарских единоборств, в подражание романтическим героям Амадису и Ланселоту. Ради таких случаев король одевался с элегантностью, свойственной эпохе Возрождения: в парчовое платье, подбитое горностаевым мехом, или белый камчатный камзол, расшитый розами из рубинов и алмазов.

Объявления, развешанные в Вестминстере, были составлены на языке, хорошо знакомом всем любителям рыцарских повестей:

Вы, что в делах войны и рыцарства искусны,
Что меч вздымаете за короля иль чувство,
Внемлите: едут славных рыцаря четыре,
Что честь снискали в христианском мире.
Мечом, копьем, щитом, и пеши или конны
— Бросают вызов славным подданным короны.
И тот, кто храбро подберет перчатку эту,
Стяжает славу по всему Господню свету.

По меньшей мере один из любовных романов в эпоху короля Генриха возник благодаря этому средневековому обычаю. Однажды граф Суссекский и сын его Хамфри выехали из Лондона, чтобы принять участие в турнире. Когда они проезжали через деревню Кенсингтон, люди сбежались к окнам, чтобы посмотреть на оживленную процессию; среди них была и молодая женщина, Изабелла Харвей, приехавшая с отцом навестить друзей. Она далеко высунулась из окна и в тот самый момент, как сэр Хамфри проезжал мимо, уронила перчатку. Рыцарь опустил копье, зацепил им перчатку и вернул ее прекрасной обладательнице, чья красота настолько его очаровала, что позже он исхитрился оставить своих спутников и вернуться в Кенсингтон. Отец и дочь как раз собирались возвращаться в Лондон и, поскольку дорога кишела разбойниками, были только рады компании рыцаря. Он представился им оруженосцем на службе графа Суссекского. Благополучно вернувшись в Чипсайд***, господин Харвей пригласил юного кавалера отужинать с ним и его дочерью. Вскоре Хамфри и Изабелла поженились, но лишь после свадьбы девушка узнала, что вышла замуж за сына графа.

 

На исходе столетия, в 1585 году, Томас Нэш метал критические стрелы в «фантастические бредни изгнанных из монастырей болванов, чьи досужие перья описывают шаблонные картины прославленных, но никогда не совершавшихся деяний Артура с его Круглым Столом, сэра Тристрама, Гюона Бордосского, графа Низкородного, четверых сыновей Амьона и бесчисленного множества других». Примерно в то же время Томас Делони был настолько уверен в поддержке своего прозаичного буржуазного читателя, что составил пародийное описание турнира: «Панцирь Суррея весь был усыпан лилиями и розами, по краям окаймленными крапивой и сорной травой, что означало муки, страдания и препятствия, вырастающие на пути его любви; шлем его был круглым, как лейка садовника, и из него, казалось, лились тоненькие, не толще чем струны цитры, струйки воды, что не только увлажняли лилии и розы но также и оплодотворяли крапиву и сорняки, кои уже перерастали своих сеньоров. Под этим подразумевалось, что слезы, коими горько плачет его разум... смачивают и дают жизнь равно и пренебрежению его возлюбленной (сравниваемому с крапивой и сорняками), и вящей славе ее красоты, требующей заботливого ухода (под которой следовало понимать лилии и розы)...»

 

--------------------

 

* Старинные французские, итальянские и английские танцы.

** букв.: «морской крот» (лат.)

*** Один из кварталов в Лондоне.


 

Глава третья

Пробуждение любви

 

Судя по всем рассказам, начинающие влюбленные были юными и веселыми, хотя следует предположить, что анонимный поэт, написавший следующие строки, все-таки имел в виду преждевременно созревшее меньшинство:

В одиннадцать у милой Анни
Возникло тайное желанье;
Оно все время разрасталось,
В двенадцать — бурной страстью стало.
В тринадцать — тайных лобызаний
Уж не хватало юной Анни.
В четырнадцать — порывы страсти
Сдержать была она не властна.
И с девственностью распостылой
В пятнадцать дева распростилась.

Верно, конечно, что шекспировская Джульетта в четырнадцать лет уже многое знала об интимной близости:

О ночь любви, раскинь свой темный полог,
Чтоб укрывающиеся могли
Тайком переглянуться и Ромео
Вошел ко мне неслышен и незрим…122

Молодые джентльмены обычно вели себя смело. Эшем, как и многие педагоги будущего, полагал, что причина этого заключалась в излишне большой свободе, которой те пользовались. Он считал, что в возрасте между семью и семнадцатью годами их воспитывали, в общем, правильно, но вот от семнадцати до двадцати, «в самом опасном возрасте человеческой жизни, когда труднее всего бывает не соскользнуть с правильного пути, их обычно уже не сдерживают никакими уздами запретов — особенно тех, кто живет при дворе». Такая искушенность «ведет их к порочности».

 

Любовь, однако, может усмирить этих буйных молодых людей, особенно на первых порах, на стадии сомнений. Симптомы этой болезни, жесты влюбленного составляли часть придворного ритуала. «Ты должен выглядеть бледным и постараться похудеть, дабы любой, увидев тебя, тотчас мог сказать: «Сей джентльмен влюбился»,— едко издевалась над этим Сибилла, героиня Лили. Любовнику следовало выглядеть меланхоличным, держать руки скрещенными на груди, а шляпу надвигать на глаза. Он должен был обращать на себя всеобщее внимание. Все это входило в правила любовной игры.


 

Глава четвертая

Где они знакомились

 

«Дева,— говорил Трувит из Эпицены Джонсона,— не упадет с потолка, дабы доставить усладу мужчине, ежели он лежит на спине, покуривая трубку, набитую табаком». Он должен ходить туда, где ее можно встретить: «в гости, на турниры, публичные представления и празднества, в церковь, а иногда и в театр... В этих местах мужчина найдет себе женщину для любви, для развлечения, такую, которую достаточно познать единожды, и такую, которую он обретет навечно».

 

Филип Стаббс бдительно следил своим «совиным» оком за всеми этими местами. Театры он называл «пожирателями девственности и целомудрия девиц... где в обиходе непристойные жесты, развратные речи, смех, поцелуи и объятья, прикосновения и ощупывания, подмигивание и взгляды бесстыдных глаз и тому подобное,— просто уму непостижимо, чего там только не увидишь». В 1575 году городской совет Лондона, где преобладали «совы», согласился с этим утверждением, приняв акт, в преамбуле которого говорилось, что «неумеренные посещения великим множеством народа, особенно молодежью, спектаклей, интерлюдий и представлений приводят в нашем городе к различным крупным беспорядкам и неудобствам...» Эти беспорядки заключались в «вовлечении и заманивании девиц, особенно сирот и несовершеннолетних детей добрых граждан, в тайные и нежелательные обязательства».

«Совы» смотрели на парки с великим подозрением, но «соловьи» превратили средневековый Сад Любви в своего рода Аркадию или Арденский лес*. Стаббс описал, как влюбленные встречались в «садах, либо закрытых, либо окруженных очень высокими стенами, со множеством укромных уголков и беседок, подходящих для оных целей. А чтобы их не обнаружили в этих открытых местах, они заводят специальные дома для пышных пиршеств, с галереями, башенками и прочим, и там могут — без сомнения, многие из них так и поступают — предаваться грязным порокам. Поэтому свои сады они запирают, и у некоторых из них бывает сразу по три или четыре ключа, один из которых они держат для себя, а другие дают любовницам, и те идут первыми, чтобы случайно их не увидели вместе, иначе все развлечение будет испорчено». Простолюдины, конечно, занимались любовью где угодно. Когда сельский суд обвинил некоего Джона Котгрива в том, что он сделал Маргарет Моунли ребенка, тот ответил: «Что за чепуха! Разве можно зачать дитя стоя? Ведь я имел с ней дело только стоя».

Майские празднества Стаббс также осуждает с присущей ему энергией: «Из множества девиц, что отправляются по этому случаю в леса, лишь каждая третья возвращается домой не оскверненной. А что касается сцен вокруг майского столба на деревенской лужайке...» И нам опять говорят о слюнявых поцелуях и нечистых объятьях, видения которых, похоже, преследовали Стаббса даже во сне.

Услугами таверн пользовались лишь низшие классы, но и они считали не слишком приличным всерьез ухаживать там за девушками,— во всяком случае, об этом сказала своему молодому поклоннику одна из героинь Джека из Ньюбери Томаса Делони: « "Понимая, что сие место не годится для принятия столь важного решения, не могу ли я просить вас прийти в следующий четверг в мое скромное жилище, где вы будете приняты со всем радушием и останетесь довольны моими намерениями",— и, вознагражденный прикосновением ее губ, он оплатил счет и удалился». Вслед за тем появились музыканты в коричневых плащах; сняв шапки, они спросили, не желают ли собравшиеся послушать музыку. «Нет,— ответила вдова,— нам и так весело». Но тут поднялся один из ее пожилых ухажеров, сказав: «Что ж, давайте послушаем, добрые люди, что вы можете; сыграйте мне "Начало мира"».— «Увы,— заметила вдова,— тебе бы пора уже поразмыслить о конце мира».— «Но ведь, милая вдова,— ответил тот,— начало мира — это произведение на свет потомства, и если ты сочтешь меня негодным для этого занятия, то выгони за плохую работу из своей постели и пошли за могильщиком».

 

Лили в своем Эвфуэсе сокрушается о том, что страсть стала уделом единственно лишь низших классов. «Сегодня влюблен каждый,— жалуется он,— ремесленник, шут и попрошайка. А что еще может заставить этих червей влюбиться, если не безделье?» По его мнению, только люди, имеющие досуг, могут предаваться утонченным наслаждениям салонной любви.

 

----------------------

 

*Арденский лес — место действия комедии Шекспира «Как вам это понравится»


 


Глава пятая

Искусство или природа

 

Лили писал также и об искусстве шутливой беседы тех времен, примеры которого Шекспир приводил в своих ранних любовных комедиях. «Дошло до того, что они изучают как науку то, что должно быть естественным». Такого мнения средний мужчина придерживался и тогда, и сейчас. Авторы тонкой любовной лирики, подобные Донну, разбирались в этом лучше. Любовь «дается случаем, но сохраняется искусством». И хотя Рэли писал о том, что «любовь не нуждается ни в наставлениях, ни в поучениях», все же большинство молодых мужчин и женщин того времени желали научиться искусству обольщения. Иногда они находили любопытные советы в тогдашних романах.

Аристократы ухаживали за дамами в высокопарной манере, даже когда те брали инициативу в свои руки, — а косноязычные английские влюбленные часто заставляли их это делать. Лаурана из Паризмуса Эммануэля Форда, влюбившись на балу в молодого лорда, смело переходит в наступление: «Милорд, заверяю вас в том, что, когда я увидела, как вы вошли в эту залу, сердце мое было поражено, как я полагаю, самим роком, и с той минуты я поклялась навсегда остаться вашей».

Дворянин, ухаживая за переодетой служанкой в Томасе из Рединга Делони, заявляет: «Мы будем любить друг друга в чужеземной стране, и я предпочту в твоем обществе простое яйцо всем деликатесам Англии». Поскольку девушка также считается аристократкой, она отвечает изысканным слогом: «Прекрасный господин, подумайте, к какому несчастью может привести поспешное замужество, как опасно вызвать неудовольствие короля моим братом с вами, принцем крови; представьте, сколь мало радости будет в вашей любви ко мне или в моей — к моему венчанному повелителю».

Другая откровенная дама, из Приключений господина Ф. И. Джорджа Гэскойна123 , укладывает своего возбужденного возлюбленного в собственную постель: «"Посмотрим, лучше ли вам будет спаться на моих простынях", затем велит служанке принести пару чистых простыней (на удивление тонких и душистых); леди Франциска и Элинора услужливо их развернули и расстелили на кровати, после чего попросили рыцаря раздеться и лечь; уложив его, госпожа поправила и взбила ему постель, смочила ему виски розовой водой, положила рядом с ним платки и иное свежее белье и при этом шепнула на ухо: "Мой верный слуга, эту ночь я проведу с тобой", — и ушла, оставив его в смятении, в смешанных чувствах надежды и отчаяния, веры и недоверия. Около десяти или одиннадцати часов пришла в ночной рубашке госпожа; она очень хорошо знала в этом доме все потайные пути и вошла в его спальню никем не увиденной и не услышанной». (Тайные свидания были в обычае у влюбленных. Один из персонажей романа Сидни Аркадия рассказывает о том, как он тайно пробирался в комнату возлюбленной: «...чем более я был внимателен, тем громче все подо мной скрипело; я сталкивался то с сундуком, то со шкафом и здоровался с ними то голенью, то локтем».)

Томас Делони считал, что, поскольку любовь женщины может быть настолько же сильной, как у мужчины, она должна иметь равные права на то, чтобы «высказать все, что у нее на душе», но большинство женщин, повинуясь условностям и моде, считают нужным раз за разом отказывать поклонникам. Время от времени дамы пытались испытать силу чувства своих возлюбленных, на что иной раз получали обескураживающие ответы. «Если ты хочешь испытать свое мужество,— восклицает героиня Делони,— собирайся на войну и добудь себе славу в бою, разбив врагов нашей страны; и сим обретешь ты вечное право носить на челе золотой венок чести».— «Клянусь честью, госпожа,— ответил тот,— я предпочел бы испытать свое мужество в ином месте».— «О, и где же?» — вопросила она. «Да, по правде говоря,— сказал он, — в вашей мягкой постели, ведь возлежать на оной несравненно лучше, нежели на жестком поле брани».

 

Считалось, что красивая женщина передает свою красоту потомству; отсюда и удивительное предложение другого персонажа Делони, сделанное им одной вдове: «Понеже вы находитесь сейчас в апрельские дни жизни своей, не отвергайте удовольствий, доступных блестящей красавице, но почтите улицы Лондона прекрасным порождением своего чрева и доставьте мне блаженство стать отцом плода вашего нежного тела. По моему мнению, вы нанесете миру невыносимую обиду, ежели будете жить, подобно бесплодной смоковнице». Этот аргумент не убедил даму, и сердце ее завоевал другой ухажер, который, смиренно уничижая себя на средневековый манер, принес ей устриц с Биллингсгейта, (Биллингсгейт — большой рыбный рынок в Лондоне. Забавно, что в современном английском языке это слово означает площадную брань. Прим. пер) в то время как ни один из других поклонников не удосужился это сделать. «Детородные» доводы приводил также один из ухажеров в Двенадцатой ночи у Шекспира:

Да, подлинно прекрасное лицо!
Рука самой искусницы природы
Смешала в нем румянец с белизной.
Вы самая жестокая из женщин,
Коль собираетесь дожить до гроба,
Не снявши копии с этой красоты. 124

Но, в общем-то, средневековые понятия уже вышли из моды. «Смог бы ты с радостью умереть за любовь к даме?» — спрашивает одна героиня XVI века. Ее поклонник прямо отвечает: «Нет, мадам, если бы я мог сохранить ее любовь и остаться при сем в живых». Другой реалистичный герой одного популярного романа утешает удрученного ухажера следующими наблюдениями: «Женщины подобны теням, и, чем более мужчина гонится за ними, тем быстрее они убегают; но стоит мужчине свернуть в сторону, и они сразу же устремляются вослед. Соберись с духом, друг, ведь сейчас на свете живет больше женщин, чем во времена нашего славного отца Адама!»

Шекспир в комедии Как вам это понравится? выразил легкомысленное мнение, модное в те времена, о том, что влюбленные не столь уязвимы, как они сами об этом думают: «Этот жалкий мир существует около шести тысяч лет, и за все это время ни один человек еще не умирал от любви... люди время от времени умирали, и черви их поедали, но случалось все это не от любви».125

В любовь с первого взгляда все еще в значительной степени верили, но на этот счет высказывались уже некоторые сомнения. Шекспировский Бирон говорит о том, что любовь, «преподанная нам глазами женщин, мозг не тяготит»126, но в одном из своих сонетов бард жалуется на то, что глаза, данные ему любовью, не имеют никакого отношения к действительному зрению. Дрейтон127, писавший елизаветинские сонеты до самой своей смерти в 1631 году, заверяет даму своего сердца Анну Гудьир, что ее глаза научили его «алфавиту любви», но во втором сонете Сидни к Стелле эта проверенная временем условность отрицается:

Я видел и желал; желал, но не любил.
Любил, но не спешил почтить любви веленья.

Спенсер128 решительно возражал против излишней поспешности в любви: «Быстро влюбиться невозможно, ибо любовь не бывает столь легкомысленной, чтобы вспыхнуть с первого же взгляда». Донн, единственный среди всех поэтов, чувствовал, что любовь с первого взгляда может быть отголоском некоего туманного прошлого, ожиданием того, что должно случиться, образом, созданным в мечтах:

До дней любви чем были мы с тобой?
Нас будто от груди не отлучали...
Я красоту увидел в первый раз
В тот час, как встретил взгляд
твоих желанных глаз.129

Елизаветинцы, независимо от своего положения, не были особенно стеснительными, но все же трудно поверить рассказу Джона Обри130 о том, как сэр Уильям Роупер131 обращался с дочерьми сэра Томаса Мора. По словам этого неисправимого сплетника, сэр Уильям Роупер, желая жениться на одной из дочерей сэра Томаса Мора, зашел однажды утром к нему с этим предложением. Сэр Томас пригласил гостя в спальню, взялся за край покрывала и сдернул его с постели; две девушки лежали на спине, и их ночные рубашки задрались до самых подмышек. Проснувшись, они перевернулись на живот. Сэр Уильям воскликнул: «Я видел обе стороны!» Он потрепал одну из девушек (Маргарет) по ягодице и сказал: «Ты будешь моей!» Идея этого рассказа была, несомненно, навеяна Утопией Мора (1517), где автор предложил, чтобы «женщину, будь то девушка или вдова, показывала нагишом жениху достойная и уважаемая матрона, и, в свою очередь, жениха показал девушке голым человек, умеющий хранить тайны. Следует принять закон об этом».

 

Влюбленные королевской крови, пользуясь меньшей свободой, желали, тем не менее, иметь подробные сведения о дамах, на которых им предлагали жениться. Генрих VII132, не проявлявший особого интереса к любви («О похождениях его ничего неизвестно»,— говорил Бэкон), потребовал исчерпывающих ответов на вопросы анкеты, врученной его послам перед отъездом в Валенсию для беседы с королевой Неаполитанской, которую ему прочили в невесты после смерти его первой жены. От послов требовали описания множества анатомических особенностей дамы, начиная с бровей и кончая грудью. Несмотря на его репутацию аскета, внешний вид женщины имел для Генриха огромное значение. Приняв у себя жену изменника Перкина Уорбека, за красоту он произвел ее во фрейлины. При дворе эту даму прозвали Белой Розой. Даже такой святой человек, как сэр Томас Мор, прдерживался того мнения, что «достоинства тела обычно заставляют с большими уважением и вниманием относиться и к добродетелям души; несомненно, это справедливо и по отношению к бракам мудрых людей».

 

В 1537 году Генрих VIII попросил показать ему список фрацуженок на выданье и предложил отправить самых красивых из них в свите Маргариты Наваррской в Кале, где он смог бы осмотреть их лично,— ведь, как сказал монарх французскому послу Кастильону, «я не доверяю никому, кроме самого себя. Это дело слишком для меня важно. Я хочу увидеть и узнать их за некоторое время до принятия решения». Из этого замысла ничего не вышло, его сочли нетактичным.

В случае с Анной Клевской Генрих доверился портрету, заказанному Гольбейну, и тот, видимо, преувеличил прелести этой дамы, ибо, когда она прибыла, Генрих не слишком почтительно воскликнул, что находит ее «не красивее фландрской кобылы».

 

С Анной Болейн133, незадолго до этого покинувшей двор Франции, королем которой Генрих восхищался и стремился его превзойти, он играл роль влюбленного рыцаря. Некоторые из его писем к Анне заканчиваются причудливым изображением сердца с надписью на французском: «Генрих хочет Анну Болейн» по обеим сторонам. После года неопределенности он отправил ей ультиматум: «Я должен обязательно получить от Вас ответ, ведь прошло уже больше года, как я поражен стрелой любви, а я все еще не уверен, потерплю ли поражение или найду место в Вашем сердце и чувствах. Эта неопределенность помешала мне недавно назвать Вас своей госпожой, поскольку Вы испытываете ко мне всего лишь обычную привязанность. Обещаю Вам, что не только назову Вас так, но и в самом деле сделаю своей госпожой, изгнав всех тех, кто соперничает с Вами, из своих мыслей и чувств и служа одной лишь Вам. Желаю (особенно по вечерам) оказаться в объятиях своей любимой, чьи милые прелести надеюсь вскоре расцеловать. Писано рукою Генриха — того, кто был и будет по собственной своей воле всегда принадлежать Вам».

 

Плод этого трагического союза, Елизавета, была кокетлива и, вероятно, фригидна; кроме того, она считала себя бесплодной. Может быть, она была слишком горда, чтобы объявить об этом факте миру, и именно поэтому экзальтированно играла роль девы, символически обвенчанной со своим народом? В ее устах это звучало по-королевски и по-средневековому романтично, в духе спенсеровской Королевы фей. Елизавета была типичной дамой трубадуров, готовой принимать всеобщее восхищение и преклонение, не отдавая взaмен ничего, и меньше всего — собственное тело. Она ответила депутатам, направленным нижней палатой парламента с целью убедить королеву выйти замуж: «Что касается брака, к коему вы столь усердно меня склоняете, то я давно уже убедилась, что послана в сей мир Богом главным образом для того, чтобы задумывать и осуществлять те деяния, кои послужат к вящей славе Его. Я избрала такой образ жизни, что более всего свободен от беспокойных забот этого мира, дабы служить едино лишь Богу. И если бы от оного обета меня могли освободить предлагаемые мне браки с самыми могущественными государями либо опасность смерти, возможно, меня ожидающей, я давно уже имела бы честь выйти замуж. Все сие я обдумала, еще когда была частным лицом. Но сейчас, когда на меня возложен общественный долг управления королевством, обременять себя еще и обязанностями супруги было бы опрометчиво и безумно. Да, чтобы удовлетворить вас, скажу, что я уже соединилась браком с мужем, а именно с английским королевством. И я была бы полностью удовлетворена, ежели, в память обо мне и во славу мне, после того как я сделаю последний вздох, на моей мраморной гробнице было бы написано: "Здесь лежит Елизавета, коя правила девой и умерла девой"».

Находясь вдали от глаз публики, Ее Величество могла быть игривой. Она шокировала шотландского посланника тем, что публично пощекотала шею Лестера, надевая на него графскую цепь, и жесты ее при этом, как говорят, были совершенно непристойными. Французский посол де Мэсс, видевший ее в старости, в 1597 году, говорил, что грудь королевы уже вся была покрыта морщинами, но она упорно продолжала носить открытые платья, «так что виден был весь ее живот». Королева очень дурно поступила с герцогом Алансонским. Однажды она надела ему на руку кольцо, а на следующий день порвала с ним всякие отношения и отослала бедного юношу домой. Тот разрыдался, и Елизавета вытерла ему слезы платком.

 

Возрождение сняло покровы с человеческого тела, и «соловей» описывал его прелести свободно, страстно, восхищенно. Вот лишь три отрывка из его стихов. В первом из них сэр Томас Уайет склонен к чувственным воспоминаниям:

И с плеч любимой соскользнуло платье,
Затихла милая в моих объятьях
И шепотом, почти неуловимым,
Спросила нежно: «Как тебе, любимый?»

Шекспировский Троил, полный трепета ожидания, боится, что в момент наивысшего порыва страсти ему не хватит ни физических, ни душевных сил:

Кружится голова моя от нетерпенья.
Ведь так желанно с милой наслажденье,
И сердце замирает в сладкой муке:
Каков на вкус нектар любви небесной?
Что ждет меня?
Ужели смерть от счастья
Иль от восторга обморок внезапный?
Ведь радость встречи столь остра и сладка,
Что не смогу я выдержать и мига.
Боюсь я этого, и мысль меня пугает,
Что потеряю самообладанье,
Как в битве жаркой рубят без разбора
Бегущего врага.

Джон Донн был любознательным «соловьем» много лет, пока не принял духовный сан и не написал свои Молитвы. (Большинство из его любовных стихотворений были созданы до 1602 года.)

Скинь пояс, он как Млечный Путь блистает.
Но за собой он лучший мир скрывает.
Позволь с груди мне брошку отстегнуть.
Что дерзким взорам преграждает путь.
Шнуровку прочь! Бренчание металла
Пусть возвестит, что время спать настало.
Долой корсет — завидую ему,
Он ближе всех к блаженству моему...
Рукам блуждать дай волю без стесненья
Вперед, назад, кругом, во все владенья...
Моя Америка! Моя земля!
Здесь я один на троне короля...
О нагота! Блаженству нет предела!..
Как няньке, покажись мне без стыда...
Пусть красота блеснет во всем сиянье.
Невинность, не отталкивай желанья!
Чтоб дать пример, вот я уже раздет...
Укроешься ты мною или нет?134

Для Донна человеческое тело было той «книгой», что раскрывает секреты любовных мистерий; душу любви олицетворяет плоть:

Стремленье к телу не случайно,
В нем — откровений бытие...
В душе любви сокрыты тайны,
А тело — летопись ее.135


 

Сноски к главам

89 Английские поэты и писатели эпохи последних двадцати лет царствования королевы Елизаветы I (1533—1603) и первого десятилетия — Якова I (1566—1625).
90 Даже в Британской энциклопедии есть всего одно упоминание об этом деятеле. Дело в том, что первой работой знаменитого английского поэта, драматурга и прозаика Томаса Лоджа (1557—1625) был анонимный памфлет, «написанный в ответ на нападки Стивена Госсона на современную драматургию». Можно себе представить, что это был за фрукт...
91 Видимо, имеется в виду Томас Уортон-младший (1728—1790) — знаменитый поэт и автор первой книги об истории английской поэзии.
92 Мандей, Энтони (1560?—1633) — английский поэт, драматург, памфлетист и переводчик.
93 Делони, Томас (1543?—1600) — автор баллад, памфлетов и популярных рассказов.
94 Нэш, Томас (1567 — ок. 1601) — писатель, автор первого в английской литературе «плутовского романа» «Злосчастный путешественник» (1594).
95 Корьят, Томас — эксцентричный английский путешественник XVII века, прославившийся остроумными словесными баталиями с поэтом Джоном Тэйлором (1580—1653).
96 Сесиль, Уильям, барон Берли (1520—1598) — первый министр Елизаветы I. Министр, похоже, хороший. Во всяком случае, в Советском Энциклопедическом Словаре издания 1981 года говорится, что он «способствовал усилению абсолютизма» — то есть недурно исполнял свои прямые обязанности.
97 Марло, Кристофер (1564—1593) — английский драматург. Главная идея его произведений — освобождение личности от закоснелой средневековой морали. Возможно, был соавтором некоторых ранних пьес Шекспира.
98 Кардано, Джероламо (1501 или 1506—1576) — знаменитый итальянский математик, философ и врач.
99 Некоторые из них включены в антологию романтической литературы Уильяма Пейнтера «Дворец удовольствий».— Прим. авт.
100 Банделло, Маттео (ок. 1485—1561) — итальянский писатель, автор любовных стихов, поэм и многочисленных новелл.
101 Харвей, Габриэль (1550?—1630) — английский писатель и непременный участник тогдашних окололитературных баталий. 102 Грин, Роберт (1558—1592) — автор пасторального романа «Пандосто», множества стихов и авантюрно-любовных пьес.
103 Переведено с латинского архидиаконом Рэнгхемом, цитируется в Philomorus (1848).— Прим. авт.
104 «На англичанина, страстного поклонника галльского языка». Пер. Ю. Ф. Шульца // Мор, Т. Эпиграммы. История Ричарда III. — М.: Наука, 1973. С. 31—32.
105 Цит. по: Шекспир, У. Укрощение строптивой. Пер. П. Мелковой // Шекспир, У. Комедии, хроники, трагедии. Т. 1.— М.: РИПОЛ, 1994. С. 112—113.
106 Джонсон, Бенджамин ( 1573—1637) — английский драматург. В своей комедии «Алхимик» остроумно высмеял пороки тогдашней аристократии.
107 Цит. по: Шекспир, У. Отелло. Пер. Б. Пастернака // Шекспир, У. Трагедии. Сонеты. — М.: Худож. лит., 1968. С. 281. (Библ. всемир. лит.).
108 Цит. по: Шекспир, У. Макбет. Пер. Б. Пастернака.— Там же. С. 505.
109 Лили, Джон (1554?—1606) — писатель и драматург, оказавший большое влияние на развитие английского литературного языка. По имени героя его романов Эвфуэса (по-греч.— «благовоспитанный»), изысканный, высокопарный стиль в литературе принято называть «эвфуизмом».
110 Ланге, Юбер — французский ученый, учитель писателя Филипа Сидни (см. примеч.). 111 Сидни, Филип (1554—1586) — английский писатель, автор пасторального романа «Аркадия», сонетов, сочинений по эстетике.
112 Дэвис, сэр Джон (1569—1626) — английский поэт. Главная идея упоминаемой поэмы — соответствие между природным порядком и человеческой деятельностью.
113 Correspondence of the Hatton Family (Camden Society, 1878).— «Переписка семейства Хэттонов» (Издание Кэмденского общества, 1878). — Прим. авт.
114 Уайет, сэр Томас (1503—1542) — поэт, впервые использовавший в английской литературе формы сонета, терцины и рондо.
115 Цит. по: Шекспир, У. Бесплодные усилия любви.— Пер. Ю. Корнеева // Шекспир/У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 413.
116 Там же. С. 430.
117 Рэли, Уолтер (ок. 1552—1618) — английский пират, поэт, драматург, фаворит Елизаветы I... Казнен Яковом I после неудачной экспедиции в Северную Америку.
118 Донн, Джон (1572—1631) — английский поэт, автор элегий, сатир, эпиграмм. Между прочим, название знаменитого романа Хемингуэя «По ком звонит колокол» взято из его стихов.
119 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 99—100.
120 Цит. по: Шекспир, У. Сонет 76. Пер. С. Маршака // Шекспир, У. Трагедии. Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 731. (Б-ка все-мир. лит.).
121 Генрих VIII (1491—1547) — английский король с 1509 года.
122 Цит. по: Шекспир, У. Ромео и Джульетта. Пер. Б. Пастернака // Шекспир, У. Трагедии/Сонеты.— М.: Худож. лит., 1968. С. 76. (Б-ка всемир. лит.).
123 Гэскойн, Джордж (1525—1577) — английский поэт, политик и придворный.
124 Цит. по: Шекспир, У. Двенадцатая ночь. Пер. Э. Линецкой // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 682.
125 Цит. по: Шекспир, У. Как вам это понравится? Пер. Т. Щепкиной-Куперник // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 626.
126 Цит. по: Шекспир, У. Бесплодные усилия любви.— Пер. Ю. Корнеева // Шекспир, У. Комедии.— М.: Правда, 1987. С. 385.
127 Дрейтон, Майкл (1563—1631) — поэт, известный более всего тем, что первым в английской литературе начал писать оды в стиле Горация.
128 Спенсер, Эдмунд (ок. 1552—1599) — английский поэт, автор пасторалей в духе народной поэзии и аллегорической поэмы «Королева фей».
129 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 19.
130 Обри, Джон (1626—1697) — антиквар и поэт, наиболее известный биографическими описаниями своих современников.
131 Роупер, Уильям — зять Томаса Мора, автор его биографии.
132 Генрих VII (1457—1509) — английский король с 1485 года, первый из династии Тюдоров.
133 Болейн, Анна (ок. 1507—1536) — вторая жена Генриха VIII. Казнена по обвинению в супружеской неверности.
134 Пер. Б. Томашевского.— Цит. по: Донн, Д. Стихотворения.— Л.: Худож. лит., 1973. С. 116—117.
135 Там же. С. 55.

(продолжение)

ноябрь, 2010 г. - апрель, 2011 г.

OCR - Ольга Болгова, apropospage.ru.


Из сообщений на форуме:

С удовольствием прочитала продолжение. Спасибо, Хелга

Хелга, действительно, очень интересно. Я зачиталась. Спасибо

Цитата:
«Женщины подобны теням, и, чем более мужчина гонится за ними, тем быстрее они убегают; но стоит мужчине свернуть в сторону, и они сразу же устремляются вослед.
Формула та же, что и через триста лет:
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей

Очень нравятся Уайет и Джон Донн. Спасибо Хелга.
...

 

Обсудить на форуме

В начало страницы

Запрещена полная или частичная перепечатка материалов клуба  www.apropospage.ru  без письменного согласия автора проекта.
Допускается создание ссылки на материалы сайта в виде гипертекста.


Copyright © 2004 apropospage.ru


      Top.Mail.Ru